Телеведущий Александр Гордон:

– Александр, кого вы играете в фильме «Generation «П»?

– Небольшую роль одного гада еврейского происхождения. Виктор Гинсбург, прислушавшись к моим просьбам, сильно сократил мое присутствие в картине, что меня очень порадовало. Он и так снял материала на 6,5 часа, а покажут лишь малую часть. Я уже посмотрел презентационный ролик фильма, который показывали на Каннском фестивале, и другой отснятый материал. Получается такой махровый Пелевин. Гинсбург дает срез нашей поп-культуры, проецирует его на роковые девяностые годы, и получается та забавная эклектика, которая присуща Пелевину. Кроме того, в картине играет масса людей, не имеющих никакого отношения к кинематографу. Из того, что я видел, мне нравится работа Миши Ефремова и еще пара работ.

– Ходили слухи, что вы сами будете снимать фильм по Пелевину.

– Пелевина никогда снимать не буду. Конечно, есть поговорка «Никогда не говори «никогда», но не Пелевина. У него нет ничего способного задеть меня настолько, чтобы я посвятил такому проекту несколько лет жизни.

– А что может вас задеть?

– Это вопрос на засыпку, потому что у всякого уважающего себя режиссера (а я себя как режиссера безмерно уважаю и ценю), должен быть портфель идей. А лучше сценариев. У меня не портфель, а тоненькая папка, но и она, скорее всего, обречена пылиться на полке: денег-то нет. Значит надо искать, как говорил Треплев, новые формы. Какой-нибудь компромисс для того, чтобы эти идеи осуществить. Но я почему-то не очень люблю снимать на мобильный телефон.

– Как возникают и почему исчезают ваши телепередачи? Мне, например, жаль программу «Гордон», которую когда-то показывали на НТВ...

– Причина для возникновения программ одна. Если моя идея вдруг приобретает соответствующий для телевизионной программы вид (я говорю сейчас об авторских передачах, а не о тех, на которые я был приглашен в качестве ведущего), то после некоторых мучений, как правило, можно такой проект утвердить и пробить. Исчезают программы по двум причинам. Они либо умирают естественной смертью, либо руководство создает такие условия, чтобы их закрыли. Обычно я закрываю все свои проекты сам. Если какой-нибудь из них умирает или превращается в рутину, я тихо сваливаю. Та программа на НТВ, о которой вы говорите, была закрыта, поскольку ее начали ставить в эфир примерно в половине четвертого утра. Я счел, что это просто издевательство над аудиторией, которая долго и непросто привыкала к передаче. Поэтому пришлось хлопнуть дверью.

– Что собираетесь делать нового?

– Есть несколько идей, но пока я не знаю, что из этого может выйти. Одна – для телеканала «Культура». Это такой «Гордон» для детей: в студии дети разного возраста и какой-нибудь очень крупный ученый, который пытается на пальцах им объяснить, как, с его точки зрения, устроен мир. Я даже снял пилот: набрал 15 детей, умненьких и не очень, и бросил им на съедение Бестужева-Ладу. Возник довольно забавный конфликт: он попытался им рассказать об ужасах грядущей жизни. Но они по молодости, а главное – по свойственному их возрасту оптимизму, не очень поверили. Может быть, сделаю этот проект как продюсер. Хотя сомневаюсь: у меня никак не складываются отношения с руководством канала «Культура». А вообще, ситуация оптимизма не внушает. Я знаю, что обе программы «Закрытый показ» и «Гордон Кихот» обречены. В «Гордон Кихот» герои идут очень неохотно: отказалось прийти 80 человек, а список тех, кто согласился, гораздо меньше. Что касается «Закрытого показа», думаю, что в России из-за кризиса упадет производство картин этого формата. В следующем сезоне их выйдет от силы 5 или 6. Нужно либо отказываться от проекта, либо решиться на кардинальный сдвиг: показывать документальное, совсем уже арт-хаусное или даже студенческое кино.

– Бывало, что вы поддерживали дружеские отношения с людьми, которые были гостями ваших передач?

– Сплошь и рядом. У меня образовался целый круг приятелей, который возник только благодаря тому, что они несколько раз приходили ко мне на передачу. Мы продолжаем общение, в том числе и профессиональное, возникают взаимно интересные проекты. Но бывает и другое: у меня берут интервью, а потом мы с этим человеком дружим какое-то время. Такое тоже случается.

– Вы пересматриваете свои передачи?

– О чем вы говорите! Только иногда, если возникает сильный резонанс: пытаюсь понять, что там такого. Или когда хочу увидеть, как смонтировали, потому что я не понимаю принципов монтажа передач на Первом канале. Знаете, меня всегда забавляют авторские передачи, в которых автор не принимает участия в монтаже.

– И личного архива не собираете?

– Нет. Хотя я посчитал как-то, что если нанять человека, посадить его перед телевизором или радио, чтобы он посмотрел и прослушал все, что я сделал за прошедшие 15 лет, то если он будет смотреть 8 часов в день пять дней в неделю, без отпуска, ему понадобится год и пять месяцев непрерывного просмотра. Сейчас эта цифра стала еще больше.

– Неплохая работа для какого-нибудь архивариуса...

– Но не для меня, это уж точно. У меня дома только несколько кусков передач «Нью-Йорк - Нью-Йорк», скачанных из Интернета, пара выпусков «Хмурого утра» и «Собрания заблуждений», вот и все.

– Вы просто как Пастернак: «Не надо собирать архивы. Над рукописями трястись»...

– У меня нет пастернаковского убеждения, что не надо собирать архивы. Я ничего не собираю, с одной стороны, от разгильдяйства, а с другой – поскольку понял: одно дело – смотреть передачу, когда ее делаешь, и совсем другое – смотреть ее спустя какое-то время. Я это впервые понял, когда пытался показать некоторые фрагменты из сделанного мною на телевидении более или менее близким мне людям. Но в таких случаях обычно сгорал от стыда. Мне было просто дурно.

– За что вы так не любите наше нынешнее телевидение?

– Я не к нашему нынешнему телевидению отношусь негативно, я к телевидению как к явлению. Знаете, как-то воспитательница детсада спросила меня: «Как объяснить детям, что хорошо в телевизоре, что плохо?» Я ответил: «Это элементарно: телевизор включен – и это плохо. Выключен – и это хорошо». Что тут мудрить?

– С телевидением все понятно. А нравится ли вам то, что вы делаете на радио? Это отличается от того, что вы делаете на телевидении?

– Разительно. Если я где и проявил себя, то на радио. Начиная с программы «Хмурое утро», которая вышла в эфир уже страшно подумать сколько лет назад, кажется, 13 или 14. И заканчивая последним, неудачным проектом. Радио дает возможность создавать образный язык, индивидуальный для каждого слушателя. А телевизор показывает всем одинаковую, более или менее тупую, раскрашенную картинку. На радио я провел самые смелые эксперименты, пытаясь объединить его и телевидение в одном флаконе. Это было на канале М1, давно уже умершем: передача «Хмурое утро», только в телеверсии. Она шла в прямом эфире и была, наверное, лучшей из сделанного мной только за счет того, что я использовал все ресурсы радио.

– А что в радио такого необыкновенного?

– На радио есть возможность очень простыми средствами, только своим голосом и размышлениями, создать у слушателей представление о временно существующем мире. (Я никогда не использую музыку, или, как говорят профессионалы, бэк). Причем он у каждого слушателя – свой. Поэтому когда развращенные телевидением зрители требуют, чтобы из студии шла картинка и можно было видеть выражение лица героя или мое, когда я что-то говорю, я беснуюсь от непонимания и топаю ногами. Отсутствие картинки – главное достоинство радио. Хотя сейчас, к сожалению, другое время. Если прежде можно было просто существовать в эфире, то сейчас приходится придумывать какие-то концепции, чтобы радиопередачи было проще продавать. Меня это не устраивает, но приходится принимать правила игры.

– Чтобы отдать деньги, которые вы заняли для покупки дома? Я тут после премьеры спектакля «Дом» прочел, что вы тоже себе загородный дом построили...

– Не читайте советских газет, особенно перед обедом! Нет у меня никакого дома. Они перепутали: это Гришковец себе дом построил, а я – нет. У меня, к счастью, нет недвижимости. Это позволяет переживать все кризисы без ущерба и с более или менее тугим кошельком.

– Нынешний кризис сильно осложняет вашу жизнь?

– Теперь мне приходится халтурить. То есть браться за работу, за которую я прежде бы не взялся: не из-за высокомерия, а из-за элементарной лени. А сейчас действую по принципу: «Эй, баргузин, пошевеливай вал!». Черт его знает, что случится через год-другой. Поэтому я езжу на экономические форумы по городам и весям нашей необъятной родины, веду программу про охоту и рыбалку на кабельном канале. Еще крестиком научусь вышивать, и будет тогда у меня все хорошо.

– Есть какой-нибудь толк от этих экономических форумов?

– Как ни странно, есть. Это прежде они затевались для показухи, точнее для доказательства, что мы тоже что-то можем. Сейчас это действенный механизм знакомства потенциальных инвесторов и местных властей. В моменты форумов возникает большое количество диалогов. Например, бюджет Калужской области за пять лет вырос в десятки раз только из-за того, что губернатор не брезговал мотаться по Европе и по Америке (в том числе и Латинской), просиживать часами в приемных важных людей и доказывать преимущества строительство завода Пежо именно в Калужской области. Это сработало, и сейчас там те самые технопарки, о которых столько говорят. Несмотря на кризис, они стремительно развиваются.

– Телевидение, радио, экономические форумы… Но ведь в юности вы хотели стать актером. Не мучает тоска по театру?

– Меня мучает тоска только по будущему, по прошлому – никогда.