Актриса Полина Агуреева

– Полина, вы легко переживаете простои в работе?

– Я отказалась от многого, поскольку хочу делать только то, что не знаю, как сделать. Недавно мы с Лешей Никишиным – талантливым фотографом, с которым я давно дружу, – придумали новый проект, который стал результатом нашего разговора о многоликости женской природы. Леша предложил сделать из моих фотографий подборку – некую женскую множественность. Мы хотим ассоциативно связать это с образами из живописи, например с Модильяни, поймать какое-то ощущение от его женских образов, возможно, увидеть связь с женщиной вообще, вне времени. Там нет ни грима, ни костюмов, ни цветочков искусственных. Хочется, чтобы у нас получился образ женской сущности – от Тулуз-Лотрека, Пикассо, Дейнеки и даже от Кандинского. Вообще, я, к сожалению, не так часто работаю над чем-то новым. И иногда приходят мысли, что Наполеон в моем возрасте уже проиграл свое Ватерлоо, Лермонтова уже убили, Пушкина убьют через два года, а я сижу и ничего из себя не представляю. У меня сейчас какой-то внутренний кризис, но это не связано с тем, что я ничего не репетирую. Просто экзистенциальный кризис.

– Ваш актерский стаж насчитывает уже пятнадцать лет. Поменялось ли за эти годы ваше отношение к театру?

– Конечно! Стало уже совсем невозможно делать то, чего не хочется.

– У вас есть привилегия не участвовать в том, что не нравится?

– Надо признать, что такая привилегия есть у всех. Хотя это сложно. Но твой театр – это тот театр, который ты имеешь внутри себя и хочешь воплотить, а не тот, в котором ты служишь или работаешь по совместительству. Я очень благодарна Петру Наумовичу Фоменко за то, что он дал нам возможность поставить «Пять вечеров» на сцене его мастерской.

– Кстати, ему спектакль понравился?

– Мы очень волновались, но у меня было предчувствие, что ему понравится. Он сказал две прекрасные фразы: что «Пять вечеров» – это божественное убожество и что этот спектакль о людях, которые очень боятся жить, поскольку жить им очень хочется. Мы в шутку определили жанр «Пяти вечеров» как «дурацкий театр». Я в таком театре еще не играла, но зачем делать спектакль пройденного тобой театра?

– Как влияет на жизнь актрисы Агуреевой критика?

– Я помню первую в моей жизни критическую статью, в которой написали об Аликс – моей первой работе, в которой я много придумала, много актерских задач перед собой поставила. И роль была характерная – мне близкое трагифарсовое существование. И когда я прочла статью, которую написала критик Венгерова, меня поразило, что она увидела все, что я вложила в эту роль! Мне повезло, что первая же статья про мою работу оказалась такой умной. У меня после этого выросли крылья: я всегда боялась, что то, что я хочу сказать, окажется непонятым. Приятно, конечно, когда тебе говорят: «Вы очень обаятельная, живая». Но это – минимум того, что ты хочешь сделать. А когда видят заложенную тобой мысль – это большой подарок. Прошло много лет, но такие рецензии я могу пересчитать по пальцам. Еще помню статью Джона Фридмана, который, сам того не осознавая, предложил мне по-новому сыграть какую-то сцену. Он так ее увидел, что я подумала: «О, а я так не играю! Надо бы попробовать».

– Вам легче с партнером играть или одной?

– Театр как искусство, невозможен без партнера. Даже если ты стоишь на сцене один, у тебя есть партнер – зритель. Петр Наумович еще в институте нам много раз говорил, что на сцене наиболее интересен воспринимающий человек.

– Воспринимающий партнера?

– Воспринимающий все! У Петра Наумовича было еще любимое выражение, что самое интересное, когда в театре можно держаться за воздух. Я всегда это помню и считаю, что это – единственная возможность существовать на сцене.

– Вы из первого поколения «фоменок». Видите сегодня преемников среди студентов?

– Я еще не в том статусе, чтобы иметь преемников. Понимаете, студенты, конечно, очень талантливые люди. Но для меня важно, что человек несет этим талантом. Например, глядя на Антона Шагина, играющего на сцене, я вижу, что это не просто роль, а его человеческое высказывание. У него есть содержание и боль. А без этого скучно смотреть на актера.

– В вашей фильмографии в основном фильмы Сергея Урсуляка. Почему?

– Я не знаю, почему он пригласил меня в первый наш совместный фильм «Долгое прощание». Он достаточно поругал меня, пока работали. Но вот мы уже знакомы с Сергеем Владимировичем десять лет. Я давно считаю его близким человеком. Могу, например, позвонить и посоветоваться – сниматься мне в таком-то фильме или нет.

– А вам нравятся его фильмы или у вас критический взгляд?

– У меня на любой предмет критический взгляд. И на саму себя, и на близких друзей, и на режиссеров. Я знаю, что Сергей Владимирович – человек абсолютно искренний и подлинный. Помню, как ходила на пробы романтической, наивной до приторности комедии и думала: кто же это снимает? И увидела абсолютно циничного человека, который точно не верит ни в какую романтическую ситуацию, но готов снимать такое кино. Сергей Владимирович снимает только то, что чувствует и как чувствует. Мне кажется, это должно быть нормой. Сейчас время – полуобразованщины, которое меня очень раздражает. Люди, нахватавшиеся чего-то поверхностно, делают фильмы, спектакли, пишут книжки, и все это какое-то «полу»: полумысли, получувства. А Сергей Владимирович все делает по-настоящему. Мне кажется, это одно из самых важных условий в нашей профессии.