Актер Сергей Безруков

– Если формально взглянуть на интернет-трансляцию, то у нее всего лишь одна цель – культурный ликбез населения…

– Нет, ликбез – это уж совсем просто. Существуют некие передачи, адресованные тем, кому нужно это «совсем просто». А здесь – не ликбез, здесь просветительство. Прививки театром. Главное, чтобы организаторы подобных проектов отбирали для трансляций качественные спектакли.

– Вы сами смотрите спектакли по Интернету?

– Пока, к сожалению, не видел ни один. Но при любом раскладе я за то, чтобы в Интернете транслировались самые разные спектакли – и антрепризные, и спектакли репертуарных театров. Любые постановки хороши, потому что цель, как вы понимаете, в первую очередь стоит в приобщении молодежи к театру. Вторая цель – слом барьеров. Не каждый сможет доехать до Михайловского из Владивостока. А мой спектакль о Пушкине, который мы планируем сыграть 5 июня 2011 года в Михайловском, начнется с экскурсии по Пушкинскому заповеднику. Пусть зритель попадет туда хотя бы через Интернет. Пусть посмотрит московские и питерские спектакли у себя в Хабаровске. А питерцы и москвичи путь посмотрят то, что ставят на сцене, скажем, Риги.

– Вы уверены, что зрители получат от интернет-транслирования спектакля то, зачем идут в театр – атмосферу?

– Поглядим. Такой опыт интернет-трансляции у меня уже был, когда спектакль по Гоголю «Похождение» с моим участием транслировался нон-стоп целые сутки. Отзывы были самые различные: кто-то открыл во мне новые черты, писали, что «Безруков был интереснее, чем обычно». Там есть гротеск, мейерхольдовский, «биомеханический» взгляд на личность Павла Ивановича Чичикова, – это острохарактерная роль, которая такую трактовку позволяет… Атмосфера, конечно, необходима. В театре зритель хочет видеть глаза актера. В спектакле «Хулиган» я придумал экран, на котором можно показать крупный план, и говорить стихи шепотом, глядя зрителю в глаза.

– Как у вас хватает времени работать на многих фронтах: «Табакерка», МХТ, ваш собственный театр, киносъемки и вот теперь еще Интернет?

– Сам удивляюсь. У меня пятнадцать спектаклей в месяц. Много съемок. Плюс я еще сам сейчас заканчиваю снимать «Самую реальную сказку» – свой собственный кинопроект. А нужно еще уделять внимание семье, личной жизни. Времени на это порой совсем не хватает: съемки и театр, съемки и театр…

– Может, это и есть личная жизнь?

– Я стараюсь Иришку (супруга Ирина Безрукова. – «НИ») брать с собой на съемки. Но ей тяжело. Я-то график выдерживаю, а вот она… Слава богу, сил и выносливости у меня хватает, могу сниматься нон-стоп.

– Табаков ревностно отнесся к тому, что вы создали свой театр?

– Я не знаю о его реакции, но думаю, что как актер он меня понял. И потом, я не бросал службу в «Табакерке». У меня там стабильно три названия, три спектакля, в которых я играю. В моем антрепризном театре же у меня иной статус. Там я продюсер, привлекаю спонсоров. И могу выбирать для постановки то, что интересно именно мне, довериться собственному вкусу.

– Если бы не было заработков в кино и в антрепризе, возможно было бы прожить на заработок в «Табакерке»?

– Думаю, да. Я знаю театры, которые живут куда скромнее, чем «Табакерка». Но мне кажется, что посадить театр на самоокупаемость – это не выход из ситуации. Так же как и музей. И то и другое может превратиться в ярмарку, чтобы выжить, и тогда многие покинут и музей и театр.

– У артистов вообще много искушений. Раньше их хоронили за оградой церкви…

– Времена изменились. Самое главное – та энергия, на которой ты существуешь. И те слова, которые говоришь со сцены. Актер – или священнослужитель, или паяц. Как актер я играю противоречивые, сложные характеры, в которых намешано многое. Нужно увидеть суть, зерно души. Если там есть Бог, то, как бы ни был человек сложен, он будет все равно повернут к свету… Посмотрите мой спектакль о Есенине. Я называю эту постановку мистерией. Это путь грешника к Богу. Я убрал купюры в есенинских стихах, чтобы не «подчищать» его шаги.

– Но кончил-то он самоубийством…

– Я с вами категорически не согласен. Он не самоубийца, он убиенный. И я никогда не соглашусь с обратным. Я многое изучал, многое знаю. Имею возможность судить. Это светлая, божья душа.

– Сейчас много говорят о том, почему зритель не смотрит русское кино…

– Потому что его ему не показывают. Как говорится, «это бизнес, ничего личного». Прокат западного кино приносит больше денег. Чем привлечь зрителя? Наверное, хорошим русским кино. Совместными усилиями кинематографистов. Но я знаю, что это очень сложно. Например, сейчас мы с режиссером Андреем Мармонтовым завершаем съемки моей сказки. Это картина для семейного просмотра. Я как генеральный продюсер искал для нее средства, мы готовимся отснять оставшийся материал, самую важную часть. Надеюсь, все у нас будет хорошо, я верю в успех этой картины. Она рассчитана на ребят 12–16 лет.

– У Госкино есть программа поддержки детского кино. Они вам выделили средства?

– Увы… Еще в производстве находится картина Свердловской киностудии «Дикое счастье», в которой я сыграл главную роль. Вот она как раз получила поддержку от государства как социально значимый фильм, а мы, увы, нет. Сейчас идет монтаж «Дикого счастья». Надеюсь, в будущем году зритель эту картину увидит. У нее актуальный сюжет. Она о том, как деньги превращают человека в исчадие ада. Андрей Мармонтов – очень хороший режиссер, история получилась вкусная, кряжистая, уральская… Настоящая русская драма с колоритными характерами, работала прекрасная актерская команда – Михаил Пореченков, Ирина Скобцева, Андрей Мерзликин, Федор Бондарчук. Я очень жду выхода этой картины на экран. Снимали в старинном купеческом городе Кунгуре и селе Чусовом, на Урале…

– Это не по Алексею Иванову? Там тоже золото, река Чусовая…

– Нет, это Мамин-Сибиряк. Что-то подобное уже было в картине «Нефть», но это наша, сугубо российская история девятнадцатого века – о золотодобытчике, который продает душу ради денег. Вечная тема.