Андрей Макаревич: "Все неприятности - от болтовни"

– Ваша биография – пример того, как любимое занятие делает человека счастливым, а при наличии таланта и других качеств – знаменитым. Личная воля или неумолимый рок – чего требуется больше, чтобы стать самодостаточным и знаменитым?

– Сложный вопрос, и я не взял бы на себя ответственность в процентном соотношении каким-то образом высчитывать, тем паче, что человек, у которого все или почти все получается, об этом и не задумывается, слава тебе, Господи. Тот, у которого не получается, как раз может попытаться это подсчитать, но подсчет его будет необъективен именно потому, что он находится на проигравшей стороне. К тому же цифры для меня – вещь достаточно линейная и плоская, а жизнь многомерна. Очень сложно их прикладывать ко всему. Я не физик в этом смысле.

– Из вашего ответа я поняла, что не только поражения дают какой-то опыт, но и победы.

– Поражения не дают никакого опыта. Да и победы тоже. Понятие жизненного опыта – вещь надуманная. Ни одна ситуация никогда не повторяется дважды один к одному. Всегда что-то будет по-другому. Поэтому даже собственный опыт – довольно бессмысленная вещь. А уж чужой – бессмысленный втройне.

– То есть вы признаете наше вечное детство и слабость перед будущим?

– Нет, это совершенно другое. Это отчасти какие-то традиции воспитания, отчасти вообще отсутствие воспитания. В Америке принято выкидывать детей из дома в тот момент, когда они достигают совершеннолетия, а дети сами мечтают об этом. У нас принято печься о своих младших, пока они сами не станут дедушками. Это очень трогательно, но это человека чудовищно расслабляет.

– У вас было роскошное воспитание…

– Мне повезло в этом смысле. Вы знаете, мне позволили лет в 17 жить абсолютно самостоятельной жизнью. Конечно, когда чего-то не хватало, я бежал к родителям.

– …которые жили в квартире рядом.

– Которые жили в квартире рядом. Но когда не было потребности в их помощи, я их не очень-то баловал своим вниманием, что их, может быть, и обижало. Но возраст был такой.

– У вас была очень умная мама…

– Несмотря на это, мама была страшно против. Но мы с отцом настояли.

– Вы, судя по вашей книге, не похожи с отцом в смысле активной позиции в отстаивании убеждений.

– Мы очень похожи с отцом. С годами я чувствую это все больше и больше.

– А ваши работы похожи?

– Я не думаю, что наши работы похожи. Мои, в отличие от его, есть где посмотреть – Центральный дом художника, галерея Аллы Булянской, мой сайт. Я тоже не испытываю острой потребности все время выставляться. Мне достаточно видеть, что все получилось хорошо. Что пара моих друзей-художников, мнение которых я очень уважаю, высоко о моих работах отозвались, что есть возможность такую работу подарить близкому другу на День рожденья. Это, кстати, очень решает проблему подарков. Для меня всегда было мучением выбирать близкому человеку подарок, если он обеспечен и все необходимое для жизни у него есть. С другой стороны, когда у меня есть время этим заниматься, я выставляюсь. И думаю, если бы отец дожил до наших времен, он бы с удовольствием выставлялся.

– Вы пережили колоссальное потрясение, когда впервые услышали музыку The Beatles. Не так давно вы в Лондоне записали альбом на той самой студии, на которой когда-то работал Леннон. Когда сбываются мечты, это печально?

– Если после того, как они вдруг осуществились, ты видишь перед собой стену, то да, это, наверное, печально. Но если ты мечтал, скажем, попасть в какую-то комнату, и мечта эта была долгое время неосуществима, а потом вдруг осуществилась, это другое. Ты зашел в эту комнату – а внутри столько интересного, что ты понимаешь: это только начало пути, а совсем не конец. Мы впервые попробовали на вкус, что такое писаться у настоящих мастеров в правильно оборудованной студии с хорошим продюсером и хорошим звукорежиссером. Сейчас я планирую с «Оркестром креольского танго» записаться на этой же студии. Она идеально создана для исполнения живой музыки. Когда «битлы» писались, не было ни компьютеров, ни сложных наложений и прочего. Лучшие свои записи они сделали, став к микрофону и сыграв и спев так, как они это делали на концерте. И если говорить о джазистах моих, то мы так и играем. Пластинки записываем с ними так, как играем на концерте. И я начинаю искать деньги под это дело и постараюсь этот проект рассчитать так, чтобы он стоил не очень дорого. Потому что эти деньги все равно не вернутся. В лучшем случае они уйдут к «пиратам» по продаже пластинок. Но тем не менее я очень надеюсь, что осенью следующего года эту затею мы осуществим. А к этому моменту какие-то другие планы придут в голову.

– Вам в жизни дали совершенно уникальный совет: «Запомни, ангелы слышат мысли, а бесы – слова. Поэтому о хорошем говорить нельзя, надо только подумать».

– Да. Это правильно. А вы не замечали, что от болтовни все неприятности?

– Я замечаю. Мне вчера мужчина на улице сказал комплимент, и у меня тут же сломался каблук.

– Ну, это был какой-то мужчина посредственный. От хорошего мужчины каблуки должны только крепнуть.

– Ваша песня «Он был старше ее, она была хороша» имеет какую-то предысторию?

– Я не верю ни в какие предыстории, которые рассказывают авторы: «И вот когда я спас свою девушку из проруби, мне пришло в голову написать песню…» Чушь собачья. Так не бывает никогда. Песня приходит, когда она приходит. Она сама решает, когда ей прийти. Это совершенно не связано с твоими жизненными событиями и распорядком дня. Мне кажется, это вообще создается не нами и не здесь. Те, кто пишут, просто являются проводниками, у которых есть третье ухо.

– Недавно я видела вас на телемосте «Москва – Тбилиси» и не могу не задать вам вопрос по поводу вашего ощущения этой ситуации…

– У меня есть ощущение, что мы находимся в той ситуации, про которую Путин сказал открытым текстом по телевизору: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет». У нас такое среднее звено, которое очень хочет бежать впереди паровоза. Это мерзкие совковые гены, которые я не перевариваю. От них вся эта ментовская дурь, все эти зачистки по грузинским ресторанам и так далее. Это сейчас, слава Богу, прошло, но только махни рукой – и пойдем мочить инородцев. Россия для русских, вы что, забыли?

– Вы считаете, что холопство – это черта, которая появилась при советской власти, а до этого ее не было?

– Она была и до советской власти, но при советской власти для этого качества была очень благодатная почва.

– Как вы считаете, то, что произошло с падением советской власти, не хуже ли того, что было до ее падения?

– Нет. Пока совершенно не хуже. Хотя бы потому, что я сейчас сижу с представителем одной из центральных газет, мы имеем возможность это свободно обсуждать, и я уверен, что через несколько дней это появится на ее страницах. В советское время об этом можно было только мечтать. Можно было на кухне сидеть и шепотом друг другу жаловаться, как там в Новочеркасске рабочих расстреляли. Заткнув спичкой телефон, чтобы не прослушивалось. Но дальше-то этого не шло.

– Вы в юности жили в каком-то совершенно сюрреалистическом доме за городом, двери которого были всегда открыты для друзей. Возраст меняет ценности. Открыты ли в нем двери сегодня? Вообще, что для вас сейчас понятие дома?

– В моем отношении к дому ничего не изменилось. Но друзья становятся старше. В то время все мы были молоды, не женаты, а должен вам сказать, что это определяющий фактор для сбора мужских компаний, которые к вечеру становятся не обязательно мужскими. А как только человек женится, возникает приоритет дома, возникает жена, которая не очень любит, когда он где-то шляется без нее, а когда он шляется с ней, то это уже называется визит в гости. Уходит легкость и свобода, которая была замечательна, но, с другой стороны, есть вещи, которые в двадцать и тридцать выглядят мило, а в пятьдесят уже подозрительно.