Актер Александр Яцко

– Как публика приняла новый спектакль «Р.Р.Р.» по мотивам «Преступления и наказания» Федора Михайловича Достоевского? Много ли зрителей сегодня готовы пойти после работы на подобный спектакль, когда в Москве на каждом шагу полно более легких развлечений?

– Кажется, у нас получилось. Публика очень хорошо принимает спектакль. Я, честно говоря, не ожидал такого успеха от очередной инсценировки Достоевского. Весьма приятная неожиданность. А зрителей, готовых пойти в драматический театр, по-моему, в Москве всегда достаточно. Слава богу! – пока они есть, в нашей деятельности присутствует какой-то смысл, а когда зал опустеет, мы превратимся в недоразумение, на которое мы и так похожи…

– Бывают ли моменты, когда вы своей игрой побеждаете трудный, «мертвый» зал?

– Я, как «Митьки», никого не хочу победить. Тем более – своей игрой. «Мертвый» зал бывает там, где проблемы у сцены. С нее все начинается, а зал всегда прав. Я претендую на зрительское внимание и, выходя на сцену, не борюсь ни с кем, кроме себя самого. Видимо, я как человек сугубо штатский стесняюсь пользоваться такими энергичными глаголами, как «победить» или «завоевать». По-моему, к завоевателям всегда относятся плохо.

– Как вы полагаете, почему ваш режиссер Юрий Еремин, когда ставит классику, всегда интерпретирует ее по-своему, текст дописывает или вообще переписывает?

– У Еремина очень хорошая театральная судьба, он всю жизнь работает, он очень трудолюбив. Юрий Иванович всю свою жизнь положил на алтарь драматического театра. Это не громкие слова – это факт. И он заслужил право на самостоятельность, на каприз, на свой тон, который он уже давно нашел.

– Все-таки мне кажется, что Достоевского переписывать не стоило… Тогда надо было просто свою пьесу писать…

– Он именно это и сделал. Пьесы «Преступление и наказание» нет. Роман надо адаптировать для сцены, и каждый, кто берется за инсценировку, берет из базового текста то, что видит и слышит именно он. Потери неизбежны. Мне особенно жалко потерь, связанных с языком XIX века, который в нашем спектакле практически отсутствует.

– Юрий Иванович с вами не советуется, у вас не было обсуждения, разбора пьесы?

– С актерами советоваться? Зачем? У нас же не студия, не драмкружок. Он должен изготовить к определенному сроку продукцию с нашей помощью. А советоваться с артистами – только время терять, у нас несколько иные отношения. Мы не БДТ времен Товстоногова, у нас нет семьи. Была семья Таганская. В какой-то короткий период времени была у них гармония.

– Когда дети маленькие, они папу слушаются беспрекословно, а когда вырастают…

– Да-да, поведение актеров очень похоже на поведение маленьких детей. Короткое время было счастье и у «Современника» (в «Современнике» даже деньги поровну делили), и у Анатолия Васильевича Эфроса с его артистами. Но их счастье было недолгим. Потом все вспомнили, что театр – это производство, и правильно, когда ты производственник, ты встаешь на нужные рельсы.

– Но все-таки производством театральное дело можно назвать относительно. На заводе производят одинаковые детали, и мнения со стороны не спрашивают. А в театре – спектакль, о котором должны говорить. Я знаю, что вы к критике относитесь неважно…

– Когда я читаю дурака какого-нибудь с хорошо подвешенным языком, как я могу реагировать? Вроде складно бает, но чушь несет…

– Все же следите за отзывами?

– Нет, сейчас перестал. В этом жанре литературы, по-моему, не все в порядке. Там исчезли люди, личности, впрочем, как и в нашем цеху – проблема с персоналиями.

– Я бы не стала так огульно…

– Я тоже весьма робко об этом заявляю, но проблемы есть и у критики, и у нашего брата артиста. Видимо, реальность заставляет вести себя иначе, а как – мы еще не сориентировались. При советской власти была строка в бюджете, мол, пускай сидят в своих странных заведениях, получают зарплату, пускай у них на сцене актеров больше, чем зрителей в партере, шут с ними. Советская власть содержала нас и все драматическое искусство, и благодаря этому возникали очаги чего-то хорошего, уникального, и был момент подъема драматического искусства. Было же время, когда люди стремились в театры, когда театр был на первых позициях общественного внимания. А сейчас он – на обочине.

– Как вы думаете, репертуарный театр выживет?

– Наверное, его сохранят, но у меня нет идей по этому поводу. Я в своей маленькой голове не могу уместить всю эту проблему, она слишком велика. Мои старшие товарищи с пеной у рта пытаются отстоять эту категорию – репертуарный театр, театр-дом, но ничего, кроме экзальтированных заявлений, я от них не слышу. Это все похоже на мою любимую тему в искусстве: «Господа, вы – звери!» Помните Елену Соловей в фильме «Раба любви»? Мы все похожи на Елену Соловей в уходящем желтом трамвае. И весь театр, и я похожи еще иногда на Кису Воробьянинова, который возопил, сидя в лодке: «Господа, неужели вы будете нас бить?» Мы – кисы воробьяниновы, ничего не поделаешь.

– У вас был успешный режиссерский опыт. Что сейчас мешает вернуться к режиссуре?

– Слишком сильно я тогда ударился. Крах был серьезный. Был короткий период обольщения, когда я один спектакль сделал, другой, но потом очень сильно споткнулся на донкихотстве своем, на идеализме, не удалось найти человека, который рядом со мной организовал бы правильное финансирование.

– А в Театре имени Моссовета вам не дают поставить спектакль?

– Как раз сейчас я пытаюсь воскресить свои режиссерские амбиции. Хочу сделать «Горе от ума» в театре, где работаю уже 20 лет. Все уже забыли о моих спектаклях. Начинаю забывать и я. Сейчас тащу себя за волосы и пробую убедить и начальство, и себя самого в том, что смогу сделать что-то путное. Задайте мне вопрос на эту тему месяца через три. Слышу, как время со свистом уносится в прошлое, его так мало остается. Я слишком многое отложил на потом, и сегодня мне очень обидно за себя.

– Александр, вы сказали как-то, что в 60 лет надо со сцены уходить. Сейчас вы так же считаете?

– Я сказал это однажды в полемическом задоре. Готов повторить и сейчас. Но тема эта гораздо сложнее любых провокационных заявлений какого-то там артиста. Я говорю о себе и о своем отношении к любимому делу. Знаю не все, но знаю точно, что дяде Ване – 47 лет, а Елене Тальберг – 24, и Анне Карениной значительно меньше 40.

– Если бы вам предложили поиграть в сказку: дали бы возможность организовать свой театр и собрать сказочную труппу, кого бы туда пригласили?

– Я бы воскресил мхатовскую команду, которая в 1926 году сыграла обожаемую мной пьесу «Дни Турбиных». Я бы на них хотел сегодня посмотреть. Михаила Булгакова воскресил бы, человека, которому я очень сочувствую. Я бы хотел обсудить с ним несколько тем, которые занимают меня как личные. И еще очень интересно было бы с Шекспиром пообщаться. Я его бессмысленный и беззащитный фанат. Все мои предложения в реальности наткнулись на удивление и непонимание: «Какой на фиг «Русский Глобус»! Что за блажь?»

– Вот вы возвращаетесь все время к Шекспиру, а современная драма вас вообще не волнует?

– Ну почему, для нее есть свои режиссеры, а я любитель изящной словесности. В этом жанре я современную драматургию не читал, не вижу там изящной словесности, и все. «Горе от ума» – это изящная словесность, «Гамлет» – это изящная словесность. «Изображая жертву» – прекрасная пьеса, я бы в ней играл с удовольствием, если бы меня кто позвал, но не бегут у меня от нее мурашки по коже, как когда я читаю «Гамлета». «Маленькие трагедии» – изящная словесность, мой материал, я его чувствую. У нас всегда была большая проблема со стихотворной драмой, никто не понимает, как это делается, а я понимаю, но чувствую себя одиноким дураком, который пытается настоять на своем, но которого не слышат и не видят.

– Театр все равно не может оставаться в стороне от реальности. Наверняка вас можно даже не спрашивать, как вы относитесь к закону о запрете на усыновление…

– Очень плохо. Я – целиком на стороне Болотной площади, но я понимаю, что мы бессильны.

– А на митинги вы ходили?

– К сожалению, я снимался тогда в Питере и не был ни на одном мероприятии, но, если бы была физическая возможность, я бы пошел. Я очарован Алексеем Навальным, Дмитрием Быковым, восхищен этими людьми, но понимаю, что наши шансы равны нулю.

– Раз уж посвятили себя театру, вы что-то можете изменить?

– Я возделываю свой сад и стараюсь делать это хорошо. Я занимаюсь театром, хотя лучше бы, наверное, занимался архитектурой, но так случилось – я сбился с пути. Я об этом иногда очень сильно жалею.

– Как вы думаете, зритель после спектакля хоть немного становится лучше?

– Да с какой стати? Перестаньте. Зритель пришел, посмотрел то, что ему хотелось: на артистов посмотрел или вечер убил. Очень многие люди берут в руки книгу, но кто становится от этого лучше? Ну, разве что отвлекся и какой-то гадости не сделал…

Актер Александр ЯЦКО родился 13 июня 1958 года в Минске. Окончил архитектурный факультет Белорусского политехнического института. В 1985 году окончил актерской факультет Школы-студии МХАТ СССР имени Горького. В том же году начал работать в Театре на Таганке, в котором сыграл в постановках «Мизантроп», «На дне», «Мастер и Маргарита» и других. С 1993 года и по настоящий момент – актер Театра имени Моссовета. Снялся в фильмах «Страна глухих» Валерия Тодоровского, «Дом дураков» Андрея Кончаловского, «Кодекс бесчестия» Всеволода Шиловского и многих других.