«Мы живем во времена апокалипсиса»

– Эрнст Иосифович, кроме скульптуры и графики, чем вы увлечены?

– Я читал лекции в Кембридже и в Гарварде. Преподавал и преподаю искусство, литературу и философию через свою скульптуру и графику, при этом обращаясь к эстетике Данте, Достоевского, Бахтина... Недавно вышла книга моих лекций под названием «Кентавр». Там излагается моя идея синтеза искусств. Покойный философ Мераб Мамардашвили написал как-то обо мне статью, где назвал меня «бесспорным» философом. Но я-то себя философом не считаю, потому что я лишь анализирую свои творческие позиции. Если и прибегаю к философии, то лишь чтобы осознать самого себя.

– Вы не любите вспоминать о войне и уж точно не принадлежите к числу тех художников, которые «переплавили» свой военный опыт в какие-то конкретные работы. Но в то же время, как мне кажется, все ваше творчество пронизывают боль и фантасмагория войны.

– Раны войны в любом случае дают о себя знать – и физические, и душевные. Ведь военный опыт неизбежно, так или иначе, находит отражение в моих работах. И я бы не сказал, что у меня вовсе нет «военных произведений». Свое вполне конкретное отношение к войне я выразил в серии малых скульптур под названием «Война – это…». Другое дело, что я не пытаюсь быть объективным историком, оставаясь художником со своим личным взглядом. Мне кажется, я имею на это право. В 17 лет я ушел добровольцем, командовал ротой, будучи еще «зеленым» лейтенантом – тогда ведь офицеров просто не хватало. На той войне я получил тяжелейшее ранение – был прострелен позвоночник. Пережил клиническую смерть: санитары сбросили меня, загипсованного, на лестницу, ведущую к моргу, – и это, как ни странно, спасло мне жизнь. Гипс раскололся от удара, и я, очнувшись от боли, закричал. Родители между тем успели получить похоронку. Но дело ведь не столько в мучениях тела, сколько в мучениях духа. Война противоестественна, ее не перескажешь. Поэтому она всплывает в моей памяти как сюрреалистическое видение.

– Но ведь и в «мирных» работах у вас немало жестких, если не сказать жестоких образов. По-вашему, современность не избавилась от военной драмы?

– В моем творчестве всегда присутствует драматический момент. Не случайно я многократно иллюстрировал библейский «Апокалипсис», потому что тема гибели человеческой цивилизации мне близка. В моем ощущении Апокалипсис – это не то, что начнется и закончится в определенное (точнее, в неопределенное) время – не то, что все обычно называют концом света. Мне кажется, что мы уже прямо сейчас живем во времена апокалипсиса. Процесс этот протяженный, так же, как и Голгофа, – это долгое состояние распятия. Кроме того, сейчас так же происходят метаморфозы на грани животного и человеческого, человеческого и техногенного. Об этом как раз серии моих работ «Кентавры» и «Власть Змея».

– К слову о распятии. Взгляды всего мира недавно были прикованы к Ватикану. Но ведь именно там хранятся два ваших знаменитых «Распятия». Каким образом ваши скульптуры оказались в резиденции Папы Римского?

– Скажу сразу, что, долгое время прожив в кругу католиков или других западных конфессий, я остался православным христианином. С покупкой Ватиканом «Креста» (еще он называется «Сердце Христа») произошла следующая история. Когда в 1982 году я завершал работу над памятником Хрущеву, польские католики попросили меня сделать распятие для кардинала Войтылы. Я сделал довольно реалистическую скульптуру, одной из составляющих которой было символическое изображение сердца. Но тогда мне не дали закончить и передать эту работу. В итоге проект отложился до той поры, когда кардинал стал Папой Иоанном Павлом II. После жуткого покушения на него Иоанн Павел II вспомнил об этом заказе и хотел выкупить скульптуру. Но я сам ему подарил, за что получил от Папы благословение, был принят и обласкан в Ватикане.