Шекспира зарыли и замочили

Этот хореограф декларирует принцип «эмоциональной близости любых постановок современному зрителю». Корректная фраза прикрывает трудности, с которыми сталкивается любой более-менее «продвинутый» хореограф из Москвы или Питера, работающий в провинции. «Продвинутому» приходится решать две противоположные задачи: делать современное искусство, как он это представляет, и учитывать вкусы массовой аудитории, от которой зависит касса. Как правило, от компромисса на сцене рождаются странные «дети», обликом подпадающие под гоголевскую фразу: и не то чтобы толст, и не то чтобы тонок.

Что сделал Симонов? Не стал сокращать партитуру Прокофьева: наследники композитора бдительно следят и бьют по рукам святотатцев, посмевших пойти на такое. Вместе с тем автор решил не отпугивать публику углублением в шекспировский ренессанс и даже в шекспировский сюжет. В истории от Симонова не осталось даже Капулетти-отца, не говоря о многом другом. Чтобы не напрягать зрителей, постановщик придал персонажам приметы людей, которых каждый день встречаешь на российских улицах. И не важно, что декорации Эмиля Капелюша состоят из отсутствия кулис и наличия «деревянных» колонн без признаков каких-либо городских примет, а костюмы Стефании фон Граурок хронологически условные, то есть действие может происходить и сегодня, и завтра, и лет восемьдесят назад. Все равно героиня, задающая тон в этой истории, – стандартная оторва, герой – влюбленный подросток-подкаблучник, Тибальд – тупой «шкаф» с мускулами, а Меркуцио… Вот с ним вышло по-другому, потому что танцевал Владимир Варнава. Это танцовщик, обладающий техникой, сценической харизмой и актерским мастерством в масштабе, выходящем за средний уровень карельской труппы.

Впрочем, с простотой тоже не все просто. Симонов как режиссер придумал символическую игру с природными субстанциями. Сцена городского гулянья превратилась в массовую стирку с тазиками, развешиванием мокрых простыней и условным катанием на серфинге. Умы и время здешних обитателей занимает телесное оздоровление (но вовсе не кровная вражда). Получился не балет, а в некотором роде буйство стихий и материалов. Меркуцио в драке треснут до смерти головой о дерево. Тибальда замочат (и в прямом смысле тоже) в деревянной колоде с водой. Джульетта заснет мертвым сном, обсыпавшись сухой землей из ведра, данного патером Лоренцо. И лишь в конце влюбленные (которых постановщик регулярно заставляет раздеваться до трусов) по-современному застрелятся из пистолета. Финал отмечен наклонением сценических столбов, что карельская пресса интерпретировала так: «Мир рухнул, потому что без любви все теряет смысл».

Хореография опуса наполовину классическая, наполовину… как бы сказать? С виду эти па похожи на смесь физзарядки и эстрадного танца. Главная проблема – в глубинном неслиянии движений с музыкой. Она может говорить о чем и как угодно, но танец почти всегда состоит из мощных пассов верхними конечностями (вспомнилась фраза Гамлета «не пилите воздух руками»), волнообразных движений бедрами и механически-напористых наклонов корпуса. Найденный набор использован как универсальная отмычка: им наделены все персонажи, и, поскольку партитуру сокращать было нельзя, повторы быстро утомили. Сам хореограф считает поставленные движения «модерном». Видимо, имеется в виду направление танца, называемое «модерн-данс». На деле сходство тут такое же, как у швейцарских хронометров с поддельными часами «от фирмы». В результате карельская труппа с ее исполнительской самоотверженностью идет по дороге, ведущей в наивный снобизм. Как будто хореограф, воображающий себя знатоком новейших веяний в искусстве, заставляет артистов участвовать в проекте «чем мы хуже столицы?».

Но все же изюминка в спектакле есть. Видимо, в карельской труппе не хватает танцовщиков, зато во множестве имеются танцовщицы. Во всяком случае, дамы составляли 95 процентов народа в массовых сценах, что придало спектаклю неожиданный аспект. Эта Верона – город женщин. А редкие мужчины, что Монтекки, что Капулетти, тут ценятся на вес золота и потому могут творить любые непотребства.