«Есть упоение в бою…»

Константин Богомолов не боится зрительского непонимания. Возможно, что он не боится даже страшного слова «провал». Имея за плечами определенное количество успешных спектаклей, можно было продолжать «делать кассу» и производить то, что от тебя ждут зрители, артисты и худруки. Все они хотят успеха: первые – чтобы не было мучительно больно за потраченный вечер, вторые – чтобы почувствовать себя народной звездой, народным любимцем, третьи – чтобы не жалеть потраченных денег. Любой эксперимент – всегда риск, если он не гарантирует триумфа. Придумывая свой спектакль для Театра Пушкина, Константин Богомолов безусловно рисковал – своей репутацией, доверием актеров, зрителей и главного режиссера. Но он сделал это, поставив на нынешний день свой самый странный спектакль, перспективы которого, судя по неадекватной реакции публики, весьма туманны.

Для начала познакомимся с автором: его имя – Федор Михайлович Гоцци. Действие происходит в трехзвездочном отеле China. Принц Калаф прибывает к Императору, чтобы завоевать сердце его дочери – прекрасной и загадочной Принцессы Турандот. Принцесса погубила не одно мужское сердце и не одну мужскую голову, поскольку задает претендентам на ее руку неразрешимые загадки и отправляет мучеников на плаху, если не получает правильных ответов. Теперь о героях. В роли Калафа выступает князь Мышкин. В роли Императора – его друг и соперник Рогожин, в роли Турандот – роковая Настасья Филипповна, в роли Адельмы – простодушная Аглая. Текст романа Достоевского искусно вплетается в ткань итальянской комедии и в какой-то момент начинает переверстывать сказочный сюжет, превращая изящную поучительную комедию в чернушную страшилку. Впрочем, жанр черной комедии абсурда заявлен режиссером уже в прологе, придуманном в стиле школьного утренника. Три девочки в клетчатых юбках – а-ля группа «Тату» – звонкими пионерскими голосами поют веселые песенки, хорошо известные всем советским детям, прошедшим школу жизни в пионерских лагерях. Например: «Может, мы обидели кого-то зря, Сбросив пару лишних мегатонн. Посмотри, как весело кипит земля, Там, где был когда-то Вашингтон».

Таким образом авторы спектакля настраивают публику на веселый ужас, на веселые похороны, где смерть теряет свои сакральные черты и превращается в развратную комедию. Тем более что и черный-черный гроб тут же, рядом, и чья-то отрубленная голова весело подпрыгивает по ступеням дворцовой лестницы, и палач, вооруженный бензопилой, уже стоит наготове, дергая за свисающий шнур. Помещенный в этот контекст роман «Идиот» сначала отчаянно сопротивляется такому соседству, а потом начинает постепенно вытеснять из спектакля стебную стилистику и выдавливать из персонажей остатки итальянского сказочника. И даже классический вахтанговский вальс не способен этот «Достоевский» напор остановить.

Чего добивался от этого коктейля режиссер, понять можно. Примерно того же, что демонстрирует в своих постмодернистских сочинениях Владимир Сорокин. Для того чтобы услышать в этом сочетании несочетаемого тонкий интеллектуальный юмор и ощутить абсурдистскую надтреснутость эпохи, нужно, как минимум, успеть прочитать до спектакля и «Идиота», и «Принцессу Турандот». Но даже зрительская эрудиция не способна сделать актера уверенным и свободным, а режиссерскую концепцию – внятной и убедительной. Актеры в течение всего спектакля нещадно подвергаются разрушению, зрительская реакция приводит их в панику – и этой паники не скрыть ни гримом, ни тщетными попытками оставаться в образе. Тем более что образы не имеют ни четкого рисунка, ни ощутимых границ. Играющий Императора Виктор Вержбицкий вряд ли где-либо еще смог бы претендовать на роль Рогожина, а молодой симпатичный Андрей Сиротин, вполне органичный в образе Принца, до уровня Князя явно не дотягивает. Актеры послушно исполняют режиссерскую волю, но вряд ли способны сами себе объяснить смыл этих перевоплощений.

Но есть в этом режиссерском упорстве что-то по-настоящему героическое, треплевское. И в зале, конечно, помимо раздраженных аркадиных и недалеких заречных, будут и свои дорны, которые скажут заветные слова: «Константин Гаврилович, мне ваша пьеса чрезвычайно понравилась. Странная она какая-то, и конца я не слышал, и все-таки впечатление сильное. Вы талантливый человек, вам надо продолжать». Впрочем, кажется, «Константин Гаврилович» в подобном утешении не нуждается. Он сам бросает вызов традиционалистскому театру и консервативному зрителю.