Леонид Ярмольник

– Что вас привлекло в проекте «Книга вслух»?

– Меня расстраивает, что в современной суете дети наши, да и мы сами, очень мало читаем. Разговариваешь иногда с человеком, а он не помнит содержание «Войны и мира» и Достоевского не читал. И Булгакова знает только потому, что был скандал вокруг памятника. Хотя я, может, утрирую... Словом, мои друзья предложили проект «Книга вслух», а я его поддержал как продюсер. Мы выпустим CD, где замечательные артисты нашей страны – Женя Миронов, Фоменко, Чурикова, Янковский, Голубкина, Шакуров – будут читать произведения, которые они любят, или то, что сегодня заслуженно модно. Миронов, например, прочтет «Алхимика» Коэльо. Фоменко – «Иванов и Рабинович». Я, кстати, читаю «Трудно быть богом».

– Неужели полностью?

– Полностью. Я хочу вернуть людей к художественной литературе. Это такая глобальная провокация – вернуть людей к книгам.

– Как вы себе это представляете?

– Книги можно слушать в машине, можно дома. Ведь раньше слушали радиоспектакли?! Это же было невероятно здорово, ты мог заниматься чем угодно и при этом слушать. Детям на ночь ставить можно. Мы выпустим и учебную литературу, классику – Гоголя, Достоевского, Толстого. Без этого ведь жить нельзя. Я хочу просто напомнить, что если ты не прочитал этого – ты зря прожил жизнь. К тому же мы здесь не первооткрыватели. На Западе это давно очень модно. Разве не надоело слушать на FM-радио бесконечные повторы одних и тех же музыкальных произведений? Наша затея, я надеюсь, найдет своего слушателя, люди станут умнее, общительнее, им будет о чем поговорить.

– Почему бы вам не заняться экранизацией этих книг?

- Я не такой «глобальщик». Тем более, уже другие этим занимаются. Канал «Россия» собирается экранизировать «Анну Каренину». Я даже знаю, но не скажу, кому предлагается играть Каренина.

– Неужели вам?

– Нет. Какой я Каренин? Есть артист номер раз – Олег Янковский.

– Вы ведь подписали с Алексеем Германом контракт, где обязались на период съемок в фильме «Трудно быть богом» отказаться от участия в каких бы то ни было телепроектах, от съемок в других картинах и от появления на сцене. Однако только что вы закончили съемки у Валерия Тодоровского. Кроме того, появились на телеэкране как ведущий в проекте «Форт Байярд».

– Съемки у Германа длятся вот уже пятый год. Я подписывал контракт на три года искренне и ответственно. Про съемки у Тодоровского – а это была моя давнишняя мечта – мы с Германом договорились, так что я не нарушил обязательств. Но это все равно расстроило Алексея Юрьевича. Он тут недавно давал интервью, где сказал, что у него сейчас очень трудный период в жизни, потому что его артист снимается у другого режиссера.

– Я слышала еще более забавную историю, когда в момент вашего очередного творческого разногласия Герман повернулся и сказал: «Я не могу работать с артистом, который так любит Тодоровского». Могу себе представить, что он сказал вам, когда вы вернулись на телеэкран.

– Мы с тех пор еще не виделись. Я ведь не отказываюсь продолжать работать у него, этой работой я очень дорожу. Я верю, что мы доснимем кино, а вы его увидите. Но все-таки жизнь измеряется какими-то временными параметрами. Я не могу по определению заниматься этой работой в течение семи лет. Я хочу упасть на колени и сказать, что, если бы я делал только эту работу, я бы умер. Если бы я был пьющим артистом, я бы спился…

– А если бы вы были продюсером Германа?

– Наверное, застрелился бы. Я не шучу. Но, знаете, Германа нужно любить таким, какой он есть. Если бы он мог снимать по-другому, он бы делал это. Но он не может снимать тогда, когда еще не до конца решил, что он должен снять. Он не признает механичности в процессе съемок. Он хитрит, говорит, что павильон не готов, реквизит не готов, художники подвели, все вокруг виноваты. Кричит: «Как могли принести эту пуговицу?», поворачивается – и уходит. Но все знают, что дело не в пуговице. Ему просто надо еще подумать. Есть какие-то химические реакции, в которых сотые доли миллиграмма решают результат, – в творчестве Германа то же самое. Я могу играть двадцать пять дублей, и все идеальны, но курица будет не в том месте переходить кадр, и это не стыкуется в его сознании. Мы с ним ругаемся постоянно, но это вопрос не концепции, а темпераментов. Но я честно могу сказать: я даже ссориться с Германом люблю.

– И все-таки в вашей фильмографии очень много ролей, среди которых есть и эпизодические, и проходные, и даже лишние. Не чувствуете ли вы, что это затворничество ради Германа повлияло на вас позитивно?

– Безусловно! Позитива очень много. Но есть и пределы разумности. Нельзя делать что-то от упрямства, разрушая себя. Я не могу придумывать, что я такой артист – снимаюсь у Германа, работаю для вечности… Он уникальный, он гений. Но! Это он – гений, а я не могу в течение семи лет притворяться, что я много работаю.

– После двух часов, проведенных на съемках «Трудно быть богом» среди толпы прокаженных, я только что валокордин не пила. Вы четыре с лишним года находитесь практически в лепрозории. Понятно, что все эти люди – актеры в гриме, но все же: обстановка не давит на психику?

– Это просто форма, к которой я привык. Кстати, артистов там почти нет.

– Я имела в виду, что язвы не настоящие.

– Не настоящие. То, что делают наши гримеры, – это фантастика. А если еще учесть, что кино это черно-белое, то создается ощущение, что экран пахнет. Или воняет.

– На площадке тоже есть такое ощущение.

– На площадке это все делается сознательно. Это сыграть почти невозможно, напоминать об этом все время тоже довольно трудно, поэтому проще сделать так, чтобы на площадке было совсем невыносимо. И вопрос решен.

– Когда же фильм все-таки будет закончен?

– Если больших отклонений от нормы не будет, то съемок еще на год. Потом еще монтаж, так что кладите два года как минимум. В любом случае, надеюсь, меня не на коляске будут вывозить на сцену.

– А когда мы увидим вас у Тодоровского в картине «Мой сводный брат Франкенштейн»?

– Здесь с точки зрения скорости все современнее, по-тодоровски. Валера снимает очень четко, мы работали много часов в день, полтора месяца почти без выходных. Думаю, фильм будет готов уже в январе.

– Подробности «Франкенштейна» держатся в строгой секретности. То немногое, что я знаю, – это фильм о современной жизни. И что вы будете задаваться вопросами о том, как мы живем и что оставим детям. Это будет фильм про «Россию, которую мы потеряли» или про «нормальную жизнь в нормальной стране»?

– Ни то, ни другое. Ответов никаких не будет. Вопросы будем задавать мы, но мы не ждем ответов и от тех, кто будет смотреть фильм. Это кино про войну. Только фильмы про войну бывают разными. Война может ведь стать и спекулятивной темой – это зависит от подхода кинематографистов. Мы, как мне кажется, сняли другое кино про войну.

– Чечня?

– А это не важно. Разве у Вас есть ощущение, что существует отдельно война, отдельно терроризм, отдельно Ирак? Это преступления одного ряда. Их масштабность зависит от наличия средств в неправых руках. Поэтому никаких глобальных вещей мы в своей картине не решаем. Это кино про вас и про меня. Про то, что мы можем сделать со своей жизнью. Сегодня есть масса тем, про которые все время судачат, говорят, орут, обвиняя политиков в неправильном ведении дел, неправильном отношении к людям… Но факт остается фактом – по глупости гибнут люди… Но! Если бы президентом был я, не Путин, а я, и меня бы спросили: «Лень, а как?» – я не знаю как.

– А Путин знает?

– Путин? Да он не может знать. Бог, наверное, знает. Но мы не знаем, есть ли Бог.

– Зато вы знаете, что Богом быть трудно.

– Да, уж я это точно знаю, у меня большой опыт.