Не ошибиться дверью

Пол, крыша, окно, камин, лестница, дверь... Главный куратор биеннале американский архитектор Рэм Колхас вместе со своими гарвардскими студентами разложил архитектуру на составляющие части. Таких частей у каждого дома оказалось ровно полтора десятка. В этом, собственно, и есть смысл его выставки – вернуться к истокам, к школе, к трактатам старых мастеров.

Здесь бесконечная череда стендов с объяснением технологии, допустим, оконных рам, или материалов для фасадов (в том числе интерактивных), или дверных ручек (в том числе и «невидимых»). Иногда, впрочем, господин Колхас вспоминает о досужем зрителе – подпускает немного юмора и каких-то занятных штуковин. В самом начале экспозиции, например, на огромном экране демонстрируется нарезка из кинофильмов, где герои самым причудливым образом «контактируют» с элементами архитектуры: вот Человек-паук прилепился к потолку, вот катится по лестнице детская коляска (само собой, Эйзенштейн), а вот покинутая любовница рыдает в ванной. Неподалеку в рядок выстроились унитазы всех эпох, начиная с римского мраморного седалища. В другом зале – внушительная коллекция макетов древнекитайских храмов с немыслимыми крышами (приехала из Амстердама).

Колхасовский энциклопедизм поражает и подавляет (шутка ли – один только каталог состоит из 15 книг). Но совершенно не трогает. С каждым шагом по «Элементам архитектуры» задаешься одним и тем же вопросом: к чему весь этот обвал знаний и сведений? В принципе искусство должно вдохновлять, показывать перспективы. Здесь посреди роскошной Венеции тебе доказывают, что мир перегружен информацией, с которой уже не справляется, что правила пишутся для их отрицания, что архитекторы оставили попытки создавать художественные произведения. Дай бог, чтобы стены стояли и туалет функционировал.

Система биеннале такова, что в национальных павильонах каждая страна по-своему обыгрывает заданную тему. Наши кураторы приняли правила игры – «Основы архитектуры» – с неистовостью подростка. Русский павильон превращен в ярмарку идей и проектов, которые Россия якобы пытается «продать» посетителям биеннале. Эдакая пародия на худшие стенды московского фестиваля «Зодчество»: с одной стороны, некое бюро Estatika предлагает резные наличники, с другой – горе-авангардисты убеждают клиентов, что именно сейчас актуальны дома-коммуны в стиле 1920-х.

Говорят, на открытии на каждом стенде еще сидели волонтеры и наперебой рекламировали свой продукт (один расхваливал Метрострой, другой – панельное строительство, а третий – экологическое жилье). К сентябрю волонтеры испарились, и все пространство щусевского павильона превратилось в отстойник архитектурного КВНа.

На этом фоне выставка Михаила Рогинского (1931 – 2004) в Университете Ка Фоскари могла показаться еще одним вкладом в гору всякого рода «элементов». Тем более что в качестве эпиграфа к проекту выступает знаменитая «Красная дверь» 1965 года. Попавшая во все книги о нонконформистском искусстве ХХ века, эта дверь, выкрашенная в красный, считалась чуть ли не прародительницей русского поп-арта. Но на этом параллели с Колхасом, по счастью, заканчиваются. Кураторы изысканной (особенно в плане пространственного дизайна) выставки взяли исключительно парижские картины художника – те, что он создавал после эмиграции в 1978 году.

Во Франции Рогинский не влился в европейскую богему и не стал вечным воздыхателем по русскому прошлому. Он погрузился в живопись, буквально поднимал ее из модернистского пепла. Натюрморты с бутылками и полками, экспрессивные фигуры, интерьеры с текстами – Рогинский как археолог исследует и восстанавливает живописную поверхность.

В одном из интервью он обмолвился: «Живопись располагается между жизнью и искусством. Я убежден, что живопись, как и Слово, идет от Бога. Только когда я пишу – я свободен».

В Венеции неожиданно понимаешь, что тезисы Рогинского – не позерство, не красное словцо. Это философия, которая как раз и прочерчивает линию между прошлым и будущем, природой и культурой – на этой границе находится испытующий глаз художника, его воспоминания, чувства, жесты. Именно поэтому в лучших вещах Михаила Рогинского – особенно в монументальных «Розовых интерьерах» начала 1980-х годов – фактура, объемы и цветовые плоскости складываются в образ намного сильнее того, что послужило толчком к их созданию. Они сильнее советского быта и эмигрантской неустроенности, всех этих реальных дверей, примусов, телогреек, облупившихся стен московских коробок. Здесь понимаешь, что истинный художник в какой-то момент действительно должен отключать мозги. Или, по крайней мере, не перекладывать их в компьютер.