Душа с царапиной

Режиссер Георгий Исаакян предпослал спектаклю о нищих, но благородных обитателях Латинского квартала текст в программке, где заявил, что богему как явление лично он терпеть не может. «Богема» для режиссера – не апофеоз непризнанных гениев, но история людей с творческими профессиями и «размышление о художнике», который приносит человеческие связи в жертву «своему кризису и творчеству». Точно так же Исаакян отрекся от «оперных глупостей» – от «умиления и плача навзрыд», от привычной «каморки», занимающей всю площадь сцены. На деле все это в спектакле, слава богу, присутствует. И наглядно показанное умиление (а как без него, если музыка Пуччини явно выжимает слезу, балансируя на грани сантиментов), и большая мансарда с огромным окном на Париж. Все так же требует дров прожорливая печка. Все так же артистически-небрежно замотан шарф на шее поэта. Картинно ссорятся любовники, гуляют парижане в канун Рождества, на посиделках в кафе наглая Мюзетта врет покровителю, влюбленный рыдает над телом умершей возлюбленной. История богемных художников и их подружек катится по накатанной мелодраматической колее. Но житейские картинки режиссер прослоил метафорами и символами. Публика не должна думать, что на сцене простой богемный быт. Нет, это как бы сказка типа «Шербурских зонтиков» о том, что намерения часто лучше поступков, а хорошие, но слабые люди, не выдержав испытаний, попали в колесо судьбы.

Действие перенесено в середину двадцатого века, в послевоенный Париж. Уже намек: как не вспомнить, как тогда любили экзистенциальные материи. Сценограф объявил, что видит пространство оперы как «магический реализм» – и в облезлые стены мансарды вмонтировано гигантское круглое окно с циферблатом: часы, символ быстротечного времени, вид на туманно клубящееся мироздание. Художник Марсель, как современный акционист, взрезает себе вены, чтобы брызнуть красной кровью на белый холст: там должен появиться шедевр «Переход Красного моря», а зрители должны понять, что настоящее искусство дается потом и кровью. Главная героиня, Мими, едина в двух лицах. Бессловесная девушка-статистка в черном (физическое тело). И прекрасная, чистая душа в белом и вязаном (это изображает певица). В сцене кафе герои сидят не только за столиками, но и как бы и в кино, жуя попкорн и смотря на собственную историю со стороны. Продавец игрушек, он же Дед Мороз, летает на лонжах, обозначая обманчивое счастье. В окне появляется – вместо часов – вид Эйфелевой башни впритык и снизу, похожий на воронку: так, по мысли авторов спектакля, бытие затягивает в свои водовороты.

Последнее действие происходит спустя тридцать лет после первого. В отремонтированной чистенькой мансарде проходит вернисаж Марселя, ныне успешного художника-авангардиста, ставшего почему-то скульптором. Судя по штампованной конфигурации экспонатов, постановщики то ли выставочного искусства конца прошлого века не одобряют, то ли Марсель, по их версии, оказался бесталанным. Преуспевшие друзья-творцы бодро целуют молодых длинноногих красоток, но вспоминают ушедшую молодость. И – под одобрительный смех зала – пляшут пародию на танец маленьких лебедей, чтобы оборвать веселье при виде умирающей подруги из времен юности. Душа Мими жалобно поет «вокруг» лежащего тела Мими, над которым скорбно склонился седой Рудольф. Оркестр играет навзрыд. Публика тоже, наверно, плачет. В общем, никуда не денешься от программной пуччиниевской сердобольности, хоть с метафорами, хоть без.

Хотя оркестр под управлением Мастранжело с композитором обошелся не очень радушно. Дирижер задавал то чересчур бодрый, отрывистый, почти цирковой характер звука, то, наоборот, пережимал с умильной романтической «эмоцией». Для автора этих строк главной радостью спектакля стало пение. Пели хорошо все, но четверка главных героев – особенно. Голоса Василия Ладюка (Марсель), Ирины Лунгу (Мими), Ирины Боженко (Мюзетта) и Алексея Татаринцева (Рудольф) составили квартет, который украсил бы любую, самую престижную, сцену мира. В пении открылась главная концепция оперы, в которой, как сказал поэт, любовная лодка разбилась о быт, но живое чувство у людей никуда не делось, провоцируя ностальгию по искренности и царапая душу. Певцы сделали то, что желал постановщик. Они спели историю «о любви, которую не поймать, и о жизни, которую не остановить».