Кривая и косая

Сама идея представить «русскую красоту» глазами современных художников без иронии и передергивания, кажется, изначально была обречена. Иначе проект надо было затевать не в питерском институте «ПроАрте», а где-нибудь в академии художеств или в школе акварели Сергея Андрияки. Там, где создаются национальные пейзажи и натюрморты для любования. Кураторы откровенно признались, что разговора всерьез не получится, когда вынесли на плакаты выставки по-клоунски перекошенное лицо девицы в картонном кокошнике (кадр из видеоработы Ольги Ловцюс «Кривая и косая»). Всем известно, как в Петербурге со времен Петра относятся ко всему «русско-народному»: в лучшем случае как к декадентской игре, в худшем – рубят бороды.

На этот раз бороды не рубили, но одну косу все-таки отрезали. Владимир Селезнев буквально проиллюстрировал поговорку «Девица в темнице, а коса на улице». Вместо того, чтобы показать морковь (или еще какой корнеплод), он построил реальную тюремную стену с решетчатым окошком, из которого свисает девичья коса. Другую стену – из поленьев – возвел дуэт Иван Говорков и Елена Губанова: на вернисаже один из художников пытался «украсить» стену, разрисовывая срезы поленьев красной краской, второй аккуратно закрашивал их снова под цвет дерева. Наконец, третья деревянная стена Петра Шевцова – огромный дощатый забор – служила планшетом для листов с изображением «Русских красавиц» (обнаженных дам, написанных в митьковской манере).

Вообще, среди всех воплощений «русской красоты» женщина (девица, баба и т.д.) занимает главенствующее положение. Она предстает и в образе эпической Ярославны (серия картин на дереве Веры Светловой), и в виде пышнотелой банщицы (картины на тазах Светланы Щербиной), и как одна из безликих сестер Люба, Вера или Надя (в инсталляции Юрия Штапакова, который сделал манекены этих сестер, словно бы паранджой, полностью закрытых белой тканью). Русский мужик не удостоился отвечать ни за нацию, ни, тем более, за красоту.

Вторая метафора красоты по-русски пришла на замену иконы в XIX веке. Это, конечно, пейзаж с полями, лесами, реками и прочими величественными природными приметами. Здесь все опять предсказуемо: теперь в пейзаж вторгается, с одной стороны, индустриальная заброшенность и метафизика безликих городских районов (панорама Антона Хлабова «Проспект большевиков»), с другой– нефтяные вышки (их силуэты в композиции «Кузнецкий пантеон»). В каком-то смысле глубинным пейзажем можно считать черную комнату Сергея Денисова, где он развесил корни деревьев и кустов, украсив их пухом, перьями и маленькими лампочками – видимо, только так нынче и можно «прикоснуться к корням». Но лучше всех с пресловутой русской природой расправилась Светлана Михайлова, поставив прямо при входе в зал «Уголок России» стойку с открытками – каждый желающий мог унести оттуда снимок с березками, с полем ржи или с разлившейся речкой.

Как видим, большинство произведений на «Русской красоте» вращалось вокруг символов из фольклора (старого, либо нового). На этом фоне выделялся чисто литературный объект Федора Солнцева «Недотыкомка». Маленький глиняный комок показан под стеклом, словно это яйцо Фаберже. В принципе, у Федора Сологуба, придумавшего этот образ, «недотыкомка» – вещь болезненная, неуютная, ненужная. А тут вдруг она пригодилась – воткнулась – в обществе таких же вещей. Таких же непристроенных и надоевших, как и «русская красота».