Татьяна Стоянова: "Так я иду по жизни налегке, еще не зная, как это бывает"

Сергей Алиханов

Татьяна Стоянова родилась в Кишинёве. Окончила Российский государственный университет туризма и сервиса и Московский государственный университет печати имени Ивана Федорова.

Автор сборника стихотворений «Матрёшка».

Творчество отмечено: Премиальным листом Литературной премии «Поэзия» в номинации «Стихотворение года» 2020, премией: VI Международного литературного конкурса «Верлибр 2020» I место, премией журнала «Prosodia»: «Время порывисто дует в лицо…», премией III Международного конкурса «Поэзия Ангелов Мира».

Работает куратором литературных проектов в Издательстве «Редакция Елены Шубиной».

Лирика Татьяны Стояновой — отражение интуитивного познания сущности мира, при всей его значимости и глубине, не только актуальна, но и обладает удивительной легкостью дыхания. Художественное и эмоциональное воплощение действительности семантически контрастно — при тщательной, выборочной детализации — каждая строка несет и некий смысловой поворот.

Поэтическое слово настолько духовно свободно, что кажется, все получается само собой. А сакральная значимость — даже в подписях под фотографиями в Инстаграме — читателем, пользователем, осознается не сразу, но тем сильнее, тем дольше, а может быть и навсегда, оставаясь в памяти:

Как там озимые? утром морозило.

им

снегом махровым укрыться от холода надо.

поле зеленое в зиму бесстыже нагим

до горизонта раскинулось без снегопада.

утром морозило. в минусе градус

и ход

жизни, что только взошла и в нуле, замирая,

на урожайный, как чудо, надеется год.

молят о милости — так же — изгнанники рая…

В просодии Татьяны Стояновой порой слышится постмодернистское эхо прошлого века. Однако, ее лирические реминисценции, воспроизводящие трогательные воспоминания о молдавской юности, совершенно самобытны:

Спрячь меня под одеяло –

Заспанным клубочком.

Я твой голос вспоминала:

«Просыпайся, дочка».

Стук в окошко, клубы дыма,

Кашель с хрипотцой.

Кажется, была любима

Я одним — отцом.

Но любовь не держит силой —

Связанных живьём.

Кажется, что я любила

Только отчий дом.

Кажется, любовь — сильнее

Смерти, и несет,

Как в клубочке скарабея,

Жизни вечный ход…

Татьяна Стоянова проводит в России множество выставок и обычно ведет на них сопутствующие фестивали поэзии. Она была во многих странах и везде — вдохновляясь увиденным, писала стихи. Ее зарубежная лирика завораживает свободой и ясностью видения:

В Стамбуле солнце, и коты мурчат,

прикрыв глаза, на теплом тротуаре.

И кто-то снова пишет в общий чат,

что наша жизнь сейчас

уже в разгаре,

что на Босфоре чайки хлеба ждут,

что отплывают в Азию паромы.

И за каких-то несколько минут

мне эта жизнь становится знакомой...

Татьяна Стоянова любезно ответила на мои вопросы:

— Пушкин 1820-23 гг. был ссыльным в Молдавии, на Вашей родине. Там Александр Сергеевич во вдохновении исписал и изрисовал 6-ть из 18-ти своих манускриптов-тетрадей. Ощущаете ли Вы, как уроженка Молдавии, Ваше пересечение с Пушкиным в духовном пространстве, а может быть, даже во времени?

— Иногда я сожалею, что не знала его лично. Любовь нужно проявлять при жизни. Но поскольку мы с Александром Сергеевичем разминулись во времени, я просто мысленно окружаю себя его героями, читаю про себя его стихи (когда особенно грустно, только он умеет меня приободрить) и прихожу к его памятнику на свидания. Я, конечно, не его дочь Мария Гартунг, не превратила сидение у памятника в своего рода ритуал, но даже такая, символическая близость отчего-то порой обнадеживает. Чувствуешь себя не такой одинокой — в этом столетии.

— Вы по профессии бренд-менеджер. Моему бедному другу, замечательному поэту Виктору Гофману, которого шесть лет назад застрелили в собственной квартире, полвека назад Александр Петрович Межиров, сказал:

— Возьмите псевдоним.

Мой друг ответил:

— Я буду писать лучше!

Александр Петрович имел в виду, что поэт Серебряного века Виктор Гофман, который издал два тома стихов и застрелился в Париже — его полный тезка.

И получилось, что сейчас поисковики выдают стихи этих двух поэтов — вперемежку! Следует ли стремиться поэту сделать свое имя уникальным брендом?

— Думаю, что поэту следует стремиться просто быть собой и не поступаться этой честностью ради показного блеска. Как ни навешивай на дерево мишуру, оно не перестанет быть деревом от этого, даже когда вокруг водят хороводы. Смена времен года в лесу, наблюдение за каждым деревом в отдельности — вот что завораживает по-настоящему, ведь никогда не бывает одинаковых листьев на одной ветке, как и одинаковых ветвей. А под увеличительным стеклом – там и вовсе целая вселенная. И потом, я с трудом могу себе представить, как можно перепутать Николая Некрасова и Всеволода Некрасова, прочитав их стихи. Это же абсолютно разные, не похожие друг на друга дарования. Не имя красит человека, а человек — имя. Были бы краски.

— В начале нашей цифровой эпохи было определение: в Интернете — информация, а в книгах — знание.Поэзия все остается на перепутье. Какой носитель, по Вашему мнению, предназначен и лучше подходит для поэзии?

— Не уверена, что стихам так уж важно — кто и как их транслирует. Это вопрос контакта с читателем, резонанса с ним.

Гораздо важнее для меня момент рождения строки, совпадение поэта со словом вне пространства и времени. В этом есть что-то сопоставимое с чудом, а уже дальнейшая судьба стихотворения — вполне самостоятельна, порой гораздо более зависима от внешних условий, чем в момент возникновения.

Проникновенно, с предельной искренностью читает свои стихи Татьяна Стоянова — видео:

https://youtu.be/dOS6BHNUYGo

Евгений Сулес — писатель, телеведущий, автор «Новых Известий», написал о творчестве Татьяны Стояновой: «Это очень хрупкий текст. Он действует магически. Как заговор или отворот... В нём есть неподдельные отчаяние и боль. Но переданные сдержанно, с чувством меры, и оттого воздействующие ещё сильнее...».

Когда-то в нижнем буфере ЦДЛ гадали по только что выпущенному сборнику стихов— называли страницу и строчку — и если книжка талантлива, то гадание получалось удивительно прозорливым.

Татьяна Стоянова удивительным образом повторила эту традицию: «На Книжном фестивале во Владимире для поэтического вечера я выбрала интерактивный формат. Зрители в зале называли номер страницы из распечатки с текстами, и я им читала стихотворение оттуда. Своеобразное поэтическое гадание, когда стихи дают какой-то ответ на внутренний вопрос. Оказалось: это работает. Совпадения в словах, деталях, обстоятельствах жизни и невысказанных душевных метаниях. Несколько человек после встречи рассказали мне в личной беседе, как это их поразило.

Но поразило не только гостей вечера, но и меня.

Оказалось, что ты пишешь не только о себе и для себя, но и о других, и иногда это резонирует с их жизнью, становится ее частью...».

И вот стихи:

В поезде

Внизу ребенок кашлял под окном.

На верхней полке я полудремала.

И вспомнились слова вдруг перед сном:

«Тебе меня когда-то станет мало».

Надсадный кашель воздух сотрясал.

Холодный ветер из окна сочился,

Как молоко. Мой плед не грел, стал мал.

Откинув простыню, малыш раскрылся.

И мать его всем телом обняла,

Ругая ветер, поезд, проводницу.

В ту ночь мне стала жизнь моя мала.

Всё, что смогла я: не родить — родиться.

Окно

Заря занималась в бокале, на голом стекле.

Горячие простыни были ладони белей.

Спал город. Уставший космос во сне стонал.

Земля изнутри светилась, как черный опал.

А я, просыпаясь, металась и, простыни растерзав,

Очнулась возле кровати. Без платья, закона, прав.

И влажное полотенце у ног лежало твоё.

На нем примостилось бесстыдно мое бельё.

И пальцы сжимали до боли шершавый ворс.

Настанет ли день? Ты солнце с собой унес.

Я вспрыгнула на подоконник — во весь рост —

Вглядеться в застывший космос, паденье звезд.

Окно, заскрипев, осипло: ты, уходя, отворил.

Не знаю, как отпустила. Мне еле хватило сил.

Матрёшка

Я Матерь. И в чреве моём живут

Небесные переселенцы.

Матрёшкой я высвобожу из пут

Древесных потёмок — младенцев.

Я плачу над теми, кто жив во мне

Сумятицей снов и стенаний:

Как рожь, перезревшая в зной в гумне,

Как песнь в безголосой гортани,

Как стих, заплутавший в лесу-быту,

Кричат нерождённые дети,

Я семенем жизни весной взойду,

И вновь отберу их у смерти.

Сон

Как научиться без тебя дышать

И вырвать из груди воронку?

Вчера привиделось во сне: я мать

Зачатого тобой ребёнка.

Ты, улыбаясь, шепчешь: «Будет дочь».

Живот целуешь. Заливаюсь плачем.

Ведь в новый день опять качнется ночь —

Там для тебя я ничего не значу.

Сумерки на детской площадке

Пустеет площадка. И вот, подобрав костыли,

Слегка ковыляя, уходит старуха по тропке.

В песочнице крепость. На стенах зубцы возвели,

Как кубики, ровные. Ров у подножья — раскопки.

Качельные цепи скрипят, в бесконечность сцепясь,

И студят запястья: на сгибах алеют пожары.

В коляске ребенок закутан в пушистую вязь.

Июньский закат, выдыхаю, как облако пара.

За кадром остался замшелый и дремлющий лес.

Так хочется сесть у костра, чтоб спокойно, неспешно

К плечу прислониться и Господу наперерез

Рассказывать, как эта жизнь без тебя безутешна.

***

Я не поэт. Поэтому прошу

Не звать меня читать стихи со сцены.

Строку вскрывают, как замки и вены.

Строку натягивают, как вожжу.

В строку вбивают молотком потери,

Как гвозди — в свежевыструганный крест.

Строка — для встречных поездов разъезд.

Строка — излом для времени и меры.

Я не поэт, я просто так живу,

Чтоб жизнь ручьем стекала в реки-строки.

И вечность мной в озерах яснооких

Ловилась, словно щука на плотву.

ПРОЩАНИЕ

Опала листва,

и совсем оголилась

береза.

Я с нежностью

странной

стою

в опустевшем лесу.

Так за руку держат

друзей —

в предзакатном

часу,

пока не погаснет

их пульс,

ослабев до износа.

Когда я смотрю

на причудливый

этот полет

по ветру листа —

так похожий

на кардиограмму,

зигзаг превращается

в линию,

точку,

и вот —

прощальный момент:

самый горький,

и ласковый

самый.

Рыбак

В узлы морские нас стянула страсть:

Сплелись мы духом, телом, языками.

Я наконец-то снова дождалась

Тебя на суше. Всеми берегами

Мне океан тебя пообещал,

И чайки тень твою роняли в скалы.

Ты рыбаком был, видел тот причал,

Где я тебя у волн отвоевала.

Как я ждала, все камни исходив

По маякам, отбив ступни в мозоли.

Тебя принес ко мне ночной прилив,

Туманный фаду, певший о неволе

Прибитых к якорям морских судов,

Застывших над водой рыбачьих вдов,

Всех моряков, плененных парусами.

Мы, привязавшись, распустили тросы.

Ведь океан, как время — безголосо

Всё возвращает. Я была песками,

Волной обласканными, как спина рукой.

И я не буду для сетей грузилом.

Я дождалась тебя. И отпустила.

Рыбак и в шторм находит путь домой.

Не обрежешь

Не обрежешь мне волосы русые:

В них изломан луч и закат сожжен.

Обмелев, водопады кургузые

Заструятся весной. Не Самсон

Мне отец, и тебе не Далила

Жизнь дала. Мы потомки крестьян.

Не пытайся лишить меня силы.

Я вбираю ее, как бурьян

Обедняет цветочные жилы.

Не сплетешь из волос моих плеть.

Я сумею всегда уцелеть

В схватке с теми, кого любила.

Отмолила

Я рыдала на холодных плитах

У икон.

Выл, как из трахеи выдох,

Медный звон.

Свечи гасли где-то выше

Головы.

Бог меня опять не слышал.

Мы на вы.

Только Матерь наклонила

К полу лик.

И глаза живили силой:

«Сын велик

Мой, не верь словам, что мал он.

Он спасет.

Столько грешников спасались:

Твой черед.

Выходи, забудь про паперть.

Ночь. Пора.

Стой с людьми живыми насмерть

До утра.

Казни жди у самой плахи,

Не кричи.

Разорви на нем рубаху.

Врут врачи,

Что покинули все силы,

Что убит.

Ты любовью отмолила

Жизнь. Навзрыд».

За двоих

Потому что я вросла в вечность, обнимая твою могилу.

Слева от креста — я, справа — чертополох.

Потому что простить тебя вечно на всех алтарях просила.

И мне ни разу (слышишь?) не отозвался Бог.

Потому что могилы все зарастают сухой травой.

Потому что сердце мое затопило водой живой.

Потому что ты никогда не увидишь детей моих.

Я буду жить за двоих.

Странники

Посвящается гагаузам, которые покинули дом

Мы странники странные, нет у нас дома —

Ни в тёплых ладонях, ни в чреве земли.

Наверно, поэтому с тайной истомой

Мы крест перелётов несли.

Мы тихие странники, нет у нас слова —

Ни в limba natală*, ни в ana dilim*.

Наверно, поэтому звука родного

Не слышим, когда говорим.

Мы странники беглые, нет нам свободы —

С оборванной нитью в руке.

Наверно, за это, ступая сквозь годы,

Мы прокляты быть налегке.

* Перевод с молдавского и гагаузского языков – «родной язык».

Странница

Что если я вдруг сорвусь и уеду?

Ключ от квартиры оставлю соседу,

Платья закину в рюкзак за спиной,

Странницей стану под стылой луной.

Что если я не вернусь в эти стены?

Тем, кто бездомен, земля — Ойкумена.

Дом мой утерян, как детство, как сон,

Где у детей моих много имен.

Что если я исхожу все пути,

Что если счастья нигде не найти?

Странники — те, кого кружит земля,

Чтоб возвратить их на кру́ги своя́.

Что если выход для нас — это вход?

Что если мир от войны не спасёт?

Время ведёт меня влёт по спирали.

Близость — преодоление дали.

Пастушечья песня

В твой кушак заткнут острый нож,

Свист хлыста гонит вдаль овец.

Снилось ночью, как ты бредёшь

По Буджакской степи, отец.

Хлебом с солью твой пах кожух.

Табаком отдавал колпак.

У отары огонь потух,

Подала Миорица знак.

Лэутары воспели ночь,

Соловьи засвистели в такт.

Я хотела тебе помочь,

Но не знала, не знала как.

Пастухи замышляли смерть,

Два врага прокрались в твой сон.

Распласталась рекою твердь.

Уносил дух во тьму Харон.

Мне осталось беречь твой нож

И стеречь всех твоих овец.

Каждой ночью во сне бредешь

По степи ты со мной, отец.

Просыпайся, дочка

Спрячь меня под одеяло —

Заспанным клубочком.

Я твой голос вспоминала:

«Просыпайся, дочка».

Стук в окошко, клубы дыма,

Кашель с хрипотцой.

Кажется, была любима

Я одним — отцом.

Но любовь не держит силой —

Связанных живьём.

Кажется, что я любила

Только отчий дом.

Кажется, любовь — сильнее

Смерти, и несет,

Как в клубочке скарабея,

Жизни вечный ход.

Спрячь меня под одеяло —

Заспанным клубочком.

Я твой голос вспоминала:

«Просыпайся, дочка».

Такси

Захлопнулась дверь такси. Зажала ладонью рот.

Пальто запахнула. В тиски зажало живот — так тесно.

Пора мне тебя отпустить. Я видела всё — наперёд.

Так «горлом идет любовь», в одной башлачёвской песне.

«Лови её ртом», — он пел. Мой рот онемел, как гроб

Господень — завален камнем холодным. Застыл язык.

Три дня и три ночи плоть, как розгами, бил озноб.

Прости меня, Господи: я — твой самый плохой ученик.

Пора отпустить любовь. Стаканы тесны́ и у́зки.

Стекло не преломит свет и не исказит полос.

Тебя отпустила я. Без слов и без слез — по-русски.

Визжали колеса. Душу. с собой. ты. мою. увёз.

Отпусти меня

Отпусти меня жить в монастырь.

Я — слепая. Господь — поводырь.

Отпусти, меня там уже ждут.

Я — бездомна. Господь — приют.

Отпусти меня, рушится плот.

Я — тростинка. Господь — оплот.

Отпусти, наш очаг остыл.

Я — жаровня. Господь — мой пыл.

Отпусти меня жить у крестов.

Я — ловушка. Господь — улов.

Отпусти меня, мир затих.

Я — немая. Господь — мой стих.

Отпусти меня славить Бога.

Колесо — я. Господь — дорога.

После дождя

Умытый мир. И смирно облака

Скользят по глади неба — пеной мыльной.

И синь небес нам стала так близка,

Что в каждой луже скрыт ее посыльный.

И горным хрусталем искрит асфальт.

И луч слепит в таком прозрачном свете,

Что мы, прищурившись, сложить из смальт

Осколков сможем — жизни разноцветье.

Так чистота разлита меж людьми,

Как молоко парное из стакана.

Умытый мир. Возьми его, возьми.

Пока еще светло, еще так рано.

В улье

Как будто пчела, дремотно жужжит-дребезжит вагон.

И медом лучистым в сотах квадраты искрят окон.

Вот станции луг: роится, кружа перелетный люд.

То пыль, то пыльца клубится, на крыльях ища приют.

Слетаются в улей пчелы и тайну несут с собой,

Что мир опылен. И новый продолжится круг весной.

Уточка

Уточка качается чёрная — в волне:

Счастье не кончается — на тебе и мне.

Уточка качает нам — белой головой:

Смерть не начинается — ни тобой, ни мной.

Уточка ныряет — головою вниз:

Люди зачинают — маленькую жизнь.

Уточка пропала — в голубой воде:

Люди мир приводят — за руку — к беде.

Уточка выныривает. Плещется прибой:

Мир не разделяется — на чужой и свой.

Уточка запуталась — в камыше сухом:

Люди обретают и теряют — дом.

Уточка, как лодка, свой — нашла — причал.

Всплеск любви — и проблеск света засиял.

Уточка качается — чёрная в волне:

Счастье не кончается — на тебе и мне.

Заморозки

Как там озимые? утром морозило.

им

снегом махровым укрыться от холода надо.

поле зеленое в зиму бесстыже нагим

до горизонта раскинулось без снегопада.

утром морозило. в минусе градус

и ход

жизни, что только взошла и в нуле, замирая,

на урожайный, как чудо, надеется год.

молят о милости — так же — изгнанники рая...

ЛЕС

Лес распилить в дрова

И стать ему веревкой.

Чтоб жизнь сплелась в слова —

Руке нужна сноровка.

Лес распилить в доску

И стать ему рубанком —

Кукушечью тоску

Растить в себе подранком.

Лес распилить в щепу

И стать ему кострищем.

Ушедшему добру

Добра взамен не ищем.

Лес распилить в бруски —

И дому стать каркасом,

Чтоб времени пески

Просыпались с запасом.

Октябрьское утро

Спасибо, Господи, за солнечный октябрь.

За свет из недр: небесный канделябр.

За твои руки — в соке и меду.

За то, что утром я к тебе приду,

Скачусь клубком всклокоченным к груди:

— Пора вставать?

— Не будем, не буди.

— А если? Что?

— В отместку целовать.

Ты так смеешься, словно тебе пять.

А я с тобой ходила в детский сад —

Всего лишь жизнь назад

***

Ноябрь.

Сметают с неба облака

верхушки голые деревьев.

Ощипан ветром лес — бока

сквозят без клочьев рыжих перьев.

Щетинятся стернёй поля:

ковер расстелен — грубой вязки.

В ворсистых катышках земля,

истёрты на узорах краски.

Как солнца капли, мы айвы

плоды в подол срываем сонно,

на тайном языке листвы

друг с другом говоря влюблённо.

***

Вчера обещанный не выпал снег.

Смотрю в окно, как монохромный комикс.

Асфальт спросонья —

словно

черный оникс.

— Давай мы сварим кофе.

— Да, пять сек.

Не выпал снег, а мог сейчас —

клубя...

Вскипает кофе с кардамоном в турке.

И вот я в маленькой, немой фигурке,

идущей к дому,

узнаю себя.

***

В Стамбуле солнце, и коты мурчат,

прикрыв глаза, на теплом тротуаре.

И кто-то снова пишет в общий чат,

что наша жизнь сейчас

уже в разгаре,

что на Босфоре чайки хлеба ждут,

что отплывают в Азию паромы.

И за каких-то несколько минут

мне эта жизнь

становится знакомой.

Как закипает кофе на песке,

гранаты миг за мигом вызревают,

так я иду по жизни налегке,

еще не зная, как это бывает.

Детское небо

Однажды всё закончится, и ты

Сойдешь ко мне с той вечной высоты,

И мы начнем смеяться друг над другом.

Прокатим в колеснице солнце — цугом.

И, словно сахарную вату, облака

Воткнем на палочки, понадкусав слегка.

Украв у айсберга верхушку, втайне

Мы раскрошим всё в кухонном комбайне

И раскидаем с неба по пустыне.

Однажды всё закончится, и в сыне

Я обрету подельника в игре.

И мы, как в старом детском букваре,

На букве «М» соскучимся по маме.

И, взявшись за руки, придем к ней сами.

Вавилон

…ибо там смешал Господь язык всей земли,

и оттуда рассеял их Господь по всей земле

(Бытие, 11:9).

Если ты в меня больше совсем не влюблён:

Посади в самолёт и отправь в Вавилон.

Там на башне никто не зажжёт огни

На мой всхлип полуночный: «Özlerim seni», —

В пустоту между швами кирпичной кладки.

Я за пазухой прячу словарь украдкой

И твержу по утрам: «Bän seni severim», —

Когда глажу голубку по сизым перьям.

Здесь никто никогда мой язык не поймёт.

Здесь у каждого свой раз-говор, раз-вод.

Здесь у каждого свой бес-толковый словарь.

Здесь никто никому ни Господь, ни царь,

Ни слуга. Подчиняться никто не привык.

Не достроена башня: забыт праязык.

Словари не помогут возвысить дом

Нам до неба: расстанемся, разбредём-

Ся по разным квадратам земли.

Языки нас рассорили, размели.

Отделив друг от друга, язык — неделим —

Въелся в кожу. Так въелся мой — «ana dilim».

«Tatlı bal» — говорят. А по мне: «Acı su».

Я его, как проклятье, в себе несу.

Если ты в меня больше совсем не влюблён:

Посади в самолет и отправь в Вавилон.

Здесь никто никогда так, как ты, не поймёт.

Если умер язык — ни к чему перевод.

Словарь (перевод с гагаузского языка):

Özlerim seni [Ёзлерим сени] – я скучаю по тебе;

Bän seni severim [Бян сени северим] – я люблю тебя;

Аna dilim [ана дилим] – родной язык;

Tatlı bal [татлы бал] – сладкий мед;

Acı su [аджы су] – горькая вода.

раскопки

если мне очень повезет

через десятки тысяч лет

мои кости найдут антропологи

и по характеру разломов

повреждений

места залегания

вынесут очередную

туманную гипотезу

о роде человеческом

этапе его развития

и деградации

если мне не очень повезет

через десятки и сотни лет

мои слова прочтут филологи

литературоведы

начнут их препарировать

выискивать смыслы

замыслы метафоры

которых в них нет

и не сделают

ни одного

даже очень туманного

вывода

близкого к истине

ни одной

верной гипотезы

кроме той

где мои тексты

всего лишь

свидетельства времени

и кости

давайте будем честны

в этом смысле

гораздо более

ценные экспонаты

чем слова

пока ты шел ко мне

пока ты шел ко мне

я обновила все клетки

все тело изнутри

и кажется

даже душу

снаружи

и в самой ее сердцевине

я отрастила волосы

обрезала

вновь отрастила

я сменила три двери

и двенадцать стен

закурила

бросила

вновь закурила

я пропадала в бэд-трипах

странствиях

пропастях

я выживала

и возвращалась домой

со связкой новых ключей

от новых дверей

со связкой

старых скелетов

в чужой пыли

они обступали мою постель

каждую ночь

пока ты шел ко мне

я пыталась живить время

словами и строками

но они были приблизительны

ни черта не сближая

но они были дырами

не черными

если бы черными

просто пустыми

это как тянешь-потянешь

а вытянуть не можешь

и ни мыши

ни норы

дырка от бублика

засохшего в углу

и рассыпанного

по крошкам

пока ты шел ко мне

я все позабыла

я распомнила

кто ты и откуда

и почему я тебя

ждала

я скормила все крошки

приблудным голубям

пока ты шел ко мне

Триптих о доме

1. Путь

Мои самые страшные сны

О путешествиях и дорогах

Вчера я пыталась добраться

В ЮАР на перекладных

И никак не могла понять

В правильном ли направлении еду

Этой ночью я перевозила через границу

Шесть чемоданов с лекарствами

А в билете не было багажа

И денег в кошельке тоже

Всю свою жизнь несколько раз в неделю

Я еду во сне в дом своего детства

На поездах автобусах и машинах

Воспроизводя в памяти их в мельчайших деталях

И никогда не доезжаю до пункта назначения

Все мои одиночные поездки наяву

Проверка на прочность

Ответ на вопрос смогу ли я вернуться

Если оказывается так легко сгинуть

Исчезнуть на самом краю света

Как будто тебя и не было вовсе

Я сидела в иммиграционной тюрьме в Мексике

Нарушала таможенные правила

И чуть не попалась во Вьетнаме

Я выбиралась пешком из таких дебрей

В Малайзии Камбодже и Китае

Что до сих пор страшно вспоминать

Я ездила на волах в Никарагуа

И балансировала с чемоданом в обнимку

На мопеде в Таиланде

Просилась на ночлег к чужим людям

И спала в аэропорту на чемоданах

Сутками не ела и кормила попутчиков

Вырывалась из чьих-то рук

В ночных кубинских трущобах

И оказывалась в центре бандитской

Разборки на окраине Нижнего

Чего только не было

Теперь я точно знаю

Что справлюсь со всем этим

Да и с чем-то посерьезнее тоже

Но каждый раз когда я снова во сне

Теряю дорогу к дому моего детства

Просыпаюсь в холодном поту

И долго не могу прийти в себя

Это будет преследовать меня всю жизнь

Дом которого больше нет

И призрачный путь к его обломкам

2. Сон о возвращении

Сегодня впервые в жизни

Мне приснилось возвращение

В дом моего детства

Я приезжаю к бабушке и дедушке

Чтоб познакомить их

Со своим будущим мужем

Утро поздняя осень

Мы просыпаемся

Бабушка хлопочет на кухне

Раскатывает тесто

Разминает творог

Готовит кывырму

Через несколько минут

Густой слой сметаны

Начнет румяниться

В печке-фырыне

Дедушка только что

Ее жарко растопил

Строгий как всегда

В своей вечной шляпе

Он ковыляет из подвала

Неся в руках оку

Запотевший железный кувшин

И говорит мне по-гагаузски

Что сейчас напоит нас настоящим

Молодым вином

Я перевожу шарап – вино

И слышу в ответ

Дорогая разве это обязательно

Ты же знаешь

Я пью только виски

Отворачиваюсь и вполголоса

Отвечаю дедушке

Конечно я так давно

Не пила твоего вина

В неловкой тишине

Мы смотрим с террасы

На сад и виноградники

Солнце пригревает листья

Они слетают с яблони

Полупрозрачными

Янтарными пластинками

Колодец укутан туманом

Мне хочется его рассеять

Обойти все закоулки прошлого

Показать их приблизить

Сделать видимыми

И я начинаю рассказывать

Ему взахлеб о том

Как мы ели зеленые орехи

Яблоки и абрикосы

Потому что никак не могли

Дождаться их созревания

Как носились босиком

По улице в жару и грязь

Как сами растили кроликов

И наперегонки носили

Им охапки свежей травы

Он рассеянно смотрит

Поверх деревьев

И молча курит

Потом внезапно спрашивает

А вай-фай здесь где-нибудь есть

И тогда я перестаю говорить

Потому что вдруг понимаю

Он никогда не испачкает рук

Чтоб выкопать молодой картофель

Не натрет мозолей на пальцах

Рубя топором дрова

Не обует галоши чтоб

Пройтись по влажной траве

Вдоль ровных рядов

Ульев в палисаднике

Он не давил виноград ногами

В деревянной бочке

Похожей на лодку

Не пробовал на вкус

Теплое парное молоко

Не закапывал кроликам

Глаза лекарством из пипетки

Он другой непохожий на меня

Мы разные и так будет всегда

В скольких городах

Я бы ни жила

Бабушка заглядывает к нам

Задерживает тревожный взгляд

На струйке сигаретного дыма

И говорит по-гагаузски

Давай отправим его обратно

Я с облегчением киваю

И улыбаюсь ей в ответ

С тех пор

А может и гораздо раньше

Каждый новый человек

Еще до нашего сближения

Проходит мысленную проверку

Вот этого возвращения

В дом моего детства

Несмотря на то что

Не стало ни его

Ни бабушки с дедушкой ни меня

Той самой деревенской девчонки

Сбивающей палкой орехи

С верхушки дерева

Потому что до нижних веток

Она еще не достает

3. Возвращение

Если бы мне дали право выбирать дом

Я бы не выбрала ничего нового

Я бы вернулась обратно в свои десять лет

В наш старенький сельский дом

С шиферной крышей виноградной аркой

И облупившимся деревянным забором

Туда где во дворе еще цветет

Не срубленная папой сирень

Где бабушка сидит на приспе

И вяжет из овечьей шерсти

Носки для нас с братом

Близоруко высматривая

Куда мы там снова запропастились

Домой идите завтра наиграетесь

Где я танцую не включая свет в сумерках

В самой дальней комнате для гостей

Под песню группы Руки вверх

Маленькие девочки

В первый раз влюбляются

И верю что все так и будет

Что любить это на всю жизнь

Если бы мне дали право выбирать дом

Я бы не выбрала ничего нового

Я бы вернулась обратно

В свой крошечный рай

С пчелиными ульями под окнами

Из которого так и не смогла

Вырасти.

Бог есть любовь

Нет, ненавидеть можно лишь того,

Кого любил без милости и веры.

Огню подобно, страсть не знает меры,

Земное превращая в божество.

Мы людям поклоняемся в любви.

Мы судьбы на алтарь страстей несём.

Бог есть любовь. Она живёт во всём.

Не рви с деревьев яблоки, не рви.

Страстей плоды стряся, мы испечём

Пирог для тщет и суеты распутной.

Бог есть любовь, растущая подспудно

В твоём, любимый, сердце и моём.

О лёгкости бытия

Пульсирует солнце по жилам стволов.

Залитые золотом тучные кроны

листок за листом растеряют покров,

ютясь на ветру пустотой оголённой.

Мне стало легко, словно я отдала

последнюю горечь — отцветшей полыни.

Молитва тогда остаётся светла,

когда всё — любовь, благодать и святыня.

Мне стало легко, словно я тот листок,

слетающий солнечной каплей на плечи.

И пусть мы не вечны и осени срок

назначен,

но всё же мне легче, мне легче.

КУБА

Память о замяти в мятой постели.

Мяту кромсая для рома в мохито,

Пили друг друга со льдом мы и ели.

Ранены были они. Я — убита.

Или я впала в закатную кому?

Куба: и кола с осколками рома.

Либре: и ребра в кругах — для стрелы.

Скулы и спины испито-смуглы.

Пальцы и плечи — стволы и карнизы.

Тень заползает на стену по низу.

Куполом пальма взлетает — с крестом.

Куба — мой тайный, как исповедь, дом.

МАЛЕКОН

Оттенки черного отчетливо видны:

Впадаем в ночь, как в монохромный сон.

Еще нигде так мало белизны

Мне не встречалось. Если Малекон

Пройти до Прадо и взглянуть во тьму,

Оставив за спиной огни Гаваны,

Ты окунешься в воду, как в сурьму,

Ты окунешься в небо, как в нирвану.

Здесь океан луну, как снежный ком,

Спит, поглотив. И смотрит, не мигая,

Господь на нас. И, кажется, у края

Вселенной мы стоим — перед прыжком.