Директор Музея истории религии Борис Аракчеев:

– Борис Серафимович, неприятности позади? Надо сказать, что история с вашей отставкой не прибавила имиджа городскому комитету по культуре, вызвав ропот общественности.

– Мой тридцатипятилетний опыт работы в музее все-таки оказался востребован и я не случайно принял новый ответственный пост. Об увольнении можно сказать одно: моя дискуссия с комитетом по культуре и с городским правительством, в чьем подчинении находится Петропавловская крепость, завершилась не в мою пользу. Но со мной осталось собственное видение того, как должна развиваться музейная сфера.

– Вы добивались статуса музея-заповедника для Заячьего острова, где расположена Петропавловская крепость, и проиграли именно эту партию?

– Главное, чего я хотел, – повышения статуса Петропавловки. Государственный Музей истории Санкт-Петербурга, расположенный в Петропавловской крепости, давно перерос свой изначальный статус городского краеведческого музея. Петропавловская крепость стала за последнее время одним из крупнейших исторических музеев России, членом ряда влиятельных международных музейных объединений. Петропавловка на глазах у всех превратилась в масштабный музейный комплекс, занимающий ведущее место среди городских музеев европейских столиц. Но для того, чтобы развиваться дальше, музей должен получить более высокий статус заповедника, а с ним – федеральное финансирование.

Как только Петергоф, Царское Село перешли в федеральное подчинение, они превратились в жемчужины. Я доказывал, что для полного восстановления Петропавловской крепости нужны финансовые вливания не местного масштаба. Притом, что город выделял на реконструкцию приличные средства, и мы сами старались зарабатывать, но этого все равно было мало. Городу такой музей содержать тяжело.

– Говорят, что, будучи директором Петропавловской крепости, вы препятствовали регулярным богослужениям в Петропавловском соборе и даже поссорились из-за этого с Романовыми?

– Это неправда, с Романовыми я не ссорился, а наоборот, был буфером между представителями разных ветвей их семьи. Там есть большая проблема между родственниками – кто-то кого-то признает или не признает. А директор должен быть большим дипломатом, потому что в царскую усыпальницу приходят как хозяева то одни, то другие, с собственными притязаниями. Что же касается богослужений, то хочу напомнить, что они начались в Петропавловском соборе как раз во время моего директорства. Сначала мы стали регулярно отмечать в соборе Рождество, с торжественными службами и праздничными литургиями, их проводил митрополит. Затем службы стали устраиваться в честь святых апостолов Петра и Павла, в дни памяти членов императорской семьи, их заказывали даже частные лица, и никаких отказов со стороны администрации не было. У нас сменились три настоятеля, и с каждым мы находили полное взаимопонимание. Мы вели проработку договора о регулярных службах, но на это не было явного согласия комитета по культуре и разрешения КУГИ (Комитета по управлению государственным имуществом. – «НИ»). Ведь регулярные службы – это уже аренда помещения, а церковь не соглашалась на условия аренды. К тому же я не мог запрещать службы как по совести, так и потому, что музей находится в ведении городского комитета по культуре – там и решают, что позволить, а что нет.

– Тогда за что РПЦ вас невзлюбила?

– РПЦ имела и до сих пор имеет притязания на то, чтобы им передали Петропавловский собор. Об этих притязаниях РПЦ заявила с самого начала перестройки и все спекуляции о «непреклонном Аракчееве» в некотором смысле на этом основаны. При этом отказ от передачи Церкви собора они подменяют вымыслом о том, что я запрещал службы. Да, музей возражал против передачи Петропавловского собора, имея на то серьезные основания. Ведь исторически собор никогда не принадлежал Петербургской епархии. Он был в ведении императорской семьи, то есть принадлежал государству. Там не проводилось ежедневных треб, все службы заказывались императорской семьей. Привлечение к проблеме заключения договора о регулярных службах спикера Совета Федерации Сергея Миронова – всего лишь спекуляции, они там до сих пор не проводятся.

– Но вот теперь вы оказались в уникальном музее федерального значения в тот самый момент, когда в обществе возник большой интерес к религии. Но до сих пор память подсказывает знакомое словосочетание «Музей истории религии и атеизма», ведь это учреждение должно было в советские времена воспитывать безбожников?

– Музей не воспитывал безбожников. Он на научном уровне изучал атеизм как систему агрессивного мировоззрения. Но это изучение не было направлено против тех экспонатов, что здесь хранились. И у нас до сих пор есть научные сотрудники, философы, изучающие атеизм. Нельзя же в связи с этим всерьез говорить о том, что музей – исчадие атеизма и разрушает религию. Если бы атеизм создал памятники культуры, они тоже заняли бы достойное место в нашей коллекции. Основанный в 1932 году, в самый разгул атеизма, он назывался поначалу Музеем истории религии. Приставка «и атеизма» появилась позже, в 50-х годах, потому что после войны у молодежи возрос интерес к религии, подогреваемый ностальгическими воспоминаниями старших поколений.

– А вы сами верующий человек?

– Я православный, и ходил в церковь задолго до перестроечного времени, когда религия стала модным увлечением. У нас многие сотрудники – атеисты, но наши убеждения не имеют отношения к работе.

– Как вы относитесь к спорам о том, какой предмет нужно изучать в школе: «Основы православной культуры» или «Историю мировых религий»?

– Конечно, я за «Историю мировых религий» – у нас ведь религия отделена от государства. «Основы православной культуры» никто не мешает изучать факультативно или в воскресных школах, тем более что первые учебники, как выяснилось, оказались Законом Божьим. А если ребенок мусульманин, если он не крестится? Мы не имеем права ставить человека в неловкое положение, он же пришел в светское учреждение получать знания. Каждая конфессия может обучать детей своим духовным ценностям и традициям. Но навязывать в обычной школе православие – это очередной перекос, не следует в него впадать. В нашей многонациональной и мультикультурной стране нам нужно продолжать сосуществовать в согласии. Поэтому важнее, если в школе ребенок будет получать информацию о том, как зарождались религии, какой толчок они дали развитию разных культур. А мы со своей стороны будем в музее строить соответствующим образом выставочные программы. К слову, все конфессии Петербурга выразили готовность работать вместе с нами.

– Не дойдет ли дело до того, что они станут приводить к вам в музей свою паству?

– Это был бы высший пилотаж! Не уверен, что смогу довести нашу работу до такого уровня, хотя хотелось бы к нему приблизиться. Пока же руководители конфессий рассчитывают проводить у нас конференции, обсуждать свои проблемы. Как светское учреждение Музей истории религии – прекрасная единая площадка для общения и развития межконфессиональных связей. Я даже не исключаю, что здесь можно открыть религиозную школу для взрослых, где лекции могли бы читать священники из разных конфессий. В храме священники не занимаются образованием людей, там можно только слушать проповеди. А в музее можно рассказывать, что такое литургия, как и для чего она проводится, как ставить свечу, по каким правилам совершать намаз. Религиозные знания востребованы, значит, будем учить и учиться.