Ни триумфа, ни трагедии: более скучного периода русская литература еще не знала

Алина Витухновская, писатель

Русское культурное пространство всегда было максимально детерминировано сверху. Начиная от Пушкина — имперского поэта, продолжая сакрализатором страданий и глашатаем здешней самодержавной болотистой духовности — Достоевским, заканчивая (что на мой вкус есть полная литературная деградация) — Прилепиным — гопником, писателем в штатском и просто бездарем. Наличие самостоятельно мыслящих индивидов в культурном поле, мягко скажем, не приветствовалось. В крайнем случае им отводилась роль неудачников, аутсайдеров и персон нон грата. Есть, конечно, исключения, такие как Чехов, в котором сочетался европейский гуманизм с высочайшим же цинизмом и Лермонтов, который был «демонической» всеотрицающей личностью, бросившей вызов «Всея Руси» — вы все помните его «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ...». Но исключения, как известно, лишь подтверждают правило.

Позже из управленческо-культурной парадигмы вырвались, словно бы вывалились из матрешечной крепости Набоков, а за ним Бродский. Первый — эстет, сноб, презирающий советскую среду и советскую литературу, этакий Лужин, но успешный, биографический шахматист, выигравший все партии. Никто из модернистов и постмодернистов не обогнал Набокова. Набоков безупречно одет, язвителен, ироничен. Писатель отрицал красно-белую дилемму, когда необходимо было быть за «кого-то», он был только за себя. Он считал, что писатель не должен следовать какой-либо идеологической доктрине. Бродский — гений не местного размаха, стилистически — скорее «английский джентльмен», чем диссидент, и так же как Набоков — квинтэссенция всего антиколлективистского и антистадного.

Несомненно, период большевистского правления — есть самый негативный период российской истории. Который в культурном плане стал чудовищной гибридизацией, скрещиванием всего самого плохого с самым худшим. Пролетарские идеологемы, фактически — религия нищих, буквально обезвоживали, обезжизневали российское культурное тело. Простота смыслов и плоскость форм породили серые соцреалистические пласты едва различимых между собой текстов, из которых особняком высились какой-нибудь лишь инфернальный, утробно-метафизический Платонов или гениально-бодрый, избыточно-витальный Маяковский, сам павший жертвой опасной игры большевиков, которым он так верно служил.

В соцреалистическом делирии русская литература прожила десятилетия, которые были разбавлены послевоенной эйфорией и блаженно-наивной «под гитарку» оттепелью. До сих пор в культурных кругах принято преклоняться перед шестидесятниками. Однако, это явление не только не интересно как культурный феномен, но и являет собой пример инфантильной социальной позиции целой группы населения, а именно, интеллигенции.

Сейчас уже есть масса информации о том, что Евгений Евтушенко работал на спецслужбы. Бывший работник органов вспоминает:

«15 марта 1957 года генерал Евгений Питовранов был назначен начальником 4-го управления КГБ при Совете Министров СССР и вскоре стал членом Коллегии КГБ. 4-е управление сосредотачивалось на борьбе с антисоветским подпольем, националистическими формированиями и враждебными элементами. В рамках этой деятельности Питовранов занимался вербовкой агентов из числа советской творческой интеллигенции. Таковых было много, и многие со временем стали людьми известными, даже всемирно известными. Много лет был агентом 1-го отдела (американского) ПГУ КГБ СССР Генрих Боровик. Юлиан Семенов был агентом 5-го управления КГБ СССР. Работал с ним напрямую генерал Филипп Бобков».

Весной 1975 года в Москве, как считал писатель Владимир Войнович, КГБ предпринял попытку его отравления. Войнович выжил и попытался разобраться в происшедшем. О реакции Евтушенко он писал следующее:

«Я не знаю, действовал ли поэт Евгений Евтушенко по чьему-то заданию или сам от себя старался, но в те дни он каждого встречного-поперечного и с большой страстью убеждал, что никто меня не травил (интересно, откуда ж ему это было известно?), всю эту историю про отравление я для чего-то наврал. Зуд разоблачительства по отношению ко мне у него не угас с годами, он через 15 лет после случившегося публично (на заседании «Апреля» ) и ни к селу ни к городу вспомнил эту историю и опять повторил, что я вру, неосмотрительно хвастаясь своей осведомленностью: «Поверьте мне, уж я-то точно знаю». Не буду говорить подробно о той роли, которую играл этот человек в годы застоя... Известна его роль посланника «органов» к Бродскому и Аксенову. Еще в молодые годы Евтушенко публично говорил, что каждого, кто на его выступлениях будет допускать антисоветские высказывания, он лично отведет в КГБ. Во время моего «диссидентства» Евтушенко очень старался подорвать мою репутацию и ухудшить мое и без того тяжелое и опасное положение, говоря, например, интересовавшимся моей судьбой иностранцам, что я плохой писатель, плохой человек, живу хорошо и их беспокойства не стою» (В. Войнович. Дело 34840. — Попов).

Когда соцреализм сменился постмодерном, в России вновь появился живой литературный процесс и новые имена. Это Дмитрий Пригов, Алексей Парщиков, Егор Радов, Евгений Лапутин и даже советско-имперский трубадур Эдуард Лимонов заиграл в постмодерне новыми красками. Все это литературное пиршество цвело и благоухало, выпускалось и переводилось вплоть до начала двухтысячных, когда в политическую моду вошел неосоцреализм сурковского разлива с его послушными клоно-клоунами от Шаргунова до Прилепина. Пожалуй, более скучного и бездарного периода русская литература еще не знала.

Есть ли выход из создавшегося порочного круга? Есть. Мы должны начать ориентироваться не на довлеющий гул бессознательного, пасущегося на доставшемся нам всем в наследство культурном поле, а на отдельных субъектов, сосредоточенных более на себе и своих концептах, нежели на «общественно одобряемых» (читай партийных) трендах. Именно они станут точками роста новой культуры, которая уже не будет подавлять и принуждать, а будет лишь развивать и стимулировать. Таланты, а тем более, гении — всегда одиночки.