Голова из папье-маше

Одно из самых властных человеческих желаний – желание оставить свою царапину на стене вечности. Ради этого какой-нибудь Вася Пупкин высекает свое имя на античной колонне или карабкается на отвесную стену и с риском для жизни выводит глуповато-трогательное: «Здесь был Вася». В театральном мире это звучит так: «Почему все ставят эту пьесу, а я еще не поставил?»

Модный немецкий режиссер Андреас Кригенбург начинает свой спектакль «Три сестры» со сценки-зачина: с актером, который в спектакле будет играть Чебутыкина, разговаривает немолодой трансвестит в пикантно расстегнутой юбке. Темы обычные: как дела? Какая новая роль? Каждый ответ сопровождается одобрительным: прекрасно! Наконец, актер сообщает, что он играет у Андреаса Кригенбурга. Потрясенный услышанным, трансвестит пугается и убегает.

Так публике ненавязчиво декларируется: великий и ужасный Кригенбург – режиссер не для слабонервных!

Возможно, что в Мюнхене слабонервные зрители, которых можно шокировать или восхитить смелостью своей трактовки чеховской пьесы, еще не вымерли. Но где ж их взять в России? На просторах родины мы видали и сестер-наркоманок, и сестер-лесбиянок, и сестер-шлюх. Разве нас удивить тремя сестрами с кукольными жабьими головами?

Мы видали действие «Трех сестер» в любом интерьере: от казармы до помойки. Поэтому кого взволнует стерильное пустое больничное пространство с огромной лампой-цветком наверху? Кого может шокировать Ольга, плюющаяся орехами и проговаривающая на манер попугая всю первую сцену слова за всех действующих лиц? Или раздувшийся при помощи многочисленных толщинок актер, изображающий Андрея, больного слоновьей болезнью?

Да и сами головы из папье-маше, которые периодически нахлобучивают на себя персонажи и ухают из-под них чеховский текст, – придумка, конечно, яркая, но ведь явно второй свежести. Все это уже не раз было... И даже более впечатляюще: скажем, надетые головы еще светились и вращались… Была куча белья, в которой барахтаются персонажи... Были и гармошки в руках героев (гармошка как обозначение того, что действие происходит именно в России, в этом сезоне вообще популярна). И даже хит битлов Yellow Submarine, который распевают чеховские герои в немецком спектакле, кажется вытащенным из общего сундука «находок» на все случаи жизни: ставишь ты Чехова, Софокла или «Красную шапочку».

Персонажи Чехова в постановке Кригенбурга действительно иногда напоминают героев какого-то другого автора. Благо текст Чехова щедро уснащен отсебятинами. То Ирина отчеканит: «Я хочу, чтобы весь этот город сгорел к чертям собачьим» То Андрей посоветует жене закопать Бобика прямо под грушей. Чего стоит хотя бы отсебятина о детях Наташи Бобике и Софочке. «На самом деле их нет. Это все так, Ничто. Одно Ничто родилось от Андрея. Второе – от Протопопова».

Сколько придумок, сколько разнообразных фенечек! И ни одной мысли, ради которой стоило бы брать именно эту замученную многочисленными интерпретациями, полуубитую чеховскую пьесу. Если представить, что Андреаса Кригенбурга какие-то нехорошие мюнхенские дяди или фестивальные тети заставили поставить «Три сестры» под какой-нибудь страшной угрозой, можно признать, что режиссер с честью вышел из неприятного положения. Сюжет рассказан. Полк ушел. Жениха убили. В финале три сестры с братом, взявшись за руки, отправляются на поиски новых приключений.

Не знаю, можно ли требовать мысли от зрелища, где она решительно не предполагается? Но различать работу воображения от бредообразования все-таки нужно. Воображение предполагает пусть причудливую, но логику развития. Бред монотонен, цикличен, утомителен и – лишен мысли. Воображение созидает новые формы, бред пережевывает уже найденное до полной невнятицы. Воображению важен предмет, который дал ему толчок для работы. Для бредообразования предмет несущественен.

В своем интервью Андреас Кригенбург поведал, что после Чехова у него в планах обратиться к русской прозе, в первую очередь к Достоевскому. Так что гармошки и головы из папье-маше еще не раз пригодятся.