Posted 10 ноября 2010,, 21:00

Published 10 ноября 2010,, 21:00

Modified 8 марта, 06:37

Updated 8 марта, 06:37

По дороге в рай

По дороге в рай

10 ноября 2010, 21:00
Герой поэмы «Москва–Петушки» Венедикта Ерофеева, безусловно, один из самых симпатичных персонажей нашей литературы. Дальний родственник булгаковского Мастера, грустный и деликатный алкоголик, автор коктейлей «Сучий потрох» и «Слеза комсомолки», Веничка беседовал с Ангелами и Сфинксом, никак не мог дойти до Кремля и тве

Если сейчас попытаться составить список книг, наиболее несозвучных нашему времени, то «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева непременно войдет в первую десятку. Каждое время выбирает своих героев. Нулевые годы получили название «времени деловых людей». Self-made Man и соответственно self-made-Women победно улыбаются с рекламных щитов и с экранов телевизоров. Они ведут передачи на радио и фитнес-занятия. Покупают «лексусы» и полезные йогурты, дефилируют по подиумам и заседают в президиумах и жюри. Идеология «успеха и преуспеяния», кажется, вытеснила из общественного сознания все иные ценности. А в «Москве–Петушках» герой объясняет, что плевал он на карьерную лестницу и на каждую ее ступеньку: «чтобы по ней подыматься, надо быть пид…стом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой». А на вопрос, чтобы он сделал с вдруг обломившимися деньгами, – задумчиво поясняет, что «было б у меня побольше денег, я взял бы еще пива и пару портвейнов»… Уверяет, что «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам». Этот работяга рассуждает о трех составляющих человека: «Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть – больше того – есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона. Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади, начнет тошнить со всех трех сторон». И пророчески вздыхает, что по всему земному шару бродит только призрак свободы. И единственный способ жизни, достойный человека – жить в состоянии опьянения (желательно натурального, поскольку все другие – опьянение властью или успехом и прочим – куда опаснее)…

Сама постановка Натальи Семеновой выстроена по стершимся лекалам «молодежного спектакля» с его обязательной мельтешней, сомнительными хореографическими номерами и музыкальными паузами. Ангелы Господни тут превращены в подозрительную и неприятную компанию «сопровождающих» – не то подобие Воландовой свиты, не то санитары из морга (ангельские крылья наброшены на плечи на манер медицинских халатов в больничные дни посещений). Они резвятся, подтанцовывают, перевоплощаются то в работников буфета, то в попутчиков, то в убийц… Черноусый ангел (Данил Лавренов) в финале пояснит, что просьбы человека ангелы встречают только смехом, а Бог молчит… Но и шаблонная постановочная рамка, и несколько вписанных Ерофееву шаблонных мыслей не отменяют главного: обаяния исполнителей и их несомненную одаренность.

Сам автор Венедикт Ерофеев незадолго до смерти назвал «Москву–Петушки» своим лучшим произведением: «Читаю и смеюсь, как дитя. Сегодня, пожалуй, так написать не смог бы. Тогда на меня нахлынуло. Я писал эту повесть пять недель…» Эту любовь в 1970-х и в 1980-х годах разделяли практически все читающие люди. Ветка Москва – Петушки пользовалась особым спросом среди культурных парочек, которые в холодных прокуренных вагонах пытались отыскать и выпивох с их «трансцендентально!» и компании, спорящие о Тургеневе, Гете, Мусоргском и, конечно, Пушкине.

Мысли, темы, герои автора культовой поэмы сейчас кажутся настолько не своевременными, что понятно желание театра вернуть их в наше сознание и в нашу жизнь. Артисты отнеслись к тексту Венедикта Ерофеева с пониманием и нежностью. Они «вкусно» произносят текст, стараясь не потерять ни запятой. И заражая своим отношением зрителей.

В спектакле особенно хорош сам Веничка – Александр Волков. Небритый, помятый, чуть сутулящийся, как будто стремящийся занимать в пространстве как можно меньше места… Актер «не подает» реплики своего персонажа, но словно сам вслушивается в звучание фраз Ерофеева, удивляясь разворачиванию скрытых в них неожиданных смыслов и образов… Недаром самым достоверным персонажем постановки становится ни разу не появляющийся на сцене младенец, который распускается где-то там, на краю земли и ночи, и знает букву «ю»…

"