Соучредитель благотворительного Фонда Михаила Прохорова Ирина Прохорова

– Ирина Дмитриевна, вам не кажется, что сейчас литература как таковая интересует довольно узкий круг, что книги сегодня читают меньше, чем читали в перестроечное и доперестроечное время?

– Удивительно, как эта мифология живуча, как постоянно воспроизводится легенда о самой читающей нации в мире и духовности советского народа. В советское время, во-первых, было мало других культурных развлечений. И то пойдите-найдите тогда хорошую книгу! Есть ряд социологических работ о том, что именно читали в Советском союзе. Из этих исследований складывается вовсе не столь благостная картина, как представляется ностальгирующему сознанию. Большинство библиотек было укомплектовано идеологическим трэшем и «шедеврами» верноподданических советских писателей. За свежим выпуском «Нового мира» или случайной хорошей книгой люди стояли в библиотечной очереди месяцами. Напомню, что советское «идеолого-плановое хозяйство» ограничивало количество печатных копий интеллектуальной литературы, не считаясь с реальным спросом читающей публики. И потому качественные книги из предмета чтения превратились в предмет роскоши, в показатель социального статуса. Помните, сколько было шуток о том, как у высокопоставленных партийцев и работников торговли домашние библиотеки формировались по принципу цвета корешков, гармонирующих с цветом обоев?.. Так что вокруг чтения было много лицемерия, правила хорошего тона предписывали декларировать любовь к книгам. Сейчас люди перестали притворяться, что они заядлые книгочеи, поэтому и складывается впечатление, что публика не читает.

– Но были же книги, которые из рук в руки передавали…

– Конечно, и эти прочитанные желанные книги очень сильно влияли на становление личности. Процветал самиздат, который тайно тиражировал не только запрещенные тексты, но и труднодоступные. Я вовсе не хочу умалять героическое стремление людей советской эпохи к знанию, к поиску достоверной информации. Я просто хочу защитить современного читателя – даже если он сейчас читает меньше, зато спектр чтения у него намного разнообразней и качественней. У него есть большой выбор, а это очень важное достижение. Интересно, что слышнее всего голоса тех, кто обеспокоен проблемой чтения в современном обществе; эти возмущения заглушают жалобы на падение интереса, например, к классической музыке или отечественному кино. Думаю, это происходит потому, что литература в России, как и во всем западном мире, в течение двух столетий была стержнем национальной идентичности. Возникновение литературного канона в романтическую эпоху (с начала XIX века) было вызвано образованием новых форм государственности, нового самосознания общества. Литература взяла на себя ответственную роль быть выразителем «национального характера», способом символического объединения людей.

– А что в этом смысле происходит сейчас?

– Сейчас во всем европейском мире происходит размывание литературного канона. Люди продолжают много читать, но они читают разную литературу, то есть произошла своеобразная «приватизация» чтения.

Раньше, чтобы считаться мало-мальски культурным человеком, необходимо было прочесть основной корпус книг, входивших в классический канон. В наше время это совершенно неочевидный момент. Наверное, нам предстоит переформулировать основные параметры «культурности» с учетом того, что литература все меньше становится залогом национального единства. Существует много научных работ, убедительно показывающих, что в современном мире спорт и популярная культура во многом берут на себя эту объединительную функцию. Можно по-разному относиться к данному феномену, но игнорировать его невозможно. Я, например, вижу в этом культурном сдвиге ряд положительных моментов. Теряя высокий «государственный» статус, литература избавляется и от неизбежно связанного с ним идеологического прессинга, писатель обретает большую свободу творчества, а читатель – свободу выбора. Это вовсе не значит, что не нужно пропагандировать чтение и приобщение к великому классическому наследию, но очевидно нужно искать новые способы поддержания интереса к литературе. Боюсь, что проект «ста обязательных книг» при всем уважении к благим намерениям его автора с этой точки зрения не очень перспективен.

– Ваш Фонд учредил литературную премию «НОС» (Новая словесность). Удалось ли ей встать в один ряд с уже существующими престижными литературными наградами?

– Мне кажется, что да, удалось. Во многом благодаря уникальности поставленной задачи. В век демократизации культуры мы посчитали необходимым реформировать и сам жанр литературной премии. Формирование шорт-листа и выбор победителя происходит публично, в открытых дебатах между членами жюри, экспертами и аудиторией. Таким образом, на наших глазах выстраивается логика принятия решения и рождается новый язык литературной критики.

– Сейчас часто ставится под сомнение объективность литературных премий…

– Во-первых, премии как таковые всегда вызывают недовольство, это нормально, они и созданы для того, чтобы будоражить культурную общественность. Во-вторых, литературные премии никогда не бывают объективными – это крайне субъективное суждение вкуса группы людей, входящих в состав жюри. «Объективность» достигается за счет большого количества премий самых разных эстетических установок, которые в совокупности дают представление о богатстве и разнообразии современного литературного творчества. Мне представляется, что реальная проблема российских литературных премий состоит в том, что они существуют в эстетическом вакууме, т.е. в отсутствии четко артикулируемых критериев оценки. За двадцать лет постсоветского существования у нас так и не произошла фундаментальная переоценка эстетических ценностей, не написана «другая» история литературы, где действуют иные культурные герои в новом социальном контексте. Мы по-прежнему живем в системе координат советского учебника по литературе, в устаревшем идеологическом каноне, на основе которого весьма затруднительно по достоинству оценивать художественные достижения современной словесности.

В связи с этим, возвращаясь к «НОСу», мы рассматриваем эту премию как своеобразный исследовательский центр, как творческую площадку для выработки нового взгляда на литературную традицию и принципы новаторства. Например, в рамках премии, помимо плановых дебатов по выбору лауреата, мы периодически организуем специальные акции. Одним из таких событий, вызвавших большой общественный резонанс, стала публичная дискуссия под названием «НОС – 1973». Мы позволили себе пофантазировать: если бы подобная независимая премия существовала в советское время, кто бы стал победителем? Выбор года был не случайным. В начале 1970-х годов на общеевропейскую литературную сцену выходит поколение писателей, разрабатывающих новые художественные тренды, которые актуальны и по сей день. Поскольку идеологическая российская пирамида подавляла свободный эксперимент, то мы справедливо предположили, что много творческих открытий и удач происходило за пределами подцензурной литературы. Жюри распространило свой поиск художественных новинок начала 1970-х гг. помимо официально опубликованных текстов на сферы сам- и тамиздата, т.е андерграундной и эмигрантской литературы. Когда результаты поиска были сведены в единый список, оказалось, что самым урожайным годом оказался год 1973-й, который во всех отношениях стал переломным для отечественной словесности. Мы с изумлением обнаружили, что у нас действительно была великая литература, но совсем не та, которую нам преподавали в школе и до сих пор тиражирует массовое сознание. Посудите сами: в этом году Александр Солженицын издал за границей первый том «Архипелага ГУЛАГ», а Лидия Гинзбург создала основной корпус своего знаменитого «Дневника», Варлам Шаламов закончил «Колымские рассказы», а Саша Соколов – «Школу для дураков»; состоялись первые публикации Василия Шукшина («Характеры»), Венедикта Ерофеева («Москва – Петушки»), Андрея Синявского («Прогулки с Пушкиным»), Фазиля Искандера («Сандро из Чигема»), братьев Стругацких («Пикник на обочине»), Юрия Трифонова («Нетерпение»); Александр Галич завершает «Генеральную репетицию», Людмила Петрушевская – «Уроки музыки», а Василий Аксенов «Золотую нашу Железку» (посмотрите весь список на сайте премии, он действительно впечатляет).

– Но сейчас ситуация для творчества все же более благоприятная, чем в советское время, а нельзя сказать, что культура в расцвете. Может, все же необходимы какие-то барьеры и препоны…

– С чего вы взяли, что сейчас культура в кризисе? У вас есть аналитические данные по этому вопросу или это из области «ощущений»? У нас с начала 1990-х годов наблюдается подлинно поэтический ренессанс, в целом мощная и богатая литературная жизнь, в последнее десятилетие идет настоящий театральный бум, бурно развивается современное искусство; интерес к гуманитарному знанию и общественным наукам высок как никогда. Давайте, наконец, перестанем бездумно вторить заклинаниям отставной армии надсмотрщиков, их лукавым речам якобы о благодетельной роли цензуры в повышении качества художественного продукта. Творческому человеку и так приходится преодолевать всевозможные препоны, воздвигаемые самой жизнью, так что как-нибудь обойдемся без заплечных дел мастеров, загубивших столько талантов в нашем недавнем печальном прошлом.

Некритическое отношение к стереотипам и старым мифологемам заводит нас в ментальный тупик; мы игнорируем то, чем можно действительно гордиться, и в поисках «национального величия» начинаем из пальца высасывать мнимые достижения и «золотить цепи». Я прекрасно понимаю, почему постсоветское общество попалось на ностальгическую приманку – оно не может развиваться без оптимистического сценария будущего. Но порочная традиция имперской милитаристской истории неизбежно обрекает нас на обожествление власти, то есть восхваление тиранов и оправдание их злодеяний, ибо нас уверяют, что они были направлены «на благо государства». В этой концепции истории человеческие жизнь и достоинство вовсе не являются государственным благом, мы, жители этой прекрасной и многострадальной страны, существуем для геополитических утех сменяющих друг друга правящих клик.

Когда я слышу бодрый голос диктора, рапортующего о многомиллионных жертвах Великой Отечественной войны, я невольно содрогаюсь. Я двумя руками за то, чтобы сохранить память о войне, но ведь это «праздник со слезами на глазах», это должен быть день скорби, день поминовения убиенных, а не бравурных маршей и костюмированных шествий.

Мне претит этот милитаристский угар; происходит невольная подмена понятий и ценностей. Война – это всегда чудовищная катастрофа, Вторая мировая война – до сих пор не заживающая рана для жителей и нашей страны, и всей Европы. А получается, что разоблачение военной агрессии незаметно перетекает в прославление санкционированного насилия. Разве только количеством вооружения измеряется подлинное величие страны?

– Ну, сейчас государство под «величие» выделяет 10 миллионов долларов, нанимает западную компанию, чтобы она на Западе создавала имидж великой России.

– Позитивный имидж России не конструируется волевым решением сверху. Он формируется на основе реальных культурных и научных достижений, которые страна может предъявить мировому сообществу. Я буду только рада, если государство примет активное участие в продвижении российских талантов, коими всегда была богата российская земля. Главный вопрос, как оно собирается это делать, каков механизм выбора приоритетных имен и институций. Беда в том, что вместо роли координатора разных сфер социальной жизни наше государство по старинке норовит стать «арбитром изящества» и само направлять интеллектуальную и культурную жизнь в одном ему нужном направлении. Все это, как правило, заканчивается вкусовщиной, нелепой системой запретов, кликушескими кампаниями и общей стагнацией. Может быть, стоило бы начать формирование государственной культурной политики с создания прозрачной и сбалансированной системы грантов для поддержки талантов, поощрения благотворительности (в том числе и на законодательном уровне), дать возможность свободного развития волонтерства и общественных организаций. И тогда большое количество успешных творческих и научных проектов принесут заслуженную славу стране даже без помощи западных пиарщиков?

– Давайте вернемся к проблеме национальной истории и вопросу о том, кем и чем в ней можно гордиться, кроме тиранов и полководцев.

– Это центральный вопрос и для профессиональных историков, и для общества в целом. Все зависит от той системы ценности, которая положена в основу постижения истории. Если мы сместим акцент с версии прошлого, написанной палачами, на историю, увиденную глазами их жертв, дистанция, как говорится, будет огромного размера. Кстати, подобное изменение исторической оптики позволило Германии провести денацификацию страны. Вы можете себе представить, чтобы о Гитлере сейчас писали в общенациональной прессе и учебниках, что, с одной стороны, он, конечно, вверг всю Европу в кровавую войну, сжигал в печах евреев, планировал уничтожить славян как неполноценную расу, но, с другой стороны, он построил в Германии хорошие дороги и уменьшил безработицу? А о Сталине до сих пор можно рассуждать в подобном ключе...

Если мы поставим в центр нашей этической системы человека, то в нашей истории мы сможем увидеть совсем другой ряд героев и иные оценки событий.

В журнале «Новое литературное обозрение» мы сделали несколько специальных проектов, призванных переосмыслить ключевые моменты истории с подобной антропологической точки зрения. Например, несколько лет назад вышел сдвоенный выпуск журнала, посвященный одному, последнему году существования советской империи – 1990-му. Идея этого проекта рождена не только академическим интересом к недавней истории, но и глубоко личными переживаниями. Мне посчастливилось быть свидетелем и активным участником исторических событий конца 1980-х годов; я провела три незабываемых дня на баррикадах у «Белого дома» во время августовского путча 1991 года и вернулась оттуда свободным, не советским человеком. Все последующие годы я не перестаю задавать себе вопрос: как могло случиться, что Советский Союз рухнул в одночасье и никто не смог предвидеть его крах? Чем объяснить, что СССР распался мирно и практически бескровно, а благополучная (по советским меркам) Югославия погрязла в гражданской войне?

Напрашивается естественный вывод: мы плохо понимаем, как устроено и функционирует «закрытое общество», какие скрытые процессы трансформации протекают под обманчивым покровом тоталитарной «стабильности», какими порой причудливыми путями прокладывает себе путь к демократическим преобразованиям. Моя гипотеза состояла в том, что именно этот год, выпавший из культурный памяти общества и оттесненный в тень «театральными» 1989 и 1991 годами, был ключевым и поворотным в новейшей истории России, что события этого «темного» года предопределили дальнейшее развитие страны. Чтобы проверить эту догадку, мы составили исчерпывающую 400-страничную хронику 1990 года, которая сама по себе читается как захватывающийся триллер. Вокруг этой хроники выстроились блоки статей, анализирующие различные стороны жизни страны: трансформации в экономике, политической и повседневной жизни, в художественной и научной среде, в общественном сознании и институциональных структурах. Нам удалось взять серию интервью у главных действующих лиц этого периода, а также разыскать дневники и мемуары очевидцев событий.

Наше исчерпывающее описание 1990 года полностью подтвердило первоначальное предположение: этот краткий отрезок времени был подлинно революционным периодом, и критическая масса изменений во всех областях жизни сделала процесс распада советской империи необратимым. Весь новый уклад жизни, все достижения и изъяны последующего двадцатилетия были сформированы в 1990 году. Но самым важным открытием для нас оказался облик позднесоветского общества. Вопреки расхожим представлениям о фатальной неготовности российских людей к созидательной деятельности, наши исследования доказали, что в критический момент истории усилия различных социальных групп, личная смелость и креативность, общий дух эпохи, требовавший перемен, позволило стране избежать катастрофического сценария развития. Переосмыслив трагический опыт тоталитарного существования, общество сумело найти интеллектуальный ресурс для строительства новой жизни.

Так что новые подходы к прошлому сулят нам много интересных открытий.

– Сейчас предлагается создать единый учебник истории страны для школ…

– Я принципиальный противник этой идеи. Очередной официальный исторический канон отбросит нас далеко назад и сведет на нет многолетний мучительный, но столь необходимый процесс десоветизации индивидуального и общественного сознания. Совершенно очевидно, что этот единый, вернее – единственный, учебник будет представлять собой разновидность сталинского (читай – тоталитарного) «Краткого курса ВКП(б)», где Россия вновь будет описываться как осажденная крепость в кругу вечных врагов, с своим особым путем, сдобренным псевдорелигиозным пафосом, с лихими князьями/царями/генсеками и их славными опричниками, огнем и мечом искореняющими крамолу и тайных изменников. Это будет очередной вариант милитаристской имперской истории, который будет вбиваться в головы детей, воспитывая в них не граждан свободной страны, а верноподданных. В сущности, это законсервирует ментальность перманентной гражданской войны, которая до сих пор не изжита в обществе. К тому же повторная монополизация истории затронет и все академическое знание. В последние годы историки и так испытывают давление со стороны государства; канонизация прошлого неизбежно приведет к окончательной идеологизации исторической науки, к шумным кампаниям по борьбе «с фальсификацией истории» и прочим подобным малоприятным последствиям.

Ностальгическая идеализация советского прошлого может сыграть с нами жестокую шутку. Недавно в «Новом литературном обозрении» вышло двухтомное фундаментальное исследование историка Петра Дружинина «Идеология и филология». Он на огромном корпусе документов показал, как чудовищная послевоенная вакханалия под названием «борьба с космополитизмом» погубила не только отечественную гуманитарную науку, но и ряд наук естественных (микробиологию, генетику, медицину). Этот разгул реакции нанес страшный удар по морали и без того травмированного и дезориентированного общества, открыто провоцируя учеников предавать своих учителей, а потом без зазрения совести растаскивать научные труды репрессированных ученых для собственных диссертаций. Не оттуда ли берет истоки славная традиция плагиата, которая в последнее время привлекла внимание общественности? Не хотелось бы, чтобы подобные эксцессы реанимировались в наши дни. Иначе не хватит никаких денег и усилий всех пиарщиков мира для создания позитивного имиджа России.