Мрачные мокрецы

Уже невозможно установить причины, по которым советская цензура запретила эту книгу, разрешив при этом пропитанный более опасными аллюзиями «Обитаемый остров», где содержались явные намеки на то, что советский народ зомбирован идеологией и что процесс дезомбирования окажется чреват непредсказуемыми последствиями. По всей вероятности, в запрете не последнюю роль сыграла установка, которую в начале 60-х выразил Никита Хрущев, обрушившийся на фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича». Эта установка гласила, что в советском обществе невозможен конфликт между «отцами» и «детьми», поскольку у них есть общее дело – построение коммунизма.

Тема «отцов и детей» была заметна уже в первом фильме Лопушанского «Письма мертвого человека» (1987). Тогда на картину обратил внимание сам Михаил Горбачев, что сделало ей такой эффективный PR, которого сегодня не дадут и трейлеры в прайм-тайм на Первом канале. Горбачев, кстати, оказался благодарным зрителем и, хотя его ресурсы нынче не те, существенно поддержал новый проект режиссера.

Во второй ленте Лопушанского («Посетитель музея») прозвучал другой мотив, восходящий к библейскому исходу евреев из Египта под предводительством Моисея. «Выведи нас отсюда!» – кричали главному герою фильма жертвы всемирной экологической катастрофы. После этой работы режиссер получил прозвище Певец Апокалипсиса, и мотив «исхода», как и тема «отцов и детей», тоже присутствует в «Гадких лебедях».

В повести Стругацких изображалось патерналистское общество с лозунгами типа «Президент – отец народа» и «Солдат свободы – верный сын президента», в котором стали появляться странные люди-«мокрецы» и странные дети, оказавшиеся под их влиянием и напрочь не приемлющие мира со всеми его недостатками и достоинствами. Именно этот последний акцент сделал «Гадких лебедей» вневременной книгой, потому что наши дети, тотально отвергающие нашу жизнь, – вечная угроза и первородный страх взрослого человека. В экранизации старый политический подтекст, естественно, опущен и отчасти заменен новым, а тема «подмененных детей» сохранена и сопрягает картину с длинным рядом фильмов мирового кино, так или иначе преломляющих тот же ужас перед «чужим».

Разница между ними в том, что Лопушанский, следуя вектору первоисточника, не просто запугивает зрителей вторжением «чужого», а подобно Тарковскому ставит экзистенциальные вопросы. В частности, вопрос, что делать с детьми, которые настолько удаляются от своих родителей, что начинают внушать им страх. Он не забывает погрузить зрителей в выразительную и пугающую аудиовизуальную атмосферу – бледные, застывшие, неулыбающиеся лица мальчиков и девочек, черное небо, исторгающее непрестанный дождь, черные плащи, черные, как бы мумифицированные лица мокрецов и словно бы неземная музыка.

Общество с его институтами обычно отвечает на реальную или мнимую угрозу силовыми акциями. Так, наперекор более оптимистичной повести, происходит и в фильме. У Стругацких «отцы» бежали из города, над которым проступало солнце, превращая его стены в пар и прах, а новый мир вступал в свои права. Лопушанский более скептичен – в его картине нет хеппи-энда, но остается надежда на то, что наши дети, какими бы они ни были, будут лучше нас.