Екатерина Бармичева: "Подвиг ребра Адама мелочен и бесславен..."

Екатерина БАРМИЧЕВА родилась в городе Георгиевске Ставропольского края.Окончила Гуманитарный институт ТВ и РВ им. М.А. Литовчина, работала теле-корреспондентом. Окончила Высшие Литературные курсы. Вела Блог журнала «Сноб». Модератор сайта и ведущая литкружка «Белкин» при Литературном институте им. А.М. Горького. На сайте «стихи.ру» 6000 читателей. Автор многих литературных порталов, участница поэтических Фестивалей и вечеров.

В издательстве «Стеклограф» выходит первый сборник ее стихов «От цинизма к мурмурации».

Поток ощущений - тактильных, слуховых, вкусовых, а главное зрительных - переплавленный в ледяном или обжигающем тигле всегда звездных температур, вдруг становится текстом.

Кажется, что этот глубоко внутренний, лирический поток ритмизован ни столько стихотворными размерами, сколько волновым космическим колебанием.

«Он вечен - ты вторичен» — это именно о тексте.

Одно из самых тревожных и, парадоксальным образом, оптимистичных сообщений недавнего, и так быстро промелькнувшего лета, попалось мне на глаза во френд-ленте:

«Бармичевы выкорчевывают ясени на своем участке».

На заброшенном участке - в добрых полгектара! - купленной по случаю земли - где-то в «неведомых областях» (Алексей Цветков) под Курском!

Мать с двумя сыновьями - втроем! - один из которых совсем еще мальчик, валят деревья, выкапывают и вырывают корни, сжигают на больших кострах - все летние дни и ночи! - этот почти промышленный объем еще сырой древесины. А затем пропалывают и засевают высвобожденное пространство почвы плодоносящими культурами, с тем чтобы просто выжить. В домишке (фотку Екатерина мне прислала) построенном еще в до хрущёвские времена по иллюстрациям к роману «Остров сокровищ».

Кажется, что Бармичева навсегда права, и «вечен» - в меру ниспосланности - именно текст, а вторичен автор, который, в данном, в высшей степени поразительном случае, все лето пробатрачил подёнщиком и плантатором в одном лице. Чтобы потом уже в лице третьем - прекрасном, посвежевшем на открытом солнце и воздухе лице поэта - явить миру стихотворение, прочитанное на Русско-китайском поэтическом Форуме в переполненном (и потом единодушно ей рукоплескавшем) зале Пушкинского музея - с этого выступления Екатерины Бармичевой начинается видео фильм.

«Найди себя, покуда тусклый свет

Лениво залипает в пятистенок,

Молчальников двустворчатых квартет

Минуя, тесноту их, копоть гренок,

Осевшую от века и на век.

Держи свечу и спички наготове -

Когда б кисель из сумерек поблек

И грудь сдавило слёзное апноэ...»

(детская болезнь, при которой прерывается дыхание)

Это строки - неоспоримое свидетельство Екатерины Бармичевой, что схватка - наблюдая за которой действительно перехватывает горло - между победно наступающим цифровым варварством и уходящей, съеживающейся духовно-волновой цивилизацией, казалось бы уже навсегда проигранной, все еще чудом продолжается - напряжением всех физических и духовных сил - выпалывая ясени на заросшем участке у лесной опушки.

И бездушная, бездуховная эпоха вдруг замедляет свой эсхатологический, гибельный ход, - или мне это только кажется? - и поворачивается лицом к человеку...

Чтобы строки, имеющие такую сверхъестественную силу, явились, надо заплатить - кому только? наверное, самому Господу Богу, каторжным трудом и собственной судьбой - другой валюты тут не бывает. И Екатерина Бармичева - всегда молча это и делает - и в жизни, и в стихах.

В видео она говорит, что «записывая стихи, я освобождаюсь от них, как от плода». Продвинутому читателю, собственно, все равно, какой ценой за все это заплачено. Главное, выходит первый сборник поэта, и стихи уже в зоне физического доступа...

Меня же особенно трогает чувство благодарности, выраженное Екатериной на одной из её социальных страниц, когда творчество 100-го поэта нашло свое отражение в нашей рубрике: «Пара слов о Сергее Ивановиче. Он один из немногих сегодня духовных меценатов и энтузиастов, которые стараются и работают ежедневно на популяризацию современной поэзии среди читателей. А ещё он обеспечивает нас фото и видеоархивами, делает с нами интервью, приглашает на международные форумы, при том, что сам: поэт, писатель, журналист; и, в общем, ему есть, чем заняться. Сергей Иванович не ревнует к творчеству и не соревнуется с десятками поэтов, о которых пишет, может поэтому мы все его так любим? Спасибо, Сергей Иванович!!!»

Спасибо Вам, Екатерина!

До следующей книжки обычно проходит лет 7-мь, и к тому времени вполне может быть, что мы окончательно разучимся читать с листа.

«Все сейчас - ничего на потом» - лучшее надо выставлять сразу, ничего не беречь - ни на следующий творческий период, ни на черный день. От лета обычно остается одно стихотворения, как и от поэта, а иногда и от целой эпохи - еще Александр Межиров сказал: «Останется одно стихотворение…»

Вполне вероятно, что таким стихотворением будет одно из этих:

Припять

Высвети нас, Господи, из темноты.

Приперть давит ждущих и просящих:

Тут не то, что душу, даже хрящик

Не освободить от ломоты.

Вход широк зело, да заперт изнутри,

Вновь преставленные сзади напирают –

И не важно, ада или рая

Алчем. Только отвори!

Дело рук твоих пошло на самотёк.

Норовим всё – кто взорвать, кто выпить;

В вымершую, выжженную Припять

Мир окутать, в круглый костерок.

Отче, сфокусируй сонный взгляд.

Или правит Болдинская осень:

Полнятся параболы и оси

Новых дел, творений робких ряд?

Мы ж – истерзанный и мятый черновик,

Нет и на полях живого места.

Скомкай и забрось его за кресло,

Наш фальшивый обесточив крик.

Или…

Высвети нас, Господи, из темноты.

Высвяти нас, Господи!

Из пустого в порожнее

Из пустого в порожнее, из пустого в порожнее, а иначе какой ещё смысл?

Покупаются плошки, начищаются крышки, расшибаются чашки коленей.

Прибивается пыль, разрыхляется твердь, наливаются хлебом и рисом.

Распускается лист, разветвляется род, расплетается ход направлений.

Хочешь, вправо иди, хочешь влево беги, привались к голытьбе истуканом.

За царя поднимись, за народ помолись, за себя промолчи до поры ты.

Но смертельный оскал сквозь движенье и шум проступает в лице неустанно.

И проси не проси, и терпи не терпи – непочинно разбито корыто.

От вершка до вершка мир пропитан слезой человека, который смеётся.

В каждых тихих глазах, в каждых диких зрачках – счёт трагедий упущенных шансов.

Но покуда кипит и плюётся смешно, и не лопнет от хохота солнце,

Мы не бросим чеканку мозолистых пят по костям предыдущих скитальцев.

Знал, что не Иов...

Знал, что не Иов. Зачем испытанья шлёшь?

Разве детей... не навсегда ещё отнял.

Радости - сон. Распогодице - стылый дождь.

Жизни движенью - подглядки в чужие окна.

Спутники лет скоротечных: хромающий чемодан,

Пухлый баул с бельём, да горшки с цветами.

Метр за метром фронт отступленьем сдан.

Яко же я тебя, ты - меня остави!

Знал, что не Иов, ведал, что не Давид -

Мозг на смиренье пуст, а карман на камень.

Пятиться некуда, смилуйся, не дави!

Подвиг ребра Адама мелочен и бесславен...

Великодушней к бабам сын твой был Иисус,

Можно ль балластом лезть на его Голгофу?

Так прекрати, прошу, властно-немой абьюз!

Я бы взошла на крест, да съезжают гольфы.

***

Найди себя в сужении кругов,

Когда затянет кучевая поволока

И штыковым дождём отрежет путь на Льгов

С мечтами о Москве, слоистый путь порога

С отходными тропинками в райцентр

Сквозь дымку сосен, комаров роистость,

Поля охровые неистовством люцерн,

Квадраты хлеба, ягодные низки;

Когда дикарский деревенский ареал

Сдаёт без боя ясеням пространство

И загоняется в бревенчатый пенал

С москитно-сетчатым и вёдерным убранством.

Найди себя, покуда тусклый свет

Лениво залипает в пятистенок,

Молчальников двустворчатых квартет

Минуя, тесноту их, копоть гренок,

Осевшую от века и на век.

Держи свечу и спички наготове -

Когда б кисель из сумерек поблек

И грудь сдавило слёзное апноэ

Горизонталью грузной потолка;

И утварь заиграла б с тобой в прятки,

А глубина, вдруг, сделалась мелка;

Угвазданные грязью голопятки,

Как будто до обеда не топтав

Рыхлистость сдобных муравьиных кучек,

Забрезжили крылато и стремглав

Рассеялись в углу, глаза измучив

Желанием отчаянным прозреть -

Тогда б ты напоследок чиркнул спичкой

И запер тело в теневую клеть,

И понял - правит свет. Он вечен, ты - вторичен.

Всё нормуль. Я уже не ною

Стол запутан кошачьим следом,

Лук в горшочках пускает стрелки,

О сакральном чернеют веды,

Проступившие на побелке

Вязью трещин, тенями рытвин.

В предвкушении страшной мести,

С устаревшей опасной бритвой

Ёжусь я на замшелом кресле.

Мир ответит за носогубки,

Распахавшие эти щёки;

Размельчённые, словно в ступке,

Неуслышанные упрёки;

За запазуху слёзных засух,

За тенёты под нижним веком –

Он ответит за всё и сразу,

Что влилось с материнским млеком.

Так с часок посижу и встану,

Кошку встречу, следы отмою

И иконе скажу упрямо:

«Всё нормуль. Я уже не ною.

Нам ли плакать при вашей жертве,

Мистер Бог (или всё же прана)?

Хоть страшусь неизвестной смерти -

Для известной мне слишком рано.»

***

Соплетия паутин минуя

Вишнями, потерявшими цвет,

Алкаю вышнего: «Аллилуйя»

С краюхой к завтраку, крохами на обед.

Шорк-шорк расползается по квартире,

Нет жажды, но надо набрать стакан.

До срока угасшее пламя Мцыри

По ветру пеплом несёт строка.

Что в сказки вера, когда здесь племя

Монетной схимой разобщено?

Многоэтажные ветшают клеммы:

В них нити жизни, из них - дерьмо.

Из комнат прочь, исправляй ошибку!

Наперерез проходной толпы.

Впиваясь в поле, вгрызаясь в скибку

Небесной дыни - греби в оплыв!

Туда, где в книгах лишь мох и ягель,

Где по дворам шелест абрикос

Вдогонку детству - там брось свой якорь -

На сытом бреге со стадом коз.

И грянет гром, и треснет буря!

На спину мокро взлетят хлысты,

Срезая штампы системных курий -

Пусть вспыхнет пламя в глазах пустых!

Примета верна

Примета верна – помоешь окно, и ливень.

Сейчас, представьте, декабрь, но вышло точь-в-точь.

Небо дробью вбивает в суглинок надежду и ночь,

За разводом стекла стоит человек наивен.

Он развесил волнами мерцание из гирлянд,

Ожидая чудес, что внесёт в старый дом Новый год,

Мандарины на простынь под ёлкой рассыпал и вот,

Грязь и топи снаружи, внутри – воспаление гланд.

Ноет черная мгла, город смирно огни свои прячет,

Где багров и недвижен стоял в сентябре бересклет,

Из окна теперь тонко-мятущийся силуэт,

Будто в воздухе над обрывом гребёт незрячий.

Человек – паникёр, вслед за городом гасит свет,

И по стенке ползет вглубь жилища, в надежный угол,

А ему под пяту мандарины, подарки, угги,

А ему под живот невысокий пушистый плед:

- Мама, скоро наступит праздник?

- Похоже, нет.

Пленная пустельга

Буднее утро. Урбанистический окоём

За изоляцией пластика и стекла.

Надо решиться и выйти в дверной проём,

Чтобы ещё судьба меня посекла.

Но я к нему разворачиваюсь спиной

И выхожу в другой – конченый эскапист,

Чтобы непогрешимой быть и льняной,

Самолетящей, как легкий осенний лист.

Чувство свободы, восьмой этаж, продувной балкон.

Неба бесплатный фильм – голубой экран

С титрами Бога. Расстроенный геликон

Высям сквозных добавляет ран

Рёвом турбин и размахом железных крыл.

Ластиком ветер стирает штриховки грязь –

Бег его равномерен, упёрт и стыл.

Ткань облаков латает былую вязь,

Втягивая в себя пустоту тонзур…

Зубы ломать о мир, когда сверху мга

Сдобным навершием, или овсяный жур –

Не по душе, но я пленная пустельга,

Кормят меня за решётками амбразур.

На разрыв

Примеряешься к ним - мера к мере.

Где не в стык, подгоняешь силой.

Плюш души выжигаешь серной,

Чтобы стать в их глазах красивой.

Пишешь речью свои причуды,

Список мечт, перечень условий.

Коммутируешь тело к людям,

Приторачиваешь слово к слову.

Что ни год, укрепляешь стяжку,

Истончая мембрану кожи.

Стонут сцепки и рвутся пряжки,

Раздирают на мясо. Всё же,

Под ногами ища замены,

Ты гнильём забиваешь дыры.

Но тебя набивают сеном!

И тебя выставляют в тире.

Жизнь спустя, на задворках лета,

Привыкая к подушке шлака,

Ты готовишься сгнить бесследно,

Как издохнувшая собака.

Я не мстительна, Боже правый!

Я любить продолжаю исто!

Но сожрут их мои же раны.

Мера к мере, а чистка к чистке.

Взаимоотношения женщины

среднего возраста с весной

Э-ге-гей! Колокола!

Растрезвонилась молва,

Что по взгорьям и долинам

Шагом бабы-исполина

Дефилирует весна.

Где тут сон? И мне ль до сна?

Я бегу за ней вприпрыжку:

Погоди, титанша, слышь-ко?

Научи меня сестра,

Этой ходке от бедра,

Этой величинной стати.

Прыг да скок! Но мне ль достати?

Пальчиком - одним мизинцем

Шубы рвёт на шёлк и ситцы.

Дарит заскорузлым веткам,

Словно кавалер кокетке,

Бусики и клипсы почек,

И надушенный платочек.

Путаюсь в её ногах,

Норовлю схватить рукав:

Мне бы сердце растреножить

Хороводами под кожей,

Светомузыкой в зрачках,

На былое начихав...

Строго надо мной прищурясь,

Вдруг спросила: что за дурость?

Что за предстаруший хай?

Марш домой и не чихай!

Пей чаёк, смотри в окно,

Починяй своё перо...

ПРОСЕККО

Откупорив прохладный Просекко, поразмыслю о том, что профукал.

Ведь я был мужиком! Стала бабой ... Обменяв маскулинность на суку.

Мне когда - то мерещились кущи, революции и покоренья,

Но за тридцать, вдруг вылезли: патлы, подгоревший пирог и варенье.

Я утесом косым выдавался на один против рьяного шторма,

Почему я рассыпалась кручей, распластавшейся ниц натиформой?

Я молю молодого о «куни», чтоб отправиться в райские Анды

Но мечтаю, как в сыр Сулугуни затесаться по самые гланды.

Наводнившая жирную мойку, утварь требует мощь детергента,

А я занят ... Я замужем. Задом я ищу у мужчин пиетета.

Мой Просекко пролит на халатик и по - прежнему zero зацепок.

Я — мужчина ли, женщина? Хватит! Отщепенец я. Щепка. Отщепок.

***

Тяжелея в дороге авоськами,

Чад из сада таща бурлаками,

Под манто и плащами неброскими

Люди смятыми шли оригами.

Их от ветра шатало горестно,

Грязной лужи окат изподшинный

И обтрёпанных, и породистых

Поливал сумасбродным кувшином.

Ну а мы, нарочито и выпукло

Оградившись от мира руками,

Целовались под небом и выпивкой,

Объявив всех вокруг дураками.

Не дождавшись денёчка Юрьева,

Разошлись фразой «будем друзьями».

И язык теперь щиплет от курева,

А не от ворожбы языками.

Прошло много. Бумажкой смятою,

Я ребёнка тяну и сумки.

Оживаю от чая с мятою,

Но бывает ещё - от рюмки.

Усталость

Кто ползёт по сугробам с щенком,

Кто там тащит что из магазина,

Кто любить заставляет силком,

Кто сменяет сезонно резину,

Что там в мире случится тайком,

Или нагло, жестоко, открыто;

Что решится ленивым кивком

Или окриком чьим-то сердитым?

Я не знаю… Я вся тишина,

Нарушаемая звоном ложки.

Сущность кофе бесстыже черна –

Аритмия сердечной подложки.

Что-то стёрлось в грудине до дыр,

До подпалин, царапин. Усталость.

Но в окне продолжается мир,

И в груди, значит, что-то осталось.

От цинизма к мурмурации

Годы цинизма, искусственных ценностей, лжи,

Ярких обёрток всего: от еды до сортира.

Под прожекторным куполом знай своё место, лежи,

Будь мишенью без смысла потреб-социального тира.

До чего ж неподъемно становится то, что внутри,

Забываешь отвинчивать мюзле с душевной бутылки;

Ноги вязнут, увы, под классический счёт: раз, два, три -

Нет ни стартов, ни вальсов, ни взглядов взволнованно-пылких.

Рабство (водится так) завершается резко и вдруг,

Так покинув Москву тяжелеющим телом по делу,

На десятые сутки теряешь упругость подпруг

И, взбрыкнув, задуришь от душистого запаха сена.

Вот и смысл: окунуться в кисель голубых терпких звёзд -

Лишь поднявши глаза от зевающей ямами почвы -

Отереть липкость лжи, смыть похабу и гнев - всё, что нёс;

Пасть под кнут ковылей, из-под ног, выбивающих прочность,

Чтоб проснуться - не сразу, зато совершенно другим.

И отправиться тотчас, позавтракав кашкой акаций,

Над главою неся нарастающий солнечный нимб,

В путь, навстречу вальсирующих мурмураций.

По осеннему счёту немногих и слабых птенцов

Из бутылки моей - растрясённой да грязной от пыли,

На потеху и на удивление юрких скворцов,

Пробка выстрелит прямо в их стаю, точнее - навылет.

куда торопился ты?

Вечерами дома больше меня не ждут.

Да, по факту - печальное резюме:

Окажись на постое стужа, стянула б жгут

Там, где шея, подарочным бантом зиме.

Но прогнозы радеют за потепление жил,

Птицы стаями - будто б из магических шляп -

Прорывают канву души, что так терпеливо шил;

Переулок за переулком плюёт леденелый кляп.

Вслед моим шагам неспешно ползут листы,

Вдохновившись смелой, да более ранней травой,

По брусчатке мёртвой иду - не спешу домой.

Я пытаюсь понять - куда торопился ты.

Ля, фа, ре...

За мужем, как за каменной стеной,

Гранитной, толстой и непроницаемой.

В том сумраке нет музыки иной,

Чем тихий плач и шёпоты отчаянья.

Здесь духота и сухость, и тоска,

Ни ветерка, ни солнца, ни волнения

Огня. Лишь скрипочки песка

Подыгрывают фугам настроения.

А мне бы пробежаться по траве,

Дрожа от нежностей природного касания,

И чтоб в душе не «ля, фа, ре...» а «соль, си, ре!»

Восторгом зазвучало и отчалило

На остров, где укрытием шалаш

Полупрозрачных пальм и соли воздуха,

Где по волнам бежит ко мне мираж

Асоль и Греем сердце греется без отдыха.

Но часто ли бывают чудеса?

С придавленной груди, чтоб сняли камень?

У погребённых заживо лишь адреса,

Где пихты шелестят смиренный amen.

Северный

Когда задует северный,

А пышные осыплются,

Я оглянусь рассеянно

На хладицу, на зыбицу,

На безнадежность крупного

И безысходность мелкого,

На немоту из рупора,

На ослабевший след того,

Кто вышел много лет назад -

Безвольный, будто рыбица,

Лишь удивившись на фасад,

Что от бездушья вздыбился.

Он, вдруг, ушёл, уплыл, иссяк,

Махнув рукой на детище

И на унывший березняк,

Что рощицей наметился.

Безбожно дует северный.

Заеда

Таблетку угля растолочь чайной ложкой,

Чуть-чуть желатина отсыпать туда,

Две части воды доливать понемножку,

Тепло микроволн всё растопит когда,

На кожу лица нанести, избегая

Ту область, в ответе которая за

Излития сердца, последствия края,

Литоты восторга, короче – глаза.

Всё вытянет маска минут через двадцать,

Пыль рьяных дорог, пот греха, семена

Забившихся пор… не надо бояться.

Да, больно! Для смелости выпей вина.

Сдирать потихоньку, но можно и резко:

Угри опустеют, прыщи отпадут.

Технически просто. А есть ли стамеска,

Чтоб отковырять то, что стиснуло грудь?

А может, найдутся мне руки родные,

Чтоб греться не о золотой змеевик?

А может, есть крылья? Да пусть накладные -

Избавиться от неподъёмных вериг.

Чего только в мире сейчас не бывает,

Нелицеприятная вся эта новь.

Есть маски, и мемы, и кремы… и заед

В том месте, где раньше звучала любовь.

Слон

Когда ноги - пуды, ты идёшь, зацепляясь за воздух,

И рискуешь свалиться - подкошенный, сломленный слон:

Тяжело, толстолапо, загнав целый мир, как занозу,

Уронив через хобот несильный, пронзительный стон,

Вспоминаешь, что жизнь преисполнена недопадений;

Что споткнувшийся слон — это редкость, но всё же беда

(Если сломана кость, вдруг додумался с чуткостью гений,

Пулю в лоб, чтоб слоновьи страданья пресечь навсегда),

И тогда до краёв набираешь ты в лёгкие воздух,

Починяешь горелку, лелеешь искру и огонь,

Цеппелином себя доставляешь до станции «Отдых»

В десять метров квадратных, зато в долгосрочную бронь.

Эти шторки в горошек, графин с витаминным компотом,

Чёрный хлеб и под крышкою розовый жареный хек -

С облегчением и аппетитом, с натугой и пОтом

Вспоминаешь другое, что ты - всё ещё человек.

Послушайте меня уже...

Послушайте меня уже, товарищ брачный атташе –

С утра до ночи этот гад сидит в плэйстэйшен!

Пусть это прошлого клише, но раны суть в моей душе

И тело просит, что ни день, фром мэн этеншен.

Вы верите ль, но я в плену, что в клетке антилопа гну!

«Не будь навязчивой!» - твердит. Ну как вам? – Эко!

Я в спальне толстый переплёт по вечерам смиренно гну

И усмиряю страсть кнутом Умберто Эко.

Семейной пары нарротив с трудом за годы нарастив

Без помощи его мужской, блюдя паттерны,

Растила сына, дом мела, и так, и эдак, вкось ли, вкривь

Старалась стать ему дарить! А вышло скверно.

Он мне хамит, гуляет, пьет, частенько посылает в ж…

Нам порознь быть негоже, но! Он мне не нужен.

Товарищ брачный атташе! В горячке ль я, иль в кураже,

А только дайте мне развод с ленивым мужем.

КРОМЕ ВРЕМЕНИ

Мир хранит темноту, многочисленность -

Пуд попыток, шажочков, шлепков;

Равнодушие, лживость и искренность,

Вихрь ромашковый, сон лепестков.

Уйма глаз прорастает надеждами

В небеса, чей заштопан рот.

Охраняем тщетой и одеждами,

Голосит человечий род.

Каре-черные да сине-серые,

Любопытные, злые глаза,

Озорные, глубокие, смелые…

Пусть тайком, но омоет слеза.

Раннеспелые плачут от похоти,

Умудренные тоже ревут:

«Что ж цепляешься, если плохо те?

Что забыл ты, родименький, тут?»

И моргают, как будто бы дублями

Отсекают. И сызнова жить,

Распаляясь все теми же углями,

Что еще не успели остыть.

Западают округлости ямками,

Разрастаются родинки, смех

Все искусственней, в голосе якобы

Перспектива и кляп для помех.

Дети спят со счастливыми лицами,

Отдыхая под сенью ресниц,

Королевнами, милыми принцами

Под задорный трезвон синих птиц.

Бьется пульс сумасбродством под теменем:

«Излови эту пташку мне, паж!»

Будет все у тебя … кроме времени,

Будут перья и клетка, и страж.

Отриньте

И я бесконечно неблагодарная тварь,

И нет для меня ничего святого,

Я – зло и страдание, морось и хмарь

И большая часть меня – слово пустое.

Отриньте мою головную тьму,

И плеч отнимите своих поддержку,

Сама бы себя отвела в тюрьму,

Но чем не тюрьма – неизменность решки?

Та война

Бабка варила суп

С клейстером и трухой,

На семерых делил

Дед свой паёк сухой,

Дети все как один

Втянутым животом

Жадно глотали мир

И не дышали ртом.

Первое время так,

После – наоборот.

Это был верный знак -

Круглый, как мяч живот

И беспробудный мрак

Сквозь приоткрытый рот.

Боже, пусть будет так…

Как так могло быть, Бог?

Было и вот прошло.

Больше, не чуя ног,

Нам не искать болот,

Не обходить дорог,

Где воеводит враг

И злопыхает рок.

Не убегать в леса,

Брошенные зверьём,

Не сохранять лица

Перед лихим жнивьём,

Где урожай людей

Косит глухим огнём,

Гонит язык плетей

К «баням» на вечный сон.

Господи, это всё?

Больше не жить навзрыд?

Господи, та война -

Наш бесконечный стыд.

Приди же со мной попрощаться

Не первый уж день в сфере дождь мельтешит,

Срываясь в тоске на снежинки.

Нет сил приподнять ни свой меч, ни свой щит,

Лишь шарфом укутать ложбинки,

Что ты целовать и любить не хотел.

Кто знает, была ли другая,

В браслетном плетении кожаных тел

С которой меня вы ругали.

В суглинок вбивает дождливая дробь

Души некой умершей плиты.

Придёшь ли гвоздики сложить в эту топь

И препроводить сателлита

Из мира, где люди так жаждут тепла.

Безмерно небесное сито -

Как будто бы та, что теперь умерла,

Орудует мощным магнитом

И будет терзать сей уставший мирок,

Роняя в протёкшее вёдро

Холодные слёзы на руки дорог

И на оголённые бёдра

Твоей новой музы чрез форточки щель,

На ваше неспелое счастье -

Тринадцать бессолнечных летних недель.

Приди же со мной попрощаться!

***

Не наступи теперь на муравья –

Пересеченца тёплого асфальта,

Лишён перефирийного жнивья,

Хозяйства устаканивает сальдо

В Москве. Сюда пришёл сезон,

Наперекор моим ****остраданьям

И вскоре город станет просто сном

Для дачников, отсчётом расстояний.

В Кузьминках у лабаза крик и раж –

Кавказ гогочет и играет в нарды,

Кис-кисом завлекая стройных «няш»,

Переборщивших с юбкой и помадой.

А я иду ровна и не жива,

Стара для мини, молода для смерти,

Как вырванная скучная глава,

Подхваченная с пола круговертью

Чужих веселий: скандинавская ходьба,

Скейтборды, кони из металла,

«Не матерись! Здесь дети! Стыдоба!»,

«Купи мне эскимо, Натала» -

Повсюду толчея и переклич.

На зебре мает чудо-человечка

Одёжно-гаджетовый разношерстный кич,

А в церкви сиротливо тает свечка,

Зажжённая заботливо для всех

Смотрительницей бабушкой «за здравье».

Но огибает перманентный смех

Приход, утаптывая свежий гравий

Дорожек в парк, глубясь на свЯтый дух -

Шашлычный и местами алкогольный.

И каждый, кто в компании от двух,

Исполнен смысла и весьма доволен,

Шагая мимо жертвы алтаря

И заражаясь возбужденьем почек.

Десятого спасая муравья,

Бреду раздавлена – одна из одиночек.

Прямо сейчас

Прямо сейчас. Сей час! Нет никаких потом.

Пламя зажечь в глазах, ринуться в дикий пляс.

Скинуть одежды в снег, вооружившись льдом,

Шею, живот и грудь, в пику жестоких ляс,

Докрасна натереть, шоково оживить -

Чтобы озноб и жар, чтобы душа и грех,

Чтобы отсрочить смерть, хоть мне и нечем крыть.

Вакуум скорлупы - плесневелый орех -

Вскрыть из последних сил, высвободив ядро.

Если осилить хлад и урезонить шок,

Смочь защититься от жадности злых ворон,

Я бы смогла весной выпустить в мир росток.

Главное, чтобы не стало мне всё равно.