«Весь мир – театр»

Самодуров, худрук балета оперного театра Екатеринбурга, – бывший премьер Мариинки, театра «Ковент-гарден» и хореограф с именем: две «Золотые маски» за творчество не шутка. Несколько лет назад Самодуров уже ставил «Ромео» в Бельгии, дебютировав тогда в жанре сюжетного повествовательного балета. Из прежней версии на Урал перекочевали концепция и сценография. Но не танцы, которые на девяносто процентов сделаны заново и снабжены даже комбинационными открытиями и неординарными связками в классике.

Шекспировские герои страдают, влюбляются и умирают в декорациях, повторяющих зал шекспировского театра «Глобус» в Лондоне. Сценограф Энтони Макилуэйн добавил «кровавый» цвет, изогнутость и опасный наклон: кажется, трехъярусная громада вот-вот рухнет. У просвещенного зрителя может возникнуть шлейф ассоциаций. Но доминирует одна, всем известная: «Весь мир – театр», действие происходит не только в старинном театре, но и на современной репетиции. Использование «театра в театре», да еще свежо обыгранное, подходит истории, которую можно описать – и Самодуров практически описывает – словами Макбета: «Жизнь только тень – она актер на сцене,/ Cыграл свой час, побегал, пошумел,/ И был таков».

Тема репетиции проглядывает в начале, когда мальчики и девочки в балетной труппе, толпой выходя на сцену, растягивают ноги в шпагате, раскладывают шпаги и разбирают костюмы с вешалок. И в конце, когда усталая труппа, сыграв спектакль, бредет мимо трупов Ромео и Джульетты, незаметно «впитывая» погибших любовников в себя. Перед закрытием занавеса зрители видят пустую сцену. Где завтра начнется то же самое.

Художник по костюмам Ирэна Белоусова одела и Монтекки, и Капулетти, дерущихся на площади, в единой черно-серой гамме: свара веронцев держится на принципе «оба хуже». На груди и коленках драчунов видны принты – головы с картин Ренессанса. Еще сильней прием цитирования живописи заиграет на балу Капулетти, когда дамы в золотисто-зеленых платьях с длиннющими шлейфами (и с фрагментами полотен Мазаччо и Боттичелли) пройдутся в чинно-агрессивном танце с кавалерами в красно-черных кафтанах.

Главные герои здесь – подростки, почти дети, как у Шекспира. Жесты и манера держаться у них соответствующие. Танец толпы тоже «говорящий»: замешенный на народных старинных плясках, но совсем не с фольклорной неистовостью. Вульгарные уличные девки (словно три ведьмы в «Макбете»?), танцующие одной ногой на полной ступне, другой – на пуанте, своей корявостью словно пророчат дисгармонию и беду. Драки на шпагах поставлены богато: с провокациями и подначками, с вызывающими жестами и напором «стенка на стенку», с издевательским хватанием противника за нос. В атмосфере общей ненависти даже леди Капулетти, оплакивая Тибальда, злобно машет шпагой, как воин-кондотьер. Кстати, хоть дерутся на шпагах, но атмосфера царит не столько исторически-клановая, с древней вендеттой, сколько по-современному криминальная: как будто бандам из «Вестсайдской истории» вздумалось подраться в стиле ретро.

Джульетта (Екатерина Сапогова) так же свободно крутит двойные туры, демонстрируя характер, как и «щебечет» пуантами. Бесшабашная троица – Ромео, Меркуцио и Бенволио – резвится напропалую, точно полные сил щенки. Лишь у Меркуцио (прекрасная работа Игоря Булыцина) резвость становится пластическим сарказмом. Да, собственно, и любовь, вспыхнувшая на балу, и первый дуэт главных героев – сперва ошеломительная молодежная игра. Кто ж знал, куда она заведет? Ромео (Александр Меркушев) – ведь обычный парень, такой же, как все. Просто его накрыло, а их – нет.

В дуэте у балкона Ромео шпарит двойные ассамбле (прыжки с поворотом в воздухе), когда, не помня себя, спешит выказать Джульетте любовный восторг. От взаимных прикосновений ударяет ток, от поцелуя бежит высокое напряжение, и парочка, неловко размахивая руками, «захлебывается» движением, как, не веря своему счастью, люди могут захлебываться словами. Картины с поддразниванием кормилицы, приносящей Ромео письмо Джульетты, у Самодурова нет, как и сцены венчания у патера Лоренцо: герои устраивают свидание в церкви, где святой отец с кормилицей их ловят с поличным. Но нам покажется, что эти шалящие дети – супруги перед богом, и свои проблемы они решают сами: суровый мир взрослых не помогает.

Первый показ балета прошел в годовщину смерти Прокофьева и к 400-летию смерти Шекспира. Екатеринбург обрел спектакль, в котором, по словам хореографа, «смыслы свободно фланируют между прошлым и настоящим». А что в конце нет сцены примирения, так это мнение мудрого пессимиста Самодурова. Он считает, что история никого ничему не учит. И, оглядываясь вокруг, кто сей тезис опровергнет?