«Золотая маска» по-немецки

На сцене стоит декорация в виде огромного глаза. В круглом зрачке отражается комната с письменным столом, заваленным бумагами, парой стульев с высокими спинками, кроватью, на которой лежит мужчина. Вначале кажется, что это видеопроекция или живописное полотно. Начинаешь размышлять: «Магритт? Его манера, но слишком непривычная цветовая гамма. Кто-то из немецких экспрессионистов, но почему так скрупулезно натуралистичны все детали?» Потом приходит понимание, что на сцене реальные предметы декорации, среди которых лежит живой актер. Что бумаги прикноплены к полу и столу, чтобы не разлетелись. Стулья привинчены к полу. А сам актер вовсе не лежит, а упирается ногами в спинку кровати, имитируя позу спящего. Давнее наблюдение, что мир романа Кафки – это реальность, как она отражается в глазу писателя, стало главным принципом сценографического решения спектакля «Процесс» Андреаса Кригенсбурга.

«Зрачок» окажется площадкой весьма подвижной. Он будет опускаться до нормальной горизонтали, подниматься почти на 160 градусов. Будет вращаться, напоминая то карусель, то циферблат. Актеры будут то выскакивать из него на пространство авансцены, то обратно нырять в эту подвижную среду, требующую от исполнителей незаурядных гимнастических способностей. В первом действии они будут кувыркаться, скользить, перелезать, используя как снаряды стол, стулья, кровать. Во втором режиссер оставит исполнителям только вделанные в пол черные палки-шесты. И актеры будут двигаться по ним как часовая стрелка во вращающемся циферблате или, зависнув каждый на своем шесте, вращаться по ходу движения всего корпуса. Замкнутый герметичный мир прозы Кафки воссоздан в его геометрической расчерченности и замкнутости: смешение интерьеров, перетекание пространства, наконец, спертый воздух канцелярий, от которого то и дело кружится голова у главного протагониста романа – Йозефа К.

27 января 1922 года Франц Кафка записал в дневнике: «Несмотря на то, что я четко написал свое имя в гостинице, несмотря на то, что они уже дважды написали его правильно, внизу на доске все-таки написано: «Йозеф К». Самый знаменитый роман Кафки еще не был издан, так что отождествить писателя с героем ни один гостиничный портье не мог, но тут вступали в действие иные симпатические связи, которыми так дорожил Кафка. Много лет спустя после его смерти нобелевский лауреат Эллиас Канетти напишет книгу «Другой процесс», где будет доказывать, что в своем романе Кафка не только описал идеальную систему тоталитарного судопроизводства, но иносказательно воссоздавал собственный опыт разрыва с Фелицией Бауер, когда ее родные устроили судилище над несостоявшимся женихом.

Облик персонажей постановки Кригенсбурга явно подсказан карандашными рисунками писателя, любившего на полях изображать одетых в черное человечков, похожих на печальных клоунов. Все восемь действующих лиц спектакля – мужчины и женщины разного возраста – имеют одинаковые набриолиненные прически и черные усики а-ля Чарли Чаплин. Все одеты как немецкие чиновники: в строгих черных костюмах и белых рубашках. Все исполнители одновременно являются Йозефом К., но поочередно выступают и в роли его собеседников. Вот семь Йозефов объясняются с фройляйн Бюрстнер. Все хором вздыхают, встают на колени, по очереди целуют девушку в щеки и в шею. Малейший ее знак внимания бурно переживается всеми семью разноликими Йозефами К.

Идею о том, что все персонажи романа – всего лишь авторские проекции, Андреас Кригенсбург сдваивает с мыслью о многообразии человеческого «я». Разные личности Йозефа К. обретают сценическую плоть: вот Йозеф К. с писклявым женским голосом, а вот пожилой крепыш, вот экранный красавец, а вот плюгавая фигура, стыдящаяся собственного тела.

Андреас Кригенсбург поставил очень умный спектакль, каждая деталь которого (даже некоторые затянутости и провисания ритма) четко работает на основную мысль о невыносимости среды для человеческого обитания. Герой Кафки вынужден крутиться как белка в колесе. Прилагать невероятные усилия, чтобы просто удержаться на месте на движущемся колесе. Он должен совершать акробатические кульбиты для выполнения простейших задач. И вся изощренность его поведения в конце концов оказывается бессмысленной. Во время самого важного разговора Йозефа К. со священником на авансцене на круге болтаются скорчившиеся фигуры остальных индивидуальностей Йозефа К. Под звуки заводной музыкальной шкатулки круг вращается все быстрее. И после остановки черные фигурки долго лежат, обессиленные, неподвижно. Метафизическая тошнота здесь сращена с тошнотой физиологической – не разорвать, не разделить. Как писал Кафка в одной из своих последних дневниковых записей, «с примитивной точки зрения настоящая, неопровержимая, решительно ничем (мученичеством, самопожертвованием ради другого человека) не искажаемая извне истина – только физическая боль».

Каждый человек познает мир через боль. И этот процесс физиологического постижения мира не менее важен, чем интеллектуальные, слегка параноидальные диалоги героя с его адвокатом, его женщинами, его дядей, со священником. В процессе познания каждый человек – обвинитель и обвиняемый, преследуемый и преследователь, палач и жертва в одном лице.

В финале спектакля все восемь исполнителей собираются в круг, а когда расходятся, один из них остается лежать с медленно расплывающимся красным пятном на груди. Круг поднимается и начинает вращаться с неподвижным телом в середине.