Генерал, пожалевший солдата

В сорок первом году, добираясь из прифронтовой Москвы к бабушкам, на станцию Зима, я пел за кусок хлеба вагонные песни, без которых тогдашние поезда России непредставимы. Была на слуху в ту пору и песня «Умер бедняга в больнице военной…». Я не сомневался, что она – о нынешней войне. Мне и в голову не могло прийти, что ей уже более полувека и что написана она человеком из династии Романовых.

Судьба увела великого князя от зверского уничтожения, постигшего многих монарших родственников, но не пощадила его детей: один из сыновей умер ребенком, еще одного убили на германской войне, трое были сброшены на дно алапаевской ямы. Однако последние удары судьбы, как мерзлые, почти каменные комья, сыпались уже не на самого несчастного отца, а на крышку его гроба – он умер, так и не состарившись, и все поражались приветливому до-стоинству его не испещренного мучительными морщинами лица.

Политику он не любил, но, так как по своему положению не мог от нее полностью отворачиваться, наблюдал за нею несколько искоса.

Делом жизни внук Николая I выбрал службу во флоте. Ходил на фрегате «Громобой» по Балтийскому морю, на «Герцоге Эдинбургском» по Средиземному, а на фрегате «Светлана» к берегам Америки. В походах начал писать стихи. В чине мичмана участвовал в боевых действиях против турок на Дунае в 1876 году и был награжден орденом святого Георгия 4-й степени. Перейдя из-за болезни в сухопутное ведомство, в 1884 году принял командование ротой лейб-гвардии Измайловского полка. Ротные заботы, даже в летних лагерях, не тяготят его, потому что избавляют от головоломных политических разговоров и расчетов, чуждых его романтическому характеру. «…Тут в лагере отдыхаешь душой, даже пройдя верст 20 на ученье, – рассказывает он, – тут спится спокойно, и даже самая жесткая говядина грызется легко и со вкусом. Тут фельдфебель не задумывается о кознях князя Бисмарка, писарь не заботится о судьбах вероломной Болгарии, и артельщик не разбирает, друг ли или враг нашему отечеству издатель «Московских ведомостей». Тут я не слышу о заблуждениях правительства, и никто не надоедает рассуждениями о неправильности нашей финансовой системы. Здесь, в лагере, каждый делает свое дело, хотя маленькое и, может быть, незначащее, но все-таки дело, и старается потверже идти в ногу заодно с другими. Может быть, мне на это скажут, что нельзя жить такою ничтожною жизнью и не парить в более возвышенные сферы, но я нахожу свое положение весьма приятным и ничего другого не желаю».

Возвышение вплоть до генерала от инфантерии не отвлекает его от стихотворчества. Сделав достижение приятности главной целью своей жизни, он в позабытом многими искусстве причинения приятностей находит смысл поэзии, и это позволяет ему чувствовать себя поэтом.

Не оставляя военной службы, Константин Константинович осваивает и гражданское поприще. С мая 1889 года и до конца жизни он президент императорской Академии наук. По его инициативе в отделении языка и литературы был образован разряд изящной словесности. Первыми академиками этого разряда стали Лев Толстой, Кони, Чехов, Короленко, Голенищев-Кутузов… Сам президент был избран почетным академиком. Под его началом был отпразднован столетний юбилей А.С. Пушкина. При великом князе в системе Академии наук создан Пушкинский Дом, ставший крупнейшим фондохранилищем и одним из центров изучения русской литературы. Здесь, кстати, сосредоточен и рукописный архив самого К.Р.

Двадцати пяти лет, в 1884 году, великий князь женился на принцессе Елизавете Саксен-Альтенбургской, поименованной в России Елизаветой Маврикиевной, и она родила ему восьмерых детей. Гибель на фронте в 1915 году 23-летнего Олега, талантливого юноши, начинающего пушкиниста, приблизила смерть 46-летнего отца. Не выдержало больное сердце.

Из собственного авторства К.Р. не делал тайны, в сборниках помещал свой портрет, но стихи подписывал инициалами, подчеркивая, что литературные занятия не государственное, а сугубо частное дело.

Первые его стихи появились в 1882 году в журналах «Русский вестник» и «Вестник Европы». Первый стихотворный сборник, вышедший в 1886 году в количестве тысячи экземпляров, в продажу не поступал. Автор разослал его родственникам, друзьям и людям искусства, которых просил высказать критические замечания. Так среди внутренних рецензентов поэзии великого князя оказались поэты Афанасий Фет, Аполлон Майков, Яков Полонский, прозаик Иван Гончаров, литературный критик Николай Страхов, историк литературы Леонид Майков. «Мои старички», – называл их К.Р., годами поддерживая переписку с ними. Выбор начинающего поэта свидетельствовал о его ориентации на традиции литературной классики. При всей почтительности к высокопоставленному автору известные писатели не поступаются требовательностью. Гончаров, например, может отметить, что драматический отрывок К.Р. «Возрожденный Манфред» – «есть плод более ума, нежели сердца и фантазии». А Фет и Майков нередко доходят до построчной редактуры. Фет, кстати, настоятельно советовал К.Р., к которому неизменно обращался «Ваше Императорское Высочество», отбросить последнюю строфу в стихотворении «Встань, проснись! Умчались тучи…».

В стихах К.Р. виден скорее почтительный и прилежный ученик, нежели оригинальный талант. Лирике августейшего поэта, по его представлению, приличествует безмятежность, а не драматический накал или игра страстей. Однако, сдерживая себя, что было не так уж сложно для отпрыска царского рода с весьма сильно разбавленной баден-баденской водичкой кровью буйного предка – плотника и бомбардира, он зачитывался взрывным Достоевским. В юношеском дневнике, обращаясь к брату и к себе, со смирением писал: «Выдумаем дело, выберем знающих дельных людей и будем работать втихомолку, чтобы никто не знал и не замечал». И в то же время его прямо-таки раздирало желание славы: «Будет война, а мы с тобой будем киснуть?.. Мы на «Светлане» вдруг отличимся и будем ходить с крестами?» Судьба шутя исполнила оба его желания – и незаметности, и славы.

В знаменитом стихотворении «Умер, бедняга! В больнице военной…» виноватой в смерти солдата в мирное время оказывается только дождливая осень. Какая счастливая подсказка для нынешних отцов-командиров! И все-таки стихотворение К.Р. не было замолчано и даже привело к изменению распорядка солдатских похорон. В песенниках оно удостоилось подзаголовка «Народная песня». Гончаров замечал, что это стихотворение «напоминает некрасовские стоны и слезы о народе». Автор «Обломова», преодолевая в себе своего героя, не поленился изобрести весьма тонкий, но двусмысленный комплимент: вот именно – «напоминает».

В год смерти К.Р. его стихи вышли в свет трехтомным изданием. Но в памяти остаются не столько печатные, сколько музыкальные версии его произведений. Более шестидесяти стихотворений К.Р. положены на музыку, некоторые неоднократно. Цикл из шести романсов написал П.И. Чайковский. Среди них – «Растворил я окно…». Романсы и хоры на стихи К.Р. писали также Александр Глазунов, Рейнгольд Глиэр, Александр Гречанинов, Михаил Ипполитов-Иванов, Эдуард Направник, Сергей Рахманинов, Антон Рубинштейн…

В Петербурге на сцене Александринского театра шел «Гамлет» в переводе К.Р. Сам он играл Гамлета в любительских дворцовых спектаклях.

Наиболее значительным драматическим произведением самого К.Р стала мистерия «Царь Иудейский», передающая в стихах историю последних земных дней Иисуса Христа. При этом заглавный герой, чтобы не допустить его профанации, так и не появляется на сцене – прием, повторенный впоследствии Михаилом Булгаковым в пьесе «Александр Пушкин».

Против постановки «Царя Иудейского» выступил Синод из опасений, что в руках современных актеров возвышенная драма может превратиться в «обычное лицедейство». Всё, что удалось автору, – это добиться от Николая II, своего двоюродного племянника, разрешения на единственную постановку в царскосельском Китайском театре, где К.Р. сыграл роль одного из членов синедриона – Иосифа Аримафейского.

Выходит, что родственные связи не только серьезно мешали поэту из царствующей династии, сужая круг его впечатлений и тем, но и помогали, когда без высочайшего покровительства даже великий князь оставался бессилен.

* * *

Растворил я окно, – стало грустно невмочь, –
Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени.

А вдали где-то чудно так пел соловей, –
Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей,
Об отчизне я вспомнил далекой,

Где родной соловей песнь родную поет
И, не зная земных огорчений,
Заливается целую ночь напролет
Над душистою веткой сирени.

13 мая 1885
Мейнинген


* * *

Встань, проснись! Умчались тучи,
Бурю ветром пронесло;
Снова блещет полдень жгучий –
В небе ясно и светло.

В сад скорее! Потенистей
Мы дорожку изберем;
Зелень здесь еще душистей,
Теплым спрыснута дождем.

Хорошо нам здесь на воле,
Ах, как дышится легко!
Посмотри, как это поле
Раскидалось широко.

Здесь зеленый всходит колос
Средь привольной тишины…
Слышишь: жаворонка голос
С синей льется вышины.

В той дали голубоватой
Ослепленный тонет взор;
Так и тянет нас куда-то
В тот заманчивый простор.

Если б только были крылья
У меня с тобой, тогда
От земли мы без усилья
Улетели бы туда!

18 октября 1887
Альтенбург


* * *

Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.

Но если вслед за огорченьем
Нам улыбнется счастье вновь,
Благодарим ли с умиленьем,
От всей души, всем помышленьем
Мы Божью милость и любовь?

10 июня 1899
Красное Село

* * *


Когда еще был жив СССР,
то позабытым был поэт К.Р.

Не угощать всех мопровских гостей же
сонетами, что пахнут августейше!

Не потчевать же наших октябрят
стихами недостреленных «царят».

А этот избалованный «царенок»
сам умер. Вот счастливый уцеленок.

Был бородат, но женствен, полон детством
и разве был вельможа или деспот?

В саду смотрел, как звездочки сирени
в малиновое падали варенье.

Не щеголяя шпор зазнайским звоном,
не солдафоном был, а садофоном.

Не угодивший на прицел громилам,
он оставался «цербером», но милым,
на Лене не расстреливал рабочих
и не лакал кровь крепостных из бочек.

Писал стихи и не был он монахом,
был не монархом – околомонархом.
Империю он барственно не славил,
а вот солдату реквием составил.

И если лишку был сентиментален,
то разве по солдатам плакал Сталин?!

И разве пожалел девчат Андропов
за жажду расширенья «гардеропов»,
когда, их сцапав, бедных, в магазине,
в них проработкой женственность гасили?

А ведь стихи писали эти оба.
Но муза – пребрезгливая особа.

И ангелы, вздохнув, огрехи стиля
КаэРу за безвредность отпустили.

Евгений ЕВТУШЕНКО