Петра Калугина: "Напиши мне о самом, о самом и на счастье повесь в интернет"

Сергей Алиханов

Петра Калугина родилась в Норильске. Окончила филологический факультет МГУ.

Стихи публиковались в журналах: «Знамя», «Октябрь», «Арион», «Новая Юность», «Нева», «Homolegens», «Русский переплёт», «Подлинник»; на порталах: reading-hall.ru, poembook.ru, stihi.ru и других ресурсах Интернета.

Изданы стихотворные сборники: «Твой город», «Круги на полях», «Изобретение радуги».

Автор психологического романа «Группа», издательство «Эксмо».

Творчество отмечено Золотой медалью «Победитель конкурса «Кубок Мира по русской поэзии — 2016».

Литературный обозреватель портала на «Кубке Мира по русской поэзии».

Член Союза писателей Москвы.

Особый тип образности, присущий поэтике Петры Калугиной, характерен новыми, необычными логическими связями, возникающими в привычной реальности.

Поэтесса словно предвидела, предвосхищала грядущую эпоху разобщённости, которая так внезапно, практически мгновенно вдруг наступила! И утопией такой гармоничной, милой и на самом деле уже достигнутой (!) окажется удаляющийся от нас мир, в котором — еще так недавно! — мы все жили.

Стихам Калугиной свойственна географическая и временная конкретность. Это тем сильнее ощущается, что в каждой ее строфе происходит сближение значений и сущностей до полного их совпадения. При текущей, неспешно разворачивающейся трагедии, и экзальтированный оптимизм, и остаточный — слышимый в дальних отголосках — социалистический пафос превращаются в пародию. Петра Калугина пишет об этом с особой, присущей ей грустной, всегда чуть ироничной интонацией:

Нарядный мир, усевшийся на мель!

Рехнусь – и напишу тебе емейл,

С которым выйду из дому – доставить

По назначенью. Но, пройдя лесок,

Остановлюсь, массируя висок

И простодушно сетуя на память.

...Когда весёлый ветер-лихолёт

Мне крышу окончательно сорвёт, –

Пущу на крылья оба драных ската.

Я буду очень странный механизм:

Коньки, обломки крыши, пара линз

И полный бак чистейшего заката...

Как бы летящая звукопись художественной речи Петры Калугиной предельно выразительна. Но главное, в творчестве поэтессы нет никакой противоположности «бытия и сознания» разрешению которой мы бездарно посвятили и потратили весь 20 век.

Поэтическим голосом, талантом, и женским характером, воплощенным в текст, — лучший и единственный выразитель человеческого сознания! — поэтесса попытается спасти и восстановить хоть какое-то подобие бытия. Ее поэтике и просодии присущи эстетические ценности, заложенные пусть в несколько модернизированные, но все же в классические формы.

Петра Калугина своим творчеством воплощает исконную и такую простую истину: только неустанное, постоянное духовно-поэтическое освоение может спасти и восстановить этот рушащийся мир.

Творчество Петры Калугиной с ритмообразующими значениями, как нельзя лучше, воплощают эту надежду:

Дети грохочут скейтами, лупят в мяч —

Истосковались, бедные, по активностям.

Бабушки группы риска вернулись с дач,

Перетирают кости проклятым вирусам.

В луже под урной — маска, последний «лик»,

Кем-то небрежно скомкана, недоброшена...

Радуюсь, радуюсь осени каждый миг,

Щурюсь на свет и думаю про хорошее

Петра Калугина принимала участие в проекте нашего автора Бориса Кутенкова «Полет разборов» 20-е заседание. А ее поэтический вечер в кафе сейчас особенно трогателен и напоминает, насколько был прав Де Сент Экзюпери, сказав, что «Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения» —

https://youtu.be/Da-g7ZdO2AY

Творчество Петры Калугиной породило множество откликов и статей.

Александр Славуцкий — журналист и критик, поделился: «Стихи Петры Калугиной по форме вполне традиционны и классичны, как и итальянское имя Петра… они не из далекого прошлого, а из дня сегодняшнего, из окружающей нас повседневности. В ее стихах постоянно встречаются узнаваемые атрибуты современности, социальные сети, Интернет...

В них присутствует и огромный, засасывающий в себя десятки тысяч жизней город, выход в подвижное пространство которого – всегда шаг навстречу чему-то новому.

Стихи одновременно показывают сложность и запутанность внутреннего мира своего героя, наслоение рефлексий, их противоречие между собой и в то же время слегка иронизирует над ним, тем самым если и не решая каких-то существенных, волнующих всех вопросов, но помогая своему читателю пережить их, как бы подставляя плечо, чтобы вмести с ним нести этот груз.... ее поэзия, при всей своей традиционности и классичности, – плоть от плоти нашего времени.

В отличие от шестидесятников, ее стихи лишены общественного пафоса, тут нет лозунгов, она пишет о себе, о личном, но как-то так получается, что, погружаясь в свой внутренний мир, она находит в нем то, что волнует и кажется важным другим. Это «плавучая бездна» бессознательного, и тревожное осознание «неисчислимости» времени жизни, растворенное в том же времени мерцание «тщеславных мнимостей», которых так много присутствует в жизни каждого из нас.

Калугиной удается переплавлять в поэзию, в яркие образы абсолютно все в окружающем ее бытии…

Думаю, каждый читатель, найдет и свое отражение в зеркалах этих красивых, завораживающих стихов...».

Анна Жучкова, литературовед, кандидат филологических наук, написала о только что вышедшем романе «Группа», и одновременно высветила характер творческого процесса — природу «магического кристалла» поэзии Петры Калугиной: «Поток – одновременно и подсознание, и виртуальный мир. Виртуальность, по сути, и есть визуализация бессознательного, наших образов и архетипов...

Работа с подсознательными образами составляет основное содержание… Калугина описывала опыт психологических тренингов… Важно, наполнит ли автор их новым (своим) содержанием. Калугина наполняет...».

Но главное, что на странице портала «стихи.ру» творчество Петры Калугиной породило множество откликов и рецензий читателей — их у нее более ста тысяч! — скрытых в основном под никнеймами:

— «Очаровательно!»,

— «Магические стихи. Растревожили.»,

— «Золотой век - он всегда в прошлом…».

Вовсе нет! Оливковая ветвь внутреннего отзвука — «on line» — дополняется голосами читателей! Золотой век продолжается, и наши читатели могут сами в этом убедиться:

***

Ты умеешь держать дистанцию,

Я — удар.

Ты уходишь — какая разница,

С кем, куда.

До свиданья, прощай ли брошено

Мне всерьез,

Я отвечу: всего хорошего.

Не вопрос.

Не вопрос, не ответ, не ссадина

На душе.

Равновесия точка найдена.

Мне уже

Так легко, так почти на цыпочках

Я иду

По натянутой этой ниточке

В пустоту.

Балансируя, как вальсируя

Где-то над.

Говори мне, что я красивая

Невпопад.

Говори мне, что я хорошая, —

Так и есть.

Говори мне, что я бескожая —

Здесь и здесь.

Говори, обнимай, отталкивай,

Будь чужим.

Мы не этим ли кругом замкнутым

Дорожим?

И не это ли нам так нравится, —

Лед и жар?

Ты умеешь держать дистанцию.

Я — удар.

***

А я бы любила, когда бы могла,

Настырную осень, настойку тепла

В янтарно-рубиновой склянке,

Растрепанных листьев изнанки

На мокром асфальте, в оконцах воды,

Где свет фонарей поджигает следы

Недавно ушедшего лета:

Так надо, такая примета.

А я бы любила — и ветер, и дождь,

Когда бы забыла, что нас не вернешь

Друг другу, ни даже на вечер.

Ни даже на автоответчик.

И это — нормально, забудь, не дрожи

От бьющего тело озноба души.

Подумаешь тоже — зазноба!

Всё так. Только я всё равно бы

Любила, ходила бы парком одним —

Кленовым, бубновым, неважно каким,

Бубнила бы: здравствуй, ну как ты,

Деля на сердечные такты

Два слога, которые — имя твое.

И даже не спрашивай: «что тебе в нем?»

Мне в нем — ничего, ничего нет.

Оно меня больше не помнит…

А я бы любила — да я и люблю, —

Как время ползет, приближаясь к нулю,

А место теряет значенье,

Оставив лишь отзвук качельный.

И дымку, и дым не твоих сигарет,

И это не ты мне оглянешься вслед,

Не я тебе это, шалея

От радости, кинусь на шею.

Но всё это глупости, всё ерунда,

Я просто одна, и иду в никуда,

Сквозь парк, от всего отрешенный

Резной параллелью решетки.

…И воздух — такой, словно тянут извне

Всю душу за все оголенные «не»

Из тела, как будто из комы.

Туда, где уже невесомы,

Уже неважны ни слова, ни дела.

Но я бы любила… когда бы могла.

Одуванчиковый чай

Это как сдуть одуванчик во тьму:

Краткая зримость печали.

Это как сердце поведать уму

В тихой беседе за чаем.

Темная комната, маленький свет,

Ночи бессонная арка.

Бедная химия трех компонент —

Сахар, вода и заварка.

Вечная магия трех компонент...

Сердце, ты веришь ли в Душу?

Ум разливает по чашкам ответ,

Первым вопрос обнаружив.

Ум объясняет, даёт имена,

Рамки толкает всё шире...

Это дрожит, затухая, струна —

Всё, чем ты был в этом мире.

Всё, что ты помнил, забыл, не успел

Сделать, сказать на прощанье...

Белые души срываются с тел,

Тонкие стебли качая.

Кто-то навстречу. Знаком силуэт.

Ветром влечет к силуэту.

Это как сдуть одуванчик во свет —

Облаком встречного света...

Хочу домой

Хочу домой. Задёрнуть шторы.

Погромче музыку -и лечь

Ничком в заглазные узоры

Под мотыльковой дрожью плеч.

Хочу домой. Звучит как мантра.

Как будто есть какой-то дом,

В который нет пути обратно...

А между тем — я не о том.

А я о той лишь — несказанной,

Плавучей бездне подо мной,

Куда закрытыми глазами

Так сладко плачется: домой

Хочу...

Твои стихи

Твои стихи - как книги для слепых —

Читаются подушечками пальцев.

О них самих и обо всё, что в них,

Неосторожно хочется пораниться.

Отдёрнуть руку, слизывая кровь...

Но удержаться взглядом, как за ветер, —

Не за слова. За невозможность слов

Любых других. Любых, помимо этих.

***

То ли времени пружинка,

То ли вечности тоска,

Бьется жилка - старожилка

Поседевшего виска.

Рубишь ритм рукою — словно

Талисманом сделав жест.

За тобою слово в слово

Я спешу из этих мест

Умыкнуть себя — в тугую

Эвридиковую навь.

Ты люби, люби другую,

Но натянутой оставь

Эту ниточку меж нами,

Эту шелковую грусть...

Через жизнь твоими снами

Я пройду. Не оглянусь.

Зима была...

Зима носила шапочку горчичную,

Лодыжки выставляла напоказ,

Экранчик прикрывала /это личное/

В метро от любопытствующих глаз.

Была такая мега-европейская,

С заведомой приязнью в уголках

Тепличных губ, летала монорельсами

Стремительно, как Навка на коньках.

В смешные, глуповатые истории

Влипала, замечтавшись на луну.

Потом лодыжки грела в Якитории,

Взяв – не на вынос – маки и улун.

Листала дни, дрожа от знобкой радости,

В уме тасуя планы: май-июнь

/июнь-июль?/ и две недели – в августе.

Алоха бэй, два клика по превью.

Зима – была, крутилась непоседливо,

Жужжала и звенела, как юла.

Зима была такая… непоследняя,

Такая вся – предлетняя была…

Доставка

Белые ангелы скорых,

жёлтые ангелы яндекс-еды.

Весь в лентах, трепещет город

на сквозняке беды.

Ну что ты свое «…не выдаст…»

заладила, да «…не съест…»

Девочка-девочка, вирус

входит уже в подъезд!

Вот он уже у двери –

доставщик, курьер в пальто.

А ты говоришь «…не верю…»

А он говорит «…во что?..».

Радуюсь

«Думай о хорошем».

Илья Леленков

Радуюсь осени после чумной весны.

Осени, до которой ещё полгода нам.

Щурюсь на солнце: кажется, спасены.

Падают листья, плотно занявшись городом.

Дети грохочут скейтами, лупят в мяч —

Истосковались, бедные, по активностям.

Бабушки группы риска вернулись с дач,

Перетирают кости проклятым вирусам.

В луже под урной — маска, последний «лик»,

Кем-то небрежно скомкана, недоброшена...

Радуюсь, радуюсь осени каждый миг,

Щурюсь на свет и думаю про хорошее

Закличка

рыси выси, голуби глубин,

облаков камчатые камлания

приходи ко мне на карантин,

будем одиночить за компанию

приноси вино и маасдам

зайца в шапке, в рукаве тушканчика

будем по мотивам, по следам

разбираться, что б всё это значило

для чего нам дали этот квест:

лодку, волка, дедушку и бабушку

если тяга к перемене мест

одолела – приходи, пожалуйста!

заколотим дверь житья-бытья

будет в группе риска только двое нас

приходи скорее, чтобы я

обняла тебя и успокоилась.

Голоса в шлемофоне

Слетев с катушек – встану на коньки

И вдаль помчу – на те вон огоньки,

Разрозненные бусины пейзажа.

Они отсюда смотрятся чудно,

И мной уже примечены давно,

И тайно пересчитаны тогда же.

Свихнув рассудок, выгляну за грань,

Побеспокоив фикус и герань –

Насельников зашторья-приоконья.

Я всё тогда увижу – наяву:

Зелёный снег, февральскую траву

И космоса пылающие комья.

Увижу – всё, как видят в ярком сне:

Дорогу, уводящую вовне,

Вороньих гнёзд галактики на вязах,

Прозрачный день, исполненный сует,

Увижу ночь и дальних бусин свет –

Нейронные мерцающие связи.

Нарядный мир, усевшийся на мель!

Рехнусь – и напишу тебе емейл,

С которым выйду из дому – доставить

По назначенью. Но, пройдя лесок,

Остановлюсь, массируя висок

И простодушно сетуя на память.

...Когда весёлый ветер-лихолёт

Мне крышу окончательно сорвёт, –

Пущу на крылья оба драных ската.

Я буду очень странный механизм:

Коньки, обломки крыши, пара линз

И полный бак чистейшего заката.

Притяжение

Вечерние скопленья окон

О чём-то взгляду говорят,

Их блюзовым тягучим соком

Привычно лакомится взгляд, —

Бездумно, вряд ли замечая,

Что сам становится теплей.

Узнать бы, что его смягчает

В случайной формуле огней?

Что в этом, собственно, такого —

Там погасили, тут зажгли,

Зажгли и погасили снова...

Так единицы и нули

Стекают вниз по монитору,

Шифруя тайну бытия.

Тебя притягивает город,

Как муравейник — муравья,

Как ноздреватый сыр уюта —

Озябшую полёвку-мышь.

«Смотри — луна! Скорей: салюты!»

И ты — бежишь.

Собака лает

Собака лает, ветер носит —

Собаку с будкой, листья, осень,

Клочки растрепанного дыма,

Они моя картина мира.

Летит моя картина мимо,

Меняясь неостановимо.

Собака лаять перестала,

И тут же ветренее стало.

Всё в мире связано незримо —

То облако с повадкой мима

И то, с котомкой пилигрима

На кучевых руинах Рима,

И прима с кисточкой для грима.

Всё зыбко, мнимо.

Пёс оторвался — прямо с цепью

По небу мчит, цепляя репья,

И хвост его трубой из дыма

Летит за ним неотделимо.

Всё в этом ветре повторимо,

Что не влекомо, то гонимо,

Растворено — и вновь творимо.

Скажи мне что-нибудь, помимо.

Заполярное время

Магнитной стружкой снег летит во тьму.

Мой город бит любовью — белой оспой,

И больше не тождественен тому,

Где я жила-была на Комсомольской;

Ходила в школу, за' уши держа

Ушанку и ничком ложась на ветер.

Где прыгала в сугробы с гаража,

Как в первые фантазии о смерти.

Перебегала незнакомый двор.

Вставала, скрипнув крышкой, из-за парты.

Где солнце, выплывая из-за гор,

Мимозой пахло на Восьмое марта.

Где я себя увидела — такой,

Крадущейся вдоль граней и излучин;

Где на удачу гладила тайком

Свой оберег, мозоль от авторучки.

(«Кем хочешь стать?» Писателем хочу,

Но отвечаю коротко: «Юристом»).

Где я свою лелеяла мечту,

Как на окне — проклёвыш остролиста.

Где вьющийся позёмковый дневник

Хранит мой почерк – никому на память.

Теперь есть ты, мой выросший двойник,

Да беглый шелест клавиш под руками,

Похожий на роенье костерка,

На лёгкий треск статического снега.

И зябнут пальцы, и саднит слегка

Бесследная утрата оберега.

Я из города Нэ

Я из города Нэ. Здесь качнёшь ты печально башкой,

Отрицая, что где-то в стране существует такой.

Что дымят его трубы, торжественно, словно трубят.

Я не спорю с тобой. Я всё так же встречаю тебя

В наваждениях улиц, в бездонных кошмарах дворов,

Где хрустальное время осыпалось розой ветров,

Где сакральные глянцы глядят, не старея, со стен.

О нигдешний мой Нэ, побратим вездесущего Эн!

Я скрываю любовь, как опасный и редкий недуг,

От себя, от тебя, а другие и так не найдут.

Тёмным утром в глухом ноябре открывая глаза –

Я из города Нэ. Я была в нем секунду назад.

За окном всё идет, не спешит, не кончается снег.

И трамвай по мосту дребезжит в запотевшем пенсне.

В отражении сна, в зазеркальной его глубине

Он сейчас повернет… и тогда мы окажемся в Нэ.

Первым норильчанам

Кости вечной мерзлоты –

Человечьи да оленьи.

В никуда ведут следы,

Умыкнули поколенье.

Извели – да не одно! –

Поглумились, было дело.

Светит солнышко в окно,

От заката до расстрела.

С хриплым кашлем из груди

В стынь барака рвется: Боже!..

«Кто проснулся – выходи!

Окочуренные – тоже».

Тем – кайло и триста грамм

Хлеба вязкого, сырого.

Ну а этим… ну а вам –

Ни того и ни другого.

От мучений и надежд

Вы свободны, человеки!

Вера – звательный падеж,

Рудимент в зверином веке.

внутри бумаги

светло, тепло внутри бумаги,

как в небольшом древесном храме

горит огонь внутри бумаги,

но кто поддерживает пламя

но кто лежит, закинув руки,

и видит облако напротив

а правда, что слова и звуки

здесь не живут, сюда приходят

по стенам блики – это лики,

они как лица, только птицы

и много дикой ежевики,

которой можно поживиться

...приходят, да, и прилетают:

дрозды, щеглы, синицы, галки

прошиты кроны щебетаньем,

как тесен мир внутри бумаги

как умещается легко здесь

всё, что могло быть, и что было

сюда заглядывают лоси

лизнуть шершавые чернила

а ты протягиваешь пальцы,

тебя влечет прикосновенье –

сама возможность оказаться

причиной этого горенья.

И мы останемся вдвоем

И мы останемся вдвоем.

Не друг у друга, не на свете,

А так, что сами не поймем,

А так, что сами не заметим,

Какие в считанные дни

Случатся с нами перемены.

Мы так останемся одни

На кромке замершей Вселенной,

Как остаются на морской

Стоять, от зги солёной щурясь,

Махнув компании рукой –

Идите, мол, я догоню вас!

Но не догоним никогда

Ни ты, ни я своих компаний.

Мы так останемся, оста...

Как море плещется о камни.

ПОДОЖДИКА

Дождь пытается что-то сказать.

Я боюсь, что вот-вот пойму

И уже не смогу назад

Отыграть, и тогда к нему

Поневоле придётся мне

Прислушиваться вот так

До скончания дней, и не

Абстрагироваться никак

Мне тогда уж наверняка

От знания языка.

От незнания языка.

Потому что, как только вник

В заоконный дождя бубнеж —

Ты навеки его двойник,

Человек, но как будто дождь.

Но как будто идёшь, стоишь

Перед входом в любую речь.

А стекло между вами — лишь

Только повод струиться, течь,

Извиваясь, дрожа слегка,

Каплями языка.

Словно кто-то бессловно грезит,

Продвигаясь по кромке фразы,

Интонациями в разрезе

Окропляя мой слух и разум.

«Подожди-ка» - скажу уму.

Только слухом тебя пойму.

КАРРАРСКИЙ МРАМОР

«Приди ко мне - я всё тебе прощу!»

Влетает время камешком в пращу,

Раскручивая вспять плечо Давида.

Он отступает, камень свой кладёт,

Легко и ловко движется вперёд

Спиной, пока не скроется из вида.

Прекрасен ликом, статен и высок,

Нагим он входит в мрамора кусок,

Стремительно «всем лишним» обрастая.

Не юноша уже — а монолит

Каррарский перед Мастером стоит.

Что делать с ним? Задача непростая.

Что делать с ним? Задача в самый раз

Для гения, что, разощурив глаз,

В тень пятится, взыскательно-раздумчив.

Рассветная Флоренция в огне,

И, нежась, прижимается к спине

Своей подруги молодой натурщик.

Нет будущего... Это всё равно.

Теперь есть настоящее одно —

Парить в его объятиях, как в лодке,

В сплошном потоке солнца-сквозняка...

И ей ещё неведомо пока

Проклятие обратной перемотки.

ПРИХОДИТ НОЧЬ

...Приходит ночь — наружу мехом,

Вовнутрь — завоями сирен,

И чьим-то заполошным смехом,

Что вдруг забьётся между стен.

И этой дикой, беспардонной

Мотоциклетной трескотней.

Приходит ночь — смотреть Джокондой

На всех, кто скрылся от неё,

На всех, кто ждал ее — и вышел

Навстречу, в космос, в магазин,

Кто на краю судьбовной крыши

В последний миг притормозил.

Кто, распахнув глаза, прижался

К подушке, призывая сон,

И понял всё, и догадался,

Всё сразу понял обо всём:

Не гостем, даже не соседом,

Приходит ночь — к себе домой,

Мерцая отражённым светом,

Но первозданной, чистой тьмой.

КАРТОШКА

Сегодня день - копать картошку.

Уже все родственники в сборе,

Уже корзины из сарая

Плетёные извлечены.

Все чуть на взводе, но в хорошем,

Но в безобидном, так-то, смысле,

И балагурит дядя Боря

Про лишь бы не было войны.

На маникюр надев перчатки,

Выходят женщины на грядки.

Они давно все городские,

Вполне успешные, вполне

Купить способные картошку

В красивом светлом магазине,

Но ковыряются на грядке,

И дело даже не в цене.

А дело, как бы это... в дани

Традиции и бабе Мане, —

Ей далеко за девяносто,

Но вечно восемьдесят семь.

Она сама-то не копает,

Но тут и там ее мелькает

Лицо лучистое, в морщинках,

С приветной ласкою ко всем.

На небе пасмурно и тучно.

Ей между нами, всяко, лучше,

В нарядном новеньком халате

Расцветки яркой - махаон.

На небо смотрят дяди, тети:

Не помешал бы дождь работе,

А правнук бегает за Машей,

Ее заметил только он.

Как хорошо быть семилетним!

Давай на яблоню залезем?

Вот здесь вот осторожно — яма!

А хочешь, покажу телка?

Бежим скорее! Кто последний —

Тот вечный вода и козявка!

И он летит — во все лопатки,

И победит наверняка.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Я бегу от гусей-лебедей, —

Спрячь меня, милый город!

В отблесках на воде,

В гулкости переходов.

В талой кисейной мгле,

В готике и барокко,

В криках оле-оле,

В сговоре темных окон.

Не от меня самой

Спрячь — от пернатых бестий,

Яблонево укрой,

Заобнимай в подъезде.

Выведи в тайный двор

«Печками» подворотен.

В огненной шапке вор,

Вон я — в окне напротив.

Там ещё, там и там,

Дробный фантом витражный.

Гуси поднимут гам,

Гуси меня однажды

Выследят, победят,

Уговорят, заставят...

Кину прощальный взгляд, —

Я теперь тоже в стае.

НЕЖНОСТЬ

Ушел, нежнейше поцелованный,

Накинув на плечо рюкзак,

И неизвестно, буду снова ли

Я целовать его вот так...

Не потому, что нет взаимности,

Что был лишь миг... Не потому.

А просто невозможно вынести

Такую нежность никому.

УВЛЕЧЕНИЕ

Всё началось такого-то такого-то,

Единственно по схожести натур,

Но было бестолково истолковано

Тобою, мой любезный балагур.

А я к тебе – с миндальными печеньями,

Хромую в поводу ведя козу...

Такое это было увлечение,

Соринкою застрявшее в глазу!

Но этот глаз я щурила старательно

И помнила всё время про него,

Не зная, до чего ты проницательный.

Я и сейчас не знаю, до чего.

Я ДЛЯ ТЕБЯ НЕ СТАНУ ВСЕМ

Я для тебя не стану всем.

Ты про меня – покинешь сказку.

Усталый рыцарь снимет шлем.

Бесстрастный шут натянет маску.

Я этой музыки боюсь,

Я этих слов не понимаю.

И даже помня наизусть,

Молчу об этом, как немая.

Я для тебя не стану всем,

Хоть это ничего не значит.

Усталый рыцарь снимет шлем –

Но вновь лицо в ладони спрячет.

Затопит душу пустота,

Над головой померкнет солнце.

Я посмотрю в глаза шута.

О нет, он больше не смеётся!..

***

Давай друг друга будем обижать,

Держать на расстоянии, держать

Не за руку, но за подлог руки –

За нами сочиненные стихи,

Которых суть: «прости, не обессудь»,

А любишь или нет – уже не суть.

Слова, слова... Пустышки, мотыльки!..

А ты молчи, не отнимай руки.

***

уйти в язык – доверчивым телком,

с шершаво-ласковой душой, еще молочной,

уйти в язык – а не за языком, –

вглубь убредя от всех его обочин

последовать – на зов ли, наобум…

сквозь розовую клеверную дымку

идет бычок, лобастый тугодум,

качается, хмельной, ни с кем в обнимку

слова, слова… как сочная трава,

густая навь, колеблемая зноем...

уйти в поля поэтом и героем –

теленком, народившимся едва.

Утро в ноябре

За шторой возле подоконника

запахло будущей зимой.

На миг, но превращаюсь в школьника –

ему так хочется домой

отчаянно, хотя из дома

еще не вышел он пока.

Мне навсегда теперь знакома

его лиловая тоска

в уютных жёлтеньких квадратиках,

с далёким хлопаньем дверей.

А значит, будет математика,

и физкультура вслед за ней.

Не бьется сердце, а сжимается:

отдал бы многое сейчас

за дикий вопль: «Отменяется!»

у входа в выстуженный класс.

За братства маленького кокон

(Мы – не рабы! Рабы – не мы!)

А у зимы так много окон,

Сквозь зиму в зиму, из зимы…

Экзотическая фантазия

Закрой глаза, скажи, на что похоже? –

Фрукт или овощ, горечь иль услада?

Моя любовь плывет к тебе на помощь

На лодочке из шкурки авокадо.

Моя любовь идет к тебе на помощь,

Качается фонариком физалис.

Закрой глаза. Не бойся, не утонешь.

Плыви ко мне с закрытыми глазами.

Отведай не из рук – из поцелуя

(А впрочем, то и это совместимо)

И распознать попробуй: маракуйя?

А может, это мякоть мангустина?

Папайя, дуриан или ююба?

Кивано или, может, черимойя?

Облизывай задумчивые губы:

Ну что же это, всё-таки, такое?

Заглядывай в себя, касайся клавиш,

Крутни воображение, как глобус!

Не угадаешь, ох, не угадаешь…

И мы с тобой не выиграем конкурс.

Мойка, 12

1.

Небо лоскутной кройки,

Ветер из-за угла.

Набережная Мойки,

Что ж ты не сберегла

Вот мы пришли, заходим…

Дома ли? — Только был.

Снова курок на взводе.

Выстрелил. Не убил

Спальня, библиотека…

Детская, кабинет…

Два воспаленных века

Смотрят ему вослед

Легкий какой, наверное,

Ведь на руках внесли…

Свечи, бинты, отнервные

Капли для Натали

Локоны, эти локоны…

«Лик твой люблю, а суть

Более даже…» Доктора

Крикните, кто-нибудь!

«Рана несовместимая» —

Вынесет приговор

Сухонькая, субтильная

Дама-экскурсовод

Ну же, давай, брат Пушкин! —

Мы не поверим ей,

«Нынче немного лучше» —

Вывесили на дверь.

Нынче немного лучше! —

Ангел качнул весы…

Выживет! Ай да Пушкин!

Ай да России сын!

2.

Не уходи, не уходи, пусть рана — понарошку,

И пусть окажется, что в снег не падал ты без сил…

А бедный Пушкин так любил моченую морошку

И перед смертью у жены о ней лишь попросил.

Другу

Остуды растекающийся яд,

Заливка вен чуть подсинённой бездной…

Переставляешь, словно точки над,

Предметы с места

На другое место,

Как бы на ощупь пробуя постичь

Ту истину о склеенных осколках.

Двух душ – но не союз теперь, а клинч

Беспомощно барахтается в волнах,

О рифы быта… о «такая жизнь…»

То тем, то этим боком ударяясь;

О смех и грех, о мелкую корысть,

О горькую, удушливую радость –

Быть правым. Обернуться, уходя,

Но лишь затем, чтоб вбить поглубже гвоздик

Над «ай». Над мягким шелестом дождя

За окнами. И надо всем, что после.

Пока ты здесь, всё будет невпопад.

Докуришь – и она тебя забыла.

Ты – прошлое в разрезе. Экспонат

С желейной кровью, бледной, как чернила.

C высоты

с высоты летающего во сне

вижу город, растянутый на шпагатах,

вижу лица, запрокинутые к весне,

и саму весну — так близко, в пяти шагалах

вижу речку, ныряющую под мост,

угловатой набережной колено,

ветер, как таитянка, полощет холст,

за любовь обстирывая гогена

вижу в парке чертово колесо

для закатно-рыжей гигантской белки,

сальвадоры ловят меня за сон,

я, смеясь, ухожу под стрелки

светофоров, чей заговор обречен —

пробудившись, я тут же его раскрою…

кто-то ласково тронет мое плечо,

как просила, — не ранее, чем весною

кто-то меня «заладует» — пора, проснись! —

возвращая в тело из самоволки.

…на пустом шоссе звонко-синий анри matiz

разлетится в солнечные осколки.

Кюрасао

человек високосного года,

неразменный герой новостей,

я стою у стеклянного входа,

у вращающихся лопастей

мне сюда не войти и не выйти —

слишком быстро лопочет вода

верлибрист перепутанных нитей,

конькобежец толченого льда

извините, простите, позвольте

ямбы стоп примерзают к земле

леденею тристаном в изольде,

в ясноглазом ее хрустале

словно синий ликер кюрасао,

или капля сапфира на свет…

напиши мне о самом, о самом

и на счастье повесь в интернет

Эффект бабочки

Вера в смерть мельчает год от года.

Вот уж не представить: нет меня…

Вьется (да прихлопнуть неохота)

У виска, комариком звеня.

Знаю — будет, знаю — неизбежна,

Знаю, варианта только два:

Есть душа и нет души, а между —

Всякие картинки и слова,

Всякое такое, что бывает

И чего не может быть, но есть.

По Вселенной бабочка летает —

Света умозрительная взвесь.

Бабочка летает по Вселенной, —

Это все, что я могу сказать.

Бабочка летает по Вселенной,

Богу попадаясь на глаза.

Попадется — в том ее спасенье,

Выпадет из виду — забытье.

Сколько там еще до Воскресенья?

Пара взмахов крылышек ее…