Posted 10 июля 2008,, 20:00

Published 10 июля 2008,, 20:00

Modified 8 марта, 08:02

Updated 8 марта, 08:02

Любовь Казарновская:

Любовь Казарновская:

10 июля 2008, 20:00
Творческий диапазон певицы Любови КАЗАРНОВСКОЙ поражает разнообразием: она поет в операх и оперетте, исполняет романсы и шансон, делает свою программу на телеканале «Культура» и снимается в фильмах... Буквально на днях Казарновская – первая певица, записавшая на CD антологию романсов Чайковского, получила за эту работу

– Любовь Юрьевна, что значит для вас премия «Граммофон»? И насколько вы в принципе доверяете мнению музыкальных критиков?

– Для меня эта премия – конечно, огромная награда. Потому что я получила ее за исполнение произведений моего любимого Петра Ильича Чайковского. Эту работу я называю делом всей жизни: в истории музыкальной звукозаписи впервые один человек исполнил все 103 романса Чайковского, которые предназначены для разных голосов – от баса до сопрано. Слава Богу, что мне была дана возможность сделать это. И я рада, что мою работу международные эксперты оценили как лучшую запись романсов Чайковского на нынешний день.

– Вы прислушиваетесь к критикам?

– Вообще-то я мало им доверяю, потому что их мнение нередко бывает предвзятым – особенно у отечественных критиков. Да и на Западе я могу назвать имена лишь 3–4 человек, мнению которых я всегда доверяю, к пожеланиям которых прислушиваюсь. Потому что они делают это честно. Но очень часто, к сожалению, я вижу заказные либо просто непрофессионально написанные материалы...

– Знаю, что с некоторых пор вы предпочитаете давать интервью только «проверенным» журналистам. Скажите, а сами себе вы часто задаете вопросы?

– В разные периоды жизни я задавала себе разные вопросы... А сегодня часто задумываюсь над тем, нужно ли то, что мы делаем? Посвящаем жизнь служению своему делу. Занимаемся не идиотизмом на потребу публике, а именно служением... Нужно ли это? И все же я отвечаю себе, что нужно. У меня были примеры такого служения – мой педагог Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова, которая говорила, что жизнь настоящего художника, настоящего творческого человека – это служение идеалу. Сейчас многие смеются над этими идеалами, для многих они меняются. Но есть вечные вещи: кипение душевное, собственное устремление вверх и через себя – поднятие духа людей, которые тебя окружают.

– Многие жалуются: дескать, сегодня происходит обесценивание культурных идеалов…

– Я готова с вами согласиться. На глазах меняется отношение к тому, что для меня, например, всегда являлось истиной, основами основ – профессиональными, духовными... Вот недавно я разговаривала с одним молодым человеком, достаточно интеллигентным. И я просто озверела от его слов! Он говорит: «Согласитесь, что классическая музыка – опера, концерты – это для наших мам и бабушек». Я ему отвечаю: «Вы делаете такие смелые заявления. А когда пойдете себе покупать хороший костюм – Brioni, Hugo Boss, то скажете, что это тоже анахронизм, который носили наши дедушки и прадедушки? Нет. Потому что это называется «классикой». А классика никогда не устаревает».
Но сегодня вокруг всего, вокруг любой хорошей идеи, даже вокруг классических концертов – стеб и тусовки. «А вот мы сейчас вам это покажем! А вот вы нас в таком виде еще не видели!» И я все время задаю себе вопрос: зачем это им надо? Понравиться? Привлечь широкую аудиторию? Но ведь все равно ее не привлечешь... Она порадуется минут пять, а потом просто разбредется по своим норам.

– Может, это все-таки вариант просветительства? Может, кто-то придет «на Башмета», «на Казарновскую», а потом диск купит?

– Да, возможно. Но это надо делать не через стеб! Не так давно у меня состоялась творческая встреча-концерт в Малом зале консерватории. Это были и ответы на вопросы, и небольшой концерт, и мой мини-мастер класс с молодыми девочками, у которых все в порядке и с головой, и с голосом. И был грандиозный успех у публики, которая увидела профессию во всей ее стереофоничности – это и пение, и работа вокруг, и отношение к своему делу. Вот что нужно публике. Вот об этом мне сегодня хочется говорить, это нужно! Мы, как барон Мюнхгаузен, сегодня должны каждый день тянуть себя вверх – в плане развития, тормошения духа... Мне сегодня часто задают вопрос: «Что случилось с оперой в России, почему она не вызывает такого интереса, как раньше?» Потому что сегодня смещены акценты, которые расставили композиторы и либреттисты. Сегодня вектор повернут на режиссера, который часто не имеет никакого отношения к опере, и на дирижера. А спектакль делается ради личности певца-актера. И режиссер, и дирижер, художники и свет, оркестр и хор – все служит на раскрытие личности певца-актера, а через него – на раскрытие замысла композитора. Оперный театр имеет смысл, когда вы следите за всеми перипетиями действия, за личностью этого актера-певца, который проводит зрителей через эмоционально-психологический лабиринт того, что называется оперой. А сегодня вы чаще следите за режиссерскими мульками... Недавно я смотрела по ТВ интервью одного нашего известного дирижера, не хочу называть его фамилию. Он говорит: «А я ломаю традиции! Пусть певцу неудобно, я так слышу!» До чего гадкий разговор!

– Разве по-настоящему яркая, сильная личность певца не может себя проявить? Елена Образцова в новой «Пиковой даме» Большого театра приняла не все режиссерские предложения Фокина и даже свой старый парик Графини отказалась менять на новый, неудобный...

– Костюмы – это одно. Режиссер и дирижер все равно добились своего! Трудно отмахнуться от требований режиссера в тех обстоятельствах и мизансценах, где вам никуда не убежать. Вот, например, Татьяна в «Евгении Онегине» Чернякова в сцене письма молится тому стулу, на котором сидел Онегин. Маразм! Мне одна певица сказала, что, когда она попробовала этого не делать, был скандал – мол, вы не выполняете требования режиссера. В итоге Татьяна поет «Кто ты, мой ангел ли хранитель...» и обнимается со стулом. Или доверительно сообщает Гремину, что Онегин «взором огненным душу возмутил и страсть заглохшую воскресил!». Прелесть! Люди с этого спектакля уходили пачками...

– Работает механизм поп-музыки, где продюсер желает создать то, что понравится публике?

– В поп-музыке – другое. В попсе сегодня полуголые мальчики и девочки с серьгой прыгают, скачут – как правило, безголосые, все похожие друг на друга. И что-то выкрикивают – мелодии или немелодии. Но это может пройти, потому что изначальные задачи – по музыке, по сценическому действию – упрощены. А в опере вам нужно протянуть сложнейшую вокально-психологическую историю через весь спектакль. И нужно использовать то, что Господь дал певцу – характеристику его тембра, поющее сценическое тело... Есть спектакли, где действительно можно встать, очень красиво спеть и убедить публику – такие статичные белькантовые спектакли типа «Нормы». Почему так нравилась Кабалье в этой партии? Потому что здесь совпала эстетика ее тела и красивого вокала, который она раньше демонстрировала. Там не надо что-то невероятное изображать. А вот когда она спела Саломею в Венской опере, как мне рассказывал муж, там был свист и гукание. Потому что выходил футляр с голосом, вместе с ним – балерина. Футляр лежал на кушетке и пел, а балерина танцевала. Нонсенс! Сама эстетика спектакля, смысл произведений Штрауса и Уайльда разрушены. В современном театре певец-актер должен раскрыть все личностные характеристики в полной мере, композиторские, драматургические и личные. Тогда театр имеет смысл.

– Вы спорите с режиссерами?

– Да.

– Успешно?

– Где-то – да. Где-то они меня называют скандальной особой, и всё – мы разбегаемся. У меня, например, был печальный опыт работы с одним очень модным режиссером, который ставил «Мазепу», а в итоге сделал издевательство над русской классикой. И я ему сказала: «Я готова на любые современные постановки, но в них необходимо все-таки учитывать, что авторы произведения – Пушкин и Чайковский, и они знали, какой смысл вложить». Режиссер ответил: «Вашу русскую классику надо ставить вот так» (Немыслимым образом переплетает руки. – «НИ»). «Что вы имеете в виду? – Там во всем виновата Мария, она дрянь, свинья, из-за которой казнили отца». И он одел меня в платье, в котором я стала выглядеть как эдакая фрау из фашистского лагеря, с сигаретой. Я спрашиваю: «А как тогда лирику петь?» – «Как хотите, так и пойте, вы должны вписаться в мою картинку». Я повернулась и уехала. Скандал был невероятный!.. Я своим коллегам-певцам из России говорю: «Слушайте, а вам не стыдно участвовать во всем этом?» Они отвечают: «А мы дом строим, нам деньги нужны, хотя и противно...»

– Любовь Юрьевна, у вас огромный репертуар, в котором есть произведения Чайковского и Берга, Беллини и Рихарда Штрауса... Что нового вы бы хотели исполнить?

– «Медею» Керубини. Фантастическая музыка. Но это жутко трудно. Это такой голосовой и эмоциональный марафон. Медея – очень сложный персонаж, там столько всего психологически намешано, она каждую минуту разная. И у Керубини это очень здорово схвачено, поэтому с удовольствием буду учить эту партию... Я уже выучила оттуда две арии, и надо заставить себя выучить целиком, поскольку с Медеей даже связан проект, который осуществится через два года. Но это очень трудно, это уже запредельная трудность. Все певицы, которые брались за эту партию, говорят, что устаешь так, будто спел четыре «Тоски» подряд.

– Какие проекты вы осуществите в ближайшее время?

– Сейчас у меня идет запись оперы «Пиковая дама». Потом я уезжаю на гастроли в Италию, затем – концерты в Германии, где я провожу свой музыкальный салон Виардо-Тургенев – из произведений, которые пела Виардо. Поэтому довольно нагруженное лето у меня. И уже в конце августа концерт в Питере.

– С таким напряженным графиком как вы восстанавливаете силы – в компании друзей или с «чашкой чая у камина»?

– С друзьями – исключено. После каких-то пробегов мне надо побыть в тишине, в покое – с книгой полежать, посмотреть хороший фильм, просто побыть наедине с собой. Погулять, успокоиться внутренне, найти «нормальную температуру». Потому что если мы интересные люди для публики, наша температура на сцене должна быть 41 градус. И чтобы температура опять стала 36,6, нужно найти внутренний покой, внутреннюю сосредоточенность и медативность. То есть подумать о каких-то нормальных вещах, почитать хорошую книгу, пообщаться, наконец, с семьей – с мужем и сыном. Вообще, просто вечером как-то поговорить – потому что у меня ребенок сейчас в таком возрасте, ему 15, когда он нуждается в разговорах с мамой и папой. Ему надо все обсудить, с ним надо пообщаться, надо и по головке погладить, а иногда и подзатыльник дать...

– Любовь Юрьевна, был ли в вашей жизни какой-то момент, когда вы себе сказали: «Я довольна собой»?

– Первый раз у меня такой момент случился, когда я вдруг себе понравилась внешне в школе. Я привыкла к тому, что мама говорила: «Ой, мой гадкий утеночек!». А у меня действительно все было отдельно – нос отдельно, глаза, рот... И вдруг где-то в девятом классе я почувствовала, что все как-то соединилось и приобрело интересный вид. Мальчики стали часто смотреть мне вслед, и я себе понравилась внешне. Не могу сказать, что я была от себя в каком-то упоении – мне казалось, что есть девочки в сто раз красивей меня. Но, видимо, во мне был всегда какой-то внутренний огонек, потому что я нравилась больше, чем просто красивые от природы девочки. И я поняла, что, видимо, вызываю у людей внутренний интерес. И потом, когда я уже училась как актриса, певица, режиссеры стали говорить: «Талантлива, очень талантлива. Как-то делает всё не как все, интересная девочка». Сначала я не обращала на это внимание – ну, не как все, и ладно! Но педагоги разбудили и начали культивировать во мне эту индивидуальность, за что я им очень благодарна. Из некоего хаоса стала вытанцовываться личность. Я начала уже осознанно работать на какие-то вещи, которые, как мне казалось, правильно во мне вырастают. И от того, что все собралось и приобрело хорошую форму, стали появляться образы и роли, в которых я действительно начинала себе нравиться. При этом я не любовалась собой, но понимала, что это мое, что это вызывает интерес. Стали появляться роли, в которых руководство театров хотело видеть только меня. Я понимала, что есть какие-то вещи, в которых я не такая, как все – мой голос, жизнь моего духа, которые людям нравится. И мне начинало это нравиться. Но благодаря моим педагогам и родителям «нравиться» никогда не перерастало в самолюбование. Родители и учителя мне говорили: «Ты что, с ума сошла: Как только ты себе скажешь, какая ты замечательная и хорошая, ты кончишься как личность, как актриса, как творчески растущий человек. Потому что нет предела «вытачиванию» себя, очищению от всякой ерунды, росту – это дело всей жизни».

СПРАВКА

Любовь КАЗАРНОВСКАЯ, оперная певица, лауреат множества музыкальных конкурсов международного масштаба. Родилась в Москве. После школы поступила на актерский факультет Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных, а затем перешла в Московскую консерваторию, которую окончила в 1982 году. В 1981–1986 гг. – солистка Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. В 1986–1989 гг. – ведущая солистка Ленинградского государственного академического театра имени Кирова (ныне Мариинский театр). После триумфального выступления в 1989 году на Летнем фестивале в Зальцбурге (Австрия) получила множество приглашений ведущих театров мира: «Венской оперы», «Гранд-опера», «Ла Скала», «Метрополитен-опера», «Ковент-Гарден» и других. Доктор музыкальных наук, профессор. В 1997 году создала фонд, который занимается поддержкой оперного искусства в России. Замужем за австрийским продюсером Робертом Росциком, растит сына.

"