Posted 10 марта 2013,, 20:00

Published 10 марта 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 05:04

Updated 8 марта, 05:04

Режиссер Леонид Трушкин

Режиссер Леонид Трушкин

10 марта 2013, 20:00
Первый частный театр на постсоветском пространстве – Театр Антона Чехова – недавно отметил свой день рождения. Леонид ТРУШКИН, создавший его в конце восьмидесятых по принципу русской антрепризы, поделился с корреспондентом «НИ» своими рассуждениями на тему выживания театра в условиях современной экономики, в пример при

– Леонид Григорьевич, почему в Театре Антона Чехова в последние годы так редко случаются премьеры?

– Я могу отвечать на этот вопрос долго, а если в шутку, так: если можешь не писать – не пиши, если можешь не ставить – не ставь. Раньше мне хотелось говорить все время, мне казалось, я знаю, как нужно переустроить этот мир. Теперь я в этом не уверен. Заканчивается «энергия заблуждения» (по Толстому). Тогда было время серьезных общественных надежд и хотелось участвовать во всем этом.

– Вы имеете в виду «лихие девяностые» годы?

– Они были лихими не только в плохом смысле, а и в хорошем. И я был моложе, кровь бродила, и тут все совпало: и общественная составляющая, и личная. Тогда брезжила справедливость, которой, разумеется, не было, но она хотя бы брезжила, а потом и вовсе исчезла куда-то с горизонта. Сами мы в этом тоже виноваты. У меня такое ощущение, что революция была предана в первую очередь теми, кто ее возглавлял. Это в истории не впервые. Очевидно, есть какие-то объективные процессы, которые невозможно ускорить, но у нас-то одна жизнь, и, конечно, мы разочарованы.

– Вы разочаровались после ухода Ельцина?

– Еще при Ельцине: вторые выборы уже были нечестные, ведь ясно было, что он потерял доверие не только люмпенов, которые ему и так не доверяли. Мне уже даже захотелось, чтобы к власти пришел человек пожестче, но с рыночным представлением об экономике. Разворовали же все. Рынок в моем представлении (я не экономист, конечно) – это соревнование, а его как не было, так и нет.

– Соревнование предполагает честность…

– Вот именно. Соревнование – это когда есть строгий и беспристрастный судья в лице государства, строгий исполнитель закона, принятого народом или Думой, ясные, прозрачные законы и их неукоснительное исполнение. В нынешней борьбе с коррупцией я вижу подвох в том, что хватать сегодня можно любого без исключения, даже няню, которая получает зарплату в конверте, и родителей, которые эту зарплату в конверте платят. Мне кажется, нужно объявить некий час «икс»: «Ребята, вы хотите жить в нормальном обществе, давайте, с сегодняшнего дня начнем новую жизнь, но уж завтра обижайтесь только на себя». И вот до этого «завтра» должна быть объявлена полная амнистия, иначе мы никогда не вылезем из этой ситуации.

– Давайте все-таки вернемся к вашему театру…

– Ситуация в театре на сегодняшний момент такова: здание на Композиторской улице, отданное нам в аренду в 1998-м году, защищенное нами в судах от одного из московских частных банков, сегодня готовится к реконструкции. Мэром Собяниным принято мужественное решение отдать здание в одном из арбатских переулков не коммерческой структуре, а культурному учреждению – театру. Хочется верить, что театр, который первым в постсоветской России начинал независимую от государства деятельность, продолжит в этом построенном здании показывать спектакли москвичам и гостям города.

Прелесть этого проекта состоит в том, что театр не будет брать на содержание здания на Композиторской улице и на зарплаты сотрудникам ни копейки из городского бюджета. Мы также самостоятельно будем приглашать играть на нашей площадке внебюджетные театры, проводить фестивали негосударственных театров. Таким образом, это будет единственный театр, который будут содержать исключительно зрители. Еще особенность нашего театра: в нем нет и не будет постоянной труппы, в том числе и балласта. А значит, ему не будет грозить зависть, интриги, все то, что я так не люблю в театре. Еще в 1992 году мы говорили с министром культуры, что пора перестать закладывать мину замедленного действия, то есть запретить брать в штат новых творческих работников, при этом, разумеется, необходимо выполнить обязательства перед теми, кто уже работает в штате театра. Если б это было сделано тогда, сегодня мы бы не имели проблем с Театром Гоголя.

– Проблема, прежде всего, в том, что люди не смогут на пенсию прожить…

– А я и не призывал никого выгонять из театра. Остались бы те, перед кем обязательства уже были взяты, надо было прекратить брать новые обязательства. Кто сказал, что человек с дипломом артиста – артист? Вся жизнь – соревнование, и оно не заканчивается выпускными экзаменами. Право зарабатывать любимой профессией нужно подтверждать ежедневно. Если бы с 1993 года артистов на постоянную работу уже не брали, сегодня труппы не были бы такими раздутыми. Когда тренер приходит в команду, он говорит: «Эти мне нужны, эти – не нужны», и вопросов «почему» не возникает. Или я тренирую и добиваюсь результата, или…

– Результат в спорте понятен, а на какой результат в театре можно ориентироваться?

– Эталон театра, который я определил для себя в молодости, – спектакли: «Дальше – тишина» Анатолия Эфроса, «Разгром» Марка Захарова и «Дети Ванюшина» Андрея Гончарова. Это были эмоциональные, ясные и глубокие спектакли. Байкал не боится быть прозрачным, ему незачем скрывать свою глубину, а лужа непременно должна быть мутной, обещает глубину, но нырнешь, и…нос оцарапаешь. Быть ясным вообще требует мужества, потому что, если ты – не глубокий, ты в этом признаешься, но хотя бы остаешься равным себе, честным, не морочишь людям голову.

– Сегодня вы можете назвать спектакли, равные вашему эталону?

– Равных не назову, но меня в свое время восхитил спектакль в «Табакерке» «Матросская тишина» с потрясающей работой Владимира Машкова. Из последних очень понравился спектакль, поставленный Юлей Меньшовой в Театре Пушкина, – «Любовные письма», считаю ее одной из самых интересных режиссеров в современном театре.

– А когда Театр Антона Чехова порадует зрителей, наконец, премьерой?

– В конце мая надеюсь выпустить спектакль по пьесе канадского драматурга Норма Форстера «Забор» в прекрасном переводе Марины Оболенцевой. Это будет синтез театра и кино. Все, что касается собственно театра, буду делать я, а кино снимет моя старшая дочь Лиза. Надеюсь, удастся уговорить Михаила Леонидовича Аграновича выступить в роли оператора столь необычного кино. В одной из главных ролей – Ольга Тумайкина. Меня потрясает ее актерский диапазон, органика, обаяние, заразительность, словом, актриса такого уровня – подарок режиссеру.

– У вас есть постоянная команда?

– У меня есть замечательный директор Ирочка Григорьева, ее замы, и все, кто необходим для жизнедеятельности театра, штат из пятнадцати человек. Всеми ими я дорожу, все они – прекрасные люди.

– Есть устойчивое мнение, что хороший человек – не профессия…

– Еще какая профессия! Хороший человек или уходит, не дожидаясь, чтобы его об этом попросили, или становится хорошим специалистом.

– На сайте вашего театра нет списка труппы, но есть раздел «Люди», там человек двадцать актеров.

– Так и есть. Когда говорят, что театр это – дом, я – за. За дом, но не за сумасшедший дом, за тот дом, в который люди приходят по любви, а не по прописке. Им комфортно друг с другом работать, а мне с ними: Геннадий Хазанов, Галина Петрова, Екатерина Власова, Борис Дьяченко, Владимир Михайловский… Все они по поведению – не «артисты». У них абсолютно здоровая психика. Им важно, что на сцене: какой звук, какой свет, какая декорация, а не какое купе и какой номер в отеле, никакого этого дурновкусия нет и в помине.

– Ваше сотрудничество с Геннадием Хазановым началось со спектакля «Ужин с дураком»?

– Да, с 1998 года. Хазанов – абсолютный трудоголик, мучитель, он жизни режиссеру не дает, но только с подобными артистами и можно работать. Они отодвигают горизонт…

Был перелом, экономический кризис, Хазанов не понимал, что делать, мы не понимали, где играть. Играли по понедельникам в Театре Вахтангова, и всё, остальные театры нам уже ничего не сдавали в аренду.

Сегодня в Театре эстрады происходят серьезные изменения к лучшему, хотя Хазанов в очень непростом положении: многие не хотят платить аренду, хотят, чтобы он взял их на гарантию, и при этом запрашивают немалые гонорары (наш театр платит аренду за каждый сыгранный спектакль).

– Вы оплачиваете аренду и заявляете при этом, что можно прожить на продаже билетов, когда почти все театры заявляют, что не выжить…

– Мы деньги зарабатываем только продажей билетов на спектакли, у государства никогда не брали ни копейки, а с 1997 года еще и у спонсоров ничего не взяли и можем этим гордиться. Мы платим аренду, авторские, налоги, все, что полагается, еще и офис арендуем, и площадки для репетиций и спектаклей, и хранилище для декораций.

– А почему же государственным театрам это не удается?

– Это вопрос к системе.

– К антрепризе настоящие театралы все же пока относятся с недоверием.

– Антреприза себя скомпрометировала тем, что некоторые наскоро лепят спектакли и мотаются по стране. Но уверяю вас, что вопрос не в форме организации театра, а в задаче, преследуемой его руководителем. Если экономика в театре ставится впереди творчества, то и экономика такая скоро сдуется. Мы не ставим театральное дело с ног на голову, деньги для нас – не цель, а средства для развития театра.

Спектакли репетируются минимум три-четыре месяца. Обязателен период разбора пьесы за столом, чтобы выяснить мотивы, поведение, характеры персонажей. Все должно быть разобрано досконально, не слова и реплики, а что под ними. Станиславский – это гениальный инструмент: ну как можно отказаться от скальпеля и рубить топором, это что за операция получится? Станиславский – тоже, конечно, не панацея. Но когда Пикассо пишет свои поздние картины (я – не поклонник творчества Пикассо), мы хотя бы точно знаем, что он – гениальный рисовальщик. Так. многим режиссерам сегодня хочется сказать: «Ты покажи, что ты владеешь ремеслом, чтобы иметь право сказать, что тебе неинтересен Станиславский…».

– А нужен ли Станиславский, чтобы ставить комедии?

– Еще в большей степени, чем в случае с драмой. Комедия, в которой артист не проживает, а просто смешит, – дурно пахнет. Мы репетировали комедию положений «Все как у людей». Первым условием репетиций было существование в координатах системы Станиславского. Смех вызывают ситуации, написанные драматургом, и чем честнее артист погружает себя в обстоятельства персонажа, тем больше ему доверяет зритель, тем качественней и громче смех в зале. Ставить комедию положений – сложнейшее дело, оно требует знания не только психологии, но и безукоризненного чувства ритма, почти математического мышления. Я больше лирик и романтик и люблю другие пьесы, работа над комедией положений была для меня мучительной, как для пианиста разучивание шопеновских этюдов.

– А вы на какую публику ориентируетесь?

– В качестве зрителя я представляю себя. То, что ставлю, должно понравиться мне, на всех не угодишь, хорошо угодить хотя бы самому себе. Спектакль «Смешанные чувства» я репетировал, думая, что это никому, кроме меня. неинтересно, оказалось, что это волнует многих. «Ужин с дураком» я ставил для души, по собственной воле, но немотивированное добро героя Хазанова сегодня уже стало «полезным ископаемым», и оказалось, что оно необходимо сотням тысяч зрителей…

– На этот спектакль в Москву каждый раз приезжает Олег Басилашвили…

– И играет в полную силу, без скидок на возраст и ночные переезды из Питера в Москву.

– Какой возраст у режиссера самый плодотворный?

– Понимаете, когда мне было сорок лет, я думал: «Что они там все в шестьдесят делают?». И еще думал, что через двадцать лет сам, наверно, найду себе оправдание, помню это хорошо. Прошло двадцать лет. Я скажу так: молодым быть лучше, чем пожилым, богатым – лучше, чем бедным, а здоровым – лучше, чем больным. Но пока у режиссера есть потребность ставить, а у зрителей – потребность смотреть его спектакли, надо ставить.

– Что в сегодняшнем театре вы не приемлете?

– Есть два вида театра: в одном говорят, что жизнь невыносима, во втором, что жизнь прекрасна. Я – посередине, но, как говорил великий Гончаров: «Если в финале не горит свеча, спектакля нет». Это – не абсолютная истина, я отдаю себе в этом отчет, но все мое существо разделяет эту позицию. Я иногда вижу спектакли и фильмы, которые утверждают, что жизнь невыносима. У меня вопрос к авторам: «Если жизнь действительно невыносима, почему вы живете и уговариваете меня лезть в петлю, при этом зарабатываете на своем творчестве деньги?» Мягко говоря, вы лукавите, а грубо говоря, вы мошенничаете: меня призываете прыгать в могилу, а сами едите, пьете, любите, хотя бы, как минимум, наслаждаетесь любовью к себе, то есть получаете удовольствие от жизни. Это не честно и не гуманно.

– Кстати, о фильмах, почему вам не попробовать снять кино?

– Вот сейчас у нас будет кино в спектакле. Хороший повод.

– В прошлом году у вас была круглая дата, как вы отметили юбилей?

– Никак, я к датам отношусь скептически, ничего не фиксирую, никаких архивов. Когда ты фиксируешь свою жизнь, ты ее в это время теряешь. Жизнь сама по себе прекрасна, я не коллекционер собственных достижений.

Я человек не тщеславный, и в этом смысле – счастливый. Славы никогда не бывает много, как и денег. Погоня за славой бессмысленна и бесконечна, на эту тему есть замечательное стихотворение Давида Самойлова «Фотограф-любитель», не поленитесь, откройте Интернет, найдите – не пожалеете. В этом стихотворении гениальный ответ на ярмарку тщеславия, которая правит сегодня человечеством.

– Но весь мир льнет к телеэкранам, когда показывают вручение премии «Оскар»…

– Мы живем в эпоху мифотворчества. Качественное и востребованное – не одно и то же. Что-то назначается модным. С точки зрения бизнеса, я это понимаю, но не понимаю с точки зрения потребителя. Дорогое – не обязательно лучшее, знаменитое – не обязательно лучшее. Но, если говорить конкретно об «Оскаре», то, пожалуй, это единственный кинофестиваль, где решение Академии почти всегда совпадает с моими пристрастиями, может быть, потому, что там побеждает эмоциональное кино, пусть не всегда глубокое, но обязательно ясное.

– Слава иногда приносит пользу: любому театру ведь приходится себя пиарить, чтобы был кассовый сбор…

– Вот в чем «прелесть» государственных театров, им не надо думать о сборах, поскольку они сидят на бюджете. Я возьму Тютькина и Пупкина, они будут играть талантливо, но народ на них пойдет только тогда, когда они станут знаменитыми. Кто талантливей – Резник или Самойлов? А кто популярней? Вопрос рынка сложен, но задача государства – ориентировать зрителя, повышать его культурный уровень, регулировать деятельность театров налогами и грантами, а не уравненным содержанием.

Честь и хвала Эрнсту за проект «Голос»: оказывается, народ – не быдло, у передачи был сумасшедший рейтинг. И не надо сваливать на то, что «пипл хавает». Куда «пастух» поведет, туда и пойдет «стадо».

СПРАВКА

Леонид Григорьевич Трушкин – российский театральный режиссер, Заслуженный деятель искусств России, родился в Ленинграде 10 ноября 1951 года. В 1973 году он окончил Щукинское училище и поступил в Ленинградский театр комедии, затем работал в Московском областном театре драмы, а позже – в Театре Маяковского. В 1986 году Леонид Трушкин поступил на режиссерское отделение ГИТИСа, где поставил свою первую пьесу – «Вишневый сад» Антона Чехова, – которая стала основой Театра Антона Чехова, созданного Трушкиным и Роговым в 1989 году. Театр был первой частной антрепризой, которая появилась в России после декрета 1919 года о национализации театров. Все эти 24 года театр работал и работает без привлечения государственных дотаций. За годы существования театра в постановках принимали участие такие актеры, как Любовь Полищук, Олег Басилашвили, Евгений Евстигнеев, Геннадий Хазанов, Александр Ширвиндт, Людмила Гурченко, Константин Райкин и другие.

"