Posted 10 марта 2011,, 21:00
Published 10 марта 2011,, 21:00
Modified 8 марта, 06:28
Updated 8 марта, 06:28
Автор русской «Марсельезы»
Чтобы чиновнику военно-судебного ведомства, каковым был Навроцкий, в 52 года выйти в отставку в чине генерал-лейтенанта, надо было и ревностно относиться к службе, и не особенно ею дорожить.
Похоже, крайности его вообще привлекали. Он мог исполнять властную должность губернского военного прокурора или судьи столичного военного округа – и ездить в отпуск послушником на остров Валаам.
А литературная карьера перевешивала в его глазах все успехи на ниве судебного делопроизводства. Он писал романы, стихи и в изобилии исторические драмы.
Узнав, что Навроцкий будет на личные деньги издавать журнал «Русская речь», Ф.М. Достоевский предположил, что тот «решился даже рискнуть капиталом, чтоб видеть собственные свои сочинения в печати». Издатель не обманул ожиданий: в приватном журнале он поместил, в частности, несколько пьес («По-следняя Русь», «Крещение Литвы», «Иезуиты в Литве»).
Казалось бы, Навроцкий мог рассчитывать на снисхождение цензуры. Но из его сборника «Волны жизни» она вынула три рассказа. Сборник стихов «Картины минувшего» был арестован и вышел в свет только после замены нескольких страниц. И все-таки Навроцкий ухитрялся быть и стражем порядка, и поощрителем беспорядков как автор песни «Утес Стеньки Разина», которую радикальное студенчество почитало русской «Марсельезой». О подобной противоречивости русской натуры писал Максимилиан Волошин: «…В комиссарах – дурь самодержавья, Взрывы революции в царях». Сложность человека порой лишь признак разноталантливости и многозаложенности.
Волжский утес, до вершины которого добрался «из людей лишь один», сродни гоголевскому Днепру, до середины которого может долететь только «редкая птица». Сходство это – в близости к фольклорным корням. Сам Навроцкий рассказал, что в «Утесе» использовал народное предание, которое услышал на Волге от рыбака-крестьянина.
Утес Стеньки Разина
Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
На вершине его не растет ничего,
Там лишь ветер свободный гуляет,
Да могучий орел свой притон там завел
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны, средь ночной тишины,
Он великое дело задумал.
И, задумчив, угрюм от надуманных дум,
Он наутро с утеса спустился
И задумал идти по другому пути –
И идти на Москву он решился.
Но свершить не успел он того, что хотел,
И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рекой
Не помог он народному горю.
Не владыкою был он в Москву привезен,
Не почетным пожаловал гостем,
И не ратным вождем, на коне и с мечом,
А в постыдном бою с мужиком-палачом
Он сложил свои буйные кости.
И Степан, будто знал, – никому не сказал,
Никому своих дум не поведал.
Лишь утесу тому, где он был, одному
Он те думы хранить заповедал.
И поныне стоит тот утес, и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался, –
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан всё, что думал Степан,
Всё тому смельчаку перескажет.
1864,/i>
* * *
По Руси гремят железы
(кандалов был псевдоним),
ну а автор «Марсельезы» –
нашей, русской – невредим.
Он что ни на есть народный,
в песнях подлинный бунтарь –
вицмундирнейший Навроцкий,
его ценит государь.
Был военным прокурором
и военным был судьей,
а вот сам ни приговором
не затронут был судьбой.
Автор дерзкого «Утеса»
был немножко пожурен,
лишь откашлялся, утерся
и – на отдых в Ланжерон.
Пока пели радикалы
его песню, и не зря, –
поднимал с «Клико» бокалы
он за батюшку-царя.
Пока дергал бес поляков
рушить строй имперский наш,
поощритель беспорядков
был порядка верный страж.
Що сие було? Двуличность?
Тут язык попридержи.
Может, просто безграничность
трехславянистой души?
Я и сам из трехславянства,
и в глазах плывут круги.
Три души во мне слоятся.
Матка Боска, помоги!
Это сложная начинка –
таковой триумвират.
Помогает лишь немчинка
голову не потерять.
А у Волги на откосе
упаду в песок, в траву
и от песни об утесе
вдруг возьму и зареву.
Е.Е.