Власть и совесть

В первой авторской версии «Бориса» нет ни пышного польского акта с любовной линией, ни сцены народного восстания под Кромами. Здесь все сосредоточено на проблеме власти и совести. И чтение по ходу дела фрагментов «Истории государства Российского» Николая Карамзина по замыслу было призвано подчеркнуть историческую драму. Постановщик Виталий Фиалковский сделал изобразительные «народные картинки», отдав, впрочем, по линии костюмов дань условности. Под двуглавым орлом висящего в воздухе российского герба, на пустой сцене в свете прожекторов стоит трон. За троном на ярусных скамьях сидит (или ходит) хор, активно жестикулируя. Стоят театральные кронштейны с одеждами XVI века, они, надо полагать, символизируют вневременность происходящего. При поднятии занавеса на троне, закинув ногу за ногу, сидит актриса МДТ Елена Калинина в кепке на длинных распущенных волосах. Это Голос истории, который сообщает: на Руси «козни в Думе, своевольство в народе», Годунов – просвещенный, но аморальный властитель, его «подданные достойны власти»...

«Шапка Мономаха», белый патриарший куколь, скипетр с державой, иконы и хоругви, алебарды в руках воинов и прочие приметы старины – штрихи поверх «костюмного» указания на наши дни. Мужские персонажи (их в опере подавляющее большинство) одеты в черные рубашки и брюки, Гришка Отрепьев носит огромный крест напоказ, царь Борис облачен в красный полувоенный сюртук. Но мизансцены построены реалистически, как в традиционном «костюмном» спектакле, отчего «полуодетость» героев кажется неестественной и вызывает вопрос: это специально, или не хватило денег и времени довести оформление до конца, и решили оставить как есть?

Сергей Лейферкус (Борис), используя особенности первой редакции (в которой партия царя написана так, что баритон ее может исполнить), муки нечистой совести подавал крупными мазками – и преуспел в этом. Ария «Достиг я высшей власти» напоминала оперные легенды о Шаляпине. Прибавьте к этому отменную дикцию, так что даже финальная, произнесенная шепотом реплика царя «простите» была слышна в последнем ряду галерки. К слову сказать, великолепную дикцию (в придачу к глубокому, красивому голосу) показал и солист Михайловского театра Борис Пинхасович (Щелкалов). У Сурена Максутова (Гришка) тоже было понятно каждое слово, что редкость на наших оперных подмостках, где, как правило, впору писать русские титры к русским операм.

Музыка, конечно, захватывающая – в ней слышатся скорбная печаль, «рваные» речитативы и распевные мелодии, набатный призыв и колокольный звон, возбуждение голодного народа и психологический срыв «хозяина» страны. Партитуру Мусоргского часто переделывали, считая авторскую оркестровку технически несовершенной, аскетической и слишком «шероховатой». Лишь в последние десятилетия положение изменилось, «шероховатости», наоборот, стали особенно цениться. Вот и чуткий Юровский отнесся к Мусоргскому не как к дилетанту, нуждающемуся в поправках мастеров, а как к новаторскому создателю гармоний и тембров, без которых не было бы Стравинского и Шостаковича. И сделал следующий логичный шаг: решился сыграть Мусоргского в манере его времени.

Проект предполагал участие музыкантов знаменитого лондонского Оркестра Века Просвещения, исполняющего музыку на аутентичных инструментах. Тридцать британских оркестрантов (в основном духовые и концертмейстеры струнных) приехали в Михайловский театр и вместе с дирижером придали звучанию непривычный окрас, при том, что половина исполнителей состояла из музыкантов Михайловского театра и оркестра «Санкт-Петербург камерата».

В итоге идеи оперы сосредоточились в музыке, а не на сцене, с ее довольно банальными раскладами. Иногда, правда, звук оркестра казался чуть более громким, чем следовало, и из-за этого голосов, а тем более слов у певцов было почти не разобрать, что жаль – ведь у Мусоргского речь не менее важна, чем музыка. Но досадная деталь – не главное. В плаче скрипок, вскриках валторн и кларнетов, мрачном гласе гобоев и фаготов, пророчески звучащих трубах и тромбонах оркестр выходил на какую-то метафизику, на мистериальное звучание. Как будто слышалась зловещая поступь истории.