Высокий экстрим

Ежедневный опыт доказывает, что наша жизнь полна экстрима. Это сленговое словечко прочно вписалось в российскую обыденность. Как еще назвать ситуацию, когда коллега, с которой мы виделись десять минут назад, через эти самые десять минут оказывается в институте Склифосовского, где ей на голову накладывают три шва? И все потому, что она решила пройтись по Тверской и поскользнулась у витрины одного из дорогущих бутиков (у бутика, естественно, нет денег на песок и на дворника). Чем не московский экстрим? Именно этот неспешный, бытовой, «интимный» экстрим заинтересовал кураторов «Артколлегии», когда они рассматривали старые фотографии. В экспозиции только оригинальные отпечатки снимков от 40-х годов XIX века до 50-х годов ХХ века. Именно этим временем ограничена фотография как вид искусства. Дальше, по мнению устроителей, начинаются «типичный репортаж и манипуляция».

Понятно, что в XXI веке оценивать запечатленный экстрим со своей художественной колокольни очень сложно. Правда, фотографы к началу прошлого века уже овладели нужным цинизмом. Например, Леонид Шокин в 30-е годы ХХ века снимал деревенский пожар, специально выстраивая композицию кадра. А до него некий мастер 60-х годов XIX века делал съемку горящего здания «Минеральных вод» в Петербурге для того, чтобы, распространив открытки, собрать пожертвования на восстановление дома. Но самой «экстремальной» выглядит фотография Льва Толстого, сделанная его супругой в 1902 году, когда Лев Николаевич заболел брюшным тифом и уже все родные понимали, что его дни сочтены. Такой человеческий взгляд не встретишь на самом страшном документальном фото. Рядом с портретом русского писателя висит репортажный снимок Максима Дмитриева, созданный в 1892 году в голодавшей деревне, где жители поголовно умирали от тифа. В хате лежит женщина с грудным ребенком: здесь уже не просто страшная смерть, но еще и экстрим фотографа – в деревне начался каннибализм, и любой здоровый заезжий мог бы лишиться жизни. Кстати, от этого экстрима также была большая польза. После публикации этих фото развернулась кампания помощи голодающим.

Из иностранных шедевров на выставке – приехавший из Франции снимок Поля Надара, показывающий лежащую в гробу знаменитую Сару Бернар. Последний взгляд на женщину-вамп, всю жизнь игравшую романтическую смерть.

Для того чтобы отвлечься от предсмертной темы, имеет смысл перейти в другой зал, где собраны лучшие снимки не столько экстремальных, сколько эксцентрических фотографий. Здесь и первая съемка Москвы с воздушного шара, и Родченко со своим парящим прыгуном с вышки. И, наконец, снимок, который превратился в выставочный плакат, – речь о картине фотографа Жюля Ришара «Усач, извлеченный из Вераскопе» 1905 года: в пасти огромной рыбины стоит рыболов. На самом деле это один из первых коллажей в мировой фотографии, остроумный перевертыш – охотник превращается в жертву, а жертва в монстра. При чем тут экстрим?! Оказывается, экстремальной фотография получается только тогда, когда сам фотограф ставит себя в опасную ситуацию, конструирует ее. Например, Роберт Диамент снял выстрел главного орудия на корабле, игнорируя технику безопасности (вся команда в это время должна находиться в укрытии) – в результате чего оглох на одно ухо.

Анатолий Злобовский, идеолог выставочного проекта, в интервью обозревателю «Новых Известий» подчеркнул: «Экстрим в фотографии – это попытка оторваться от действительности, проникнуться ситуацией и передать зрителю те же чувства, что испытал сам». Судя по экспозиции, любая хорошая и неравнодушная фотография – экстремальная фотография. Как ни крути – куда как приятней иметь воображаемый экстрим, чем те бесконечные ряды экстремальных фото, что ежедневно публикуют информационные агентства.