Posted 10 марта 2010,, 21:00
Published 10 марта 2010,, 21:00
Modified 8 марта, 07:03
Updated 8 марта, 07:03
Нить патриотизма
Выставку с таким же громким названием – «Россия» да еще и с восклицательным знаком в конце – три года назад с помпой открывали в Нью-Йорке. На ней показывали весь путь русской живописи: от икон через реализм, авангард прямиком к концептуалистам и современности. Это был экспортный вариант нашей духовности под эгидой президента. И вдруг точно такое же название дается выставке преднамеренно камерной, состоящей, по сути, из одного произведения – гобелена, перед которым для неторопливого созерцания расположили два ряда скамей.
Вместе с тем новая работа Татьяны Черновой, художницы, выставлявшейся в Третьяковке и номинировавшейся на Государственную премию, имеет право на свой заголовок. Ведь перед нами – прямая противоположность нью-йоркской «России!» Если там одна картина поддерживала другую, то здесь – «один в поле воин», если там – масло и темпера (то, что в первую очередь предназначается для музейных хранилищ), здесь – нити и ворс, которые обычно проходят по разряду «декоративного творчества», если там, наконец, – разговор о прошлом после пробуждения (когда мы попытались «встроиться» в мировую культуру), здесь, как сама художница определяет сюжет, – «сновидение о будущем». Иными словами, перед нами опять «другая Россия» – та, которая рождается вопреки госзаказу, зреет в кельях-мастерских и переживается очень лично.
Если не знать названия, гобелен Черновой можно принять за чисто европейский кунштюк – изысканную шпалеру во фламандском духе. На переднем плане перед мраморным алтарем монументальная женская фигура, держащая в подоле плоды земные. На заднем – дали полей со стогами и одинокой «сборщицей колосьев». По сторонам – пышные цветы и травы. Эдакая песнь урожаю в духе позднего Ренессанса (такие картины из цикла «Времена года» очень любили на рубеже XVI–XVII веков). Татьяна Чернова всегда фланировала между стилями и эпохами. Вот и здесь явные аллюзии на возвышенность итальянских алтарей, на декоративность барокко и, естественно, на большой сталинский стиль. Можно отдельно и долго говорить о тех приемах, которые художница использовала для создания импрессионистической фактуры ковра, но этот разговор затмит актуальность всего замысла.
Суть затеи, как обычно, проявляется в деталях. Например, в лице героини – в ее «раскосых» глазах и окаменелом профиле. Отчего вдруг появились эти египетские мотивы? Хочешь того или нет, но сразу на ум приходит мухинская «Колхозница»: символ родины для всех и ни для кого. Родина-дева, существующая в мире, где патиссоны и свекла превращаются в мраморные гирлянды. Имперская Россия эпохи глобального потепления и генных катаклизмов.
Как известно, техника произведения во многом определяет набор образов и идей. В случае с гобеленом дело усложняется многими предрассудками и стереотипами. Начать хотя бы с того, что у нас до сих пор нет четкого названия современным «тканным картинам» – чаще они именуются на манер XVIII века (от красильной фабрики Гобеленов), и ждут от них тех же галантных красот. То, что Европа в ХХ веке прошла свой гобеленовый модернизм и даже постмодернизм (правда, там такие работы предпочитали называть «таписериями»), мы не ведаем. Для нас гобелен, или попросту ковер, – это народный промысел наравне с турецким ширпотребом. Удивительно, как Чернова обыгрывает все арт-клише и рождает между ними свои философские связи. Это, конечно, промысел – художница намеренно уподобляется терпеливому мастеру. Но истоки этого промысла не в деревенском укладе, а в современной «ностальгии по материалу» – виртуальность (даже плетение ковров нынче компьютеризировано) повышает статус любого рукотворного предмета. Это, в конце концов, промысел о Промысле. Попытка обозначить переходный рубеж между Средневековьем и Возрождением, когда особенно пышно расцвело искусство гобелена. Куда свернет «Россия» – решает сам зритель.