Режиссер Дмитрий Крымов

– Он не показался каким-то не очень «уютным», что ли?

– Он совсем неуютный. Он про Россию, по-моему, высказался довольно круто...

– Почти Салтыков-Щедрин...

– Да, он у нас почему-то обычно «проходит» за такого благостного дядечку в кресле, а на самом деле он, по-моему, был достаточно трезв по отношению к окружающему.

– А вы у всех актеров готовы идти на поводу или только у «основополагающих»?

– Только у «основополагающих».

– В этом спектакле из ваших, можно сказать, маститых артистов играет только Маша Смольникова, известная зрителям по фильмам «Сталинград» и «Дочь», а остальные, кажется, еще студенты?

– Да, в этом спектакле она – самая матерая, а остальные – студенты четвертого курса режиссерского факультета нашей мастерской с Каменьковичем.

– На сборе труппы театра говорили, что вы готовите еще один спектакль – «За грибами». Расскажите о нем поподробнее?

– Мы его начали репетировать, но это будет спектакль больше постановочный, чем актерский. То есть он актерский, конечно, но требует больше материального оснащения для репетиций. Поэтому мы сейчас ждем, когда у нас начнет что-то появляться из оформления. Без этого трудно продолжать, там очень много деталей, с которыми мы должны работать. В этом смысле – это не Островский, где просто актеры на голой сцене. А здесь мы дошли до определенного периода и теперь должны остановиться и ждать.

– Не расскажете, что в основе этого спектакля?

– В основе только наши фантазии. Там нет никакой литературной основы.

– То есть это будет похоже на ваши ранние работы?

– Я бы так не сказал. В одном спектакле у нас в основе «Демон», в другом – «Дон Кихот»... У нас всегда какая-то литературная основа была. Кроме «Смерти жирафа». И то там были актерские истории наших ребят. Я надеюсь, что новая работа будет ни на что не похожа. Она была задумана даже до Островского.

– Кстати, об Островском. Почему вы поменяли местами большинство персонажей «по половому признаку» – женские роли отдали юношам, а мужские – девушкам?

– Если вы читали пьесу, вы же помните, что хозяйка этого дома, Шаблова, она, в общем-то, мужик в юбке, настоящая бандерша. Смешно же, если бандершу в кино или театре играет мужчина. Это же клоунада! Эта пьеса – отчасти комедия. «Черная», но комедия. По-моему, все это такой «черный» раек, балаган. Вот, скажем, Маргаритов – адвокат, несчастный папа Людмилы. Он – абсолютно женщина, этакий божий одуванчик. Алина Ходжеванова, которая его играет, на мой взгляд, идеально подходит на эту роль. Из мальчиков мне долго нужно было бы делать такой характер, а она уже такая. Как Аня Синякина когда-то в «Опусе № 7» сыграла Шостаковича. Почему? Потому что мне не мужчина нужен был, а нежное существо, зажатое сапогом этой власти к полу и выскакивающее из-под него. Такой нежный кузнечик... Хотя у нас не все играют «наоборот», там есть и главная героиня, и главный герой, и его брат. Но театр – это же не реализм в моем случае, это – игра. Игра, которая имеет свои законы, их заранее объяснять не стоит, просто нужно прийти и постараться поиграть вместе с нами. Вот и все. Я надеюсь, все будет понятно, когда вы будете смотреть. Помните, как Пушкин сказал, что художника «надо судить по законам, им самим над собою признанным». Надо сначала прочитать стихотворение, а потом уже понять, почему именно такая рифма.

– То есть вы такую нашли рифму для Островского?

– Ну да. Я первый раз его ставлю, и для меня это немного необычное дело, ведь там очень много текста и серьезного, и несерьезного. С Чеховым как-то уже все приладились, и он как бы «размятый пластилин», один делает скульптуру, как Джакометти такую вытянутую, другой, как Генри Мур, – круглую, третий еще что-то. А Островский – «не размятый пластилин», мы его одновременно и разминали, и делали какую-то скульптуру. Это довольно трудно, но очень интересно, потому что он очень хороший драматург. Если убрать процентов пятнадцать старины, не буквально старых выражений, а такого театра немножко «объяснительного», реалистичного... Но так же, как у Чехова, который, в общем-то, тоже реалист, есть «нереализм», позволяющий всем делать разные версии его пьес, так и у Островского. Если чуть-чуть снять патину, почистить немножко, как старые ложки, то они заблестят. У Островского – современные мысли и чувства, живая кровь! И мы попытались для него найти какой-то новый театральный язык. А, может быть, и не новый, но любопытный. Чтобы на это смотрели, как на живой странный русский балаган: страшный и смешной.