Неподражательная странность: о прозе Татьяны Ясниковой

Когда я читала сборник рассказов Татьяны Ясниковой «Девочки играли в Апокалипсис» (Литрес. 2020) и ее роман «Когда течет крем» (Литрес. 2020), в сознании постоянно всплывало: «Но живет без всякой славы, средь зеленыя дубравы...».

Анна Берсенева, писатель

Конечно, иркутский искусствовед Татьяна Ясникова живет не без славы, и написанная ею биография художника Василия Сурикова вышла в более чем известной серии «Жизнь замечательных людей»... Однако по той ошеломляющей необыкновенности, совершенной оригинальности, которой отмечена ее художественная проза, внимание к ней издающей и читающей публики должно быть гораздо более пристальным, чем сейчас.

Если ищешь наглядное объяснение того, что означает пушкинское определение «неподражательная странность», то надо просто открыть книги Ясниковой. Понятие русской глубинности отвратительно дискредитировано доморощенными геополитиками, однако в этих текстах предстает именно глубинная Россия со всей ее необъяснимостью и ускользающим смыслом. Причем «речь идет о мире человеческих воззрений, а не о том, как растет береза или работает двигатель внутреннего сгорания».

Как растет береза, впрочем, у Ясниковой показано тоже, и язык не поворачивается назвать эти сущностные картины просто описаниями природы:

«Величественный горный массив справа порос хвойными тайгами с вкраплениями берёз, рябин, ольхи и осины. Последнюю почему-то особо привечали – нам встретился с пяток речек, бегущих из горных расщелин, названных Осиновками; то просто Осиновками, а то Верхними, Нижними, Новыми. Вероятно, трепет осин каким-то образом был близок взволнованным перекатам вод, спешащих к Ламе из мрака ущелий. <...>И вот мы снова мчимся, мчимся по федеральной трассе с обступающими её пустыми зелёными долинами, а потом сворачиваем налево и мчимся к Ламе, минуя старинные деревни, пашни и пастбища, когда-то староверческие и казачьи, а теперь, в отсутствии первых и вторых, всё более пустеющие. Нам не одиноко в этом просторе, потому что именно простор с нами, его хочет душа, словно она сама огромна, а не мизерна, как нам говорят. Мы спешим и спешим, чистая мысль всегда выбирает скорость движения, а не деяние».

Не меньше сказано и о том, как протекает социальная жизнь русской провинции. Тип авторской иронии проявляется при этом весьма выразительно:

«Я посмотрела на стремянку – она была до предела ржавая и разболтанная, так, что при неосторожности можно навернуться. Такие некачественные стремянки турки поставляли в тысяча девятьсот девяностые, сейчас бы не рискнули. Наши армия и флот вернули себе боевой дух».

А вот, к примеру, загорелся у старика дом - тушить не стали:

«Старик не забыл прихватить свой паспорт, и никаких проблем у него теперь в жизни нет. Его пустили к себе в прихожую жить соседи. Потому что они алкоголики, а им все равно. Пожарные получили премию. У них Всемирная организация. Им тоже все равно. Ночью следы пожара смотрятся естественно, потому что ночь темная. Об этом есть у Василия Розанова – «В темных религиозных лучах».

Ощущение мирового контекста - философского, художественного, литературного - очень сильно в произведениях Ясниковой, глубоко укорененных в российской и особенно сибирской действительности. Этот контекст понятен даже по названиям рассказов - «Письмо с Вермеером Делфтским», «Путешествие с Харуки Мураками». (За наблюдение: «Пустота и ясность сознания – это одно и то же. Я еще долго не могла уснуть, потому что перед сном начиталась пустейшего Мураками. Кто его читал, меня поймет«, - отдельно могут поблагодарить читатели со схожими впечатлениями).

И, конечно, эта широта контекстуального охвата ощущается непосредственно в повествовании:

«Мое внутреннее напряжение в тот день было так велико, что я ощущала свое отсутствие в этом мире. Эта была точка, от которой у многих не бывает возврата. С этой точки, к примеру, начинается живопись Михаила Врубеля».

«Недалеко памятник Есенину. Сколько есть атомов в воздухе, все трепещут. А он тверд перед ними».

Целое море ярких, необыкновенных историй предстает на страницах рассказов «Имманентное», «Путешествия Крышечкиной», «Пронеслось половодье», «Сарма» - да всего сборника Татьяны Ясниковой.

И вот это вихрящееся, многообразное, охватывающее самые разные сферы жизни художественное сознание рождает роман «Когда течет крем». Автор определяет его жанр как «фантастический роман-насмешка», но думается, что правильнее было бы напрямую вспомнить о платоновской традиции. Если бы, конечно, таковая была: любые попытки подражать Андрею Платонову давно уже доказали свою несостоятельность. Однако дело в том, что Татьяна Ясникова - автор не подражающий. Ее мышление создает самостоятельную действительность столь же естественным, сколь и необъяснимым образом.

Итак, в центре столицы России, городе Ква, стоит высокий Крем, к нему ведет Ерская улица. Есть и Славский вокзал, с которого поспешно уезжает из Ква предприниматель Алексей Кудесов. В Ква он приезжал, чтобы получить разрешение построить у себя в городе рыборазводный завод - без разрешения из столицы это сделать невозможно. Разрешения Кудесов не получил, хотя обошел уйму кабинетов и потратил уйму времени и сил. Но теперь не до разрешения: по улицам Ква, поглощая на своем пути людей, машины и здания, течет некая субстанция. Алексей называет ее кремом (видимо, по аналогии с главным зданием столицы) или КЦ, то есть концентратом. Кудесова потрясает, что лишь немногие люди убегают от КЦ, большинство же идут ему навстречу с радостными улыбками на лицах. Природа крема непонятна: «Видом похоже на нефть, но не пахнет и притягивает. Я думаю, это синтез человеческих страхов. Людей тянет к родному». Приближаясь к рекам любой величины, крем выпускает щупальца и выпивает всю воду.

По телевизору между тем ни слова. Президент встречается с премьер-министром - об экстраординарности происходящего даже не упоминают. Вообще, власти всех уровней относятся к всепоглощающему крему так, будто это самое обычное явление, а не нечто, угрожающее существованию человечества. (Из мировых столиц - Рижа, Юсселя, Екина, Гкока - приходят известия, что крем покрыл и их). И тут Алексей наконец понимает: он и те немногие люди, которые осознают опасность и готовы не нырять в крем, как завороженные, а спасаться и спасать, - становятся теперь субъектами государственности. Эти же люди и пытаются осознать причину явления:

«Наша действительность до сего дня<...>была ложью настолько огромной, что никто не поверил бы в то, что кто-то имел смелость обезобразить действительность так бессовестно. А теперь эта ложь съёживается, причём новой пока обзаводится некогда, надо бежать и бежать.<...>Власти заигрались с двойственностью. Может быть, КЦ пришёл, чтобы разрушить большую ложь».

Противостоять крему могут лишь люди, чье сознание не отравлено этой ложью - хотя бы потому, что они давно уже перестали смотреть телевизор, а кроме того, обладают решительностью, смелостью, независимостью мышления, способностью прийти на помощь другому, отказаться от своих надежд и планов. Они-то и бегут в глубь Сибири через причудливую круговерть русской провинциальной истории, они и ищут способ остановить убийственную субстанцию.

«Какая сильная жизнь здесь кипела когда-то! пока не выпил людские соки телевизор. Всё здесь бесконечно унижено политикой Ква и возвышено окружающим простором, пустотностью дао. Мы мчимся мимо сваленных при расширении трассы вековых сосен, мчимся по своей земле, потому что нигде больше не родились, а только здесь. Никто никому не вредит, не пишет законов и бумаг, не переливает из пустого в порожнее, тщательно скрывая то, что есть на самом деле; мы видим бесцельность, и только её, осязаем аромат воды и сосен и горного ветра, проникающего всюду. Почему? Может быть, туман и сам воздух, и сама вода здесь разумны и понимают людей, – что им тоже хочется быть водой, и солнцем, и светом, стать частицами всепонимающего целого, а не стадом абы как и неизвестно для чего».

Остаются же на пути крема «в первую очередь любители лёгкой поживы, тяжёлые собственники, алкоголики и наркоманы, лодыри и брюзги, не способные к быстрому принятию решений».

Впрочем, хоть спасители и горят искренней любовью к родине, и ненавидят то, что, исходя из Ква, уничтожало ее долгие годы, а действия их совсем скоро приобретают знакомые черты. Вот уже Алексей Кудесов обеспокоен, не угнездилась ли на родных просторах иностранная резидентура и пятая колонна, а на сетования матери, что надо бы ему жениться, отвечает: «Я, мама, теперь диктатор и теург, мне на простой нельзя жениться. Брака мне не нужно. Пусть сначала выучит древний наш язык и предание, ремесло узнает и обряды, а там посмотрим». Для спасения от крема производится ядерная бомбардировка центра ненавистного города Ква. (Спойлер: не помогло). А когда начинается строительство линии обороны, тут же объявляется, что «с сегодняшнего дня будут получать заработную плату только те, кто работает на создание рубежа. И кто сумеет доказать, что он работает на это». Знакомая, в общем, картина строительства очередного Котлована.

Но крем оказывается изощреннее всего, что возможно было представить. Он неожиданно демонстрирует такой потенциал развития, против которого бессильны самые умные и бесстрашные люди ...

А кто не бессилен? Есть и такие, конечно. Они обнаруживаются в глухой сибирской деревне, куда бегут отчаявшиеся герои и где местная жительница сообщает им: «Говорят, где-то на западе потёк крем, и появились из него новые микробы, но это всё нам по барабану, в телефонах и не на такое наглядишься».

Да, эта говорящая субстанция похлеще любого крема будет - прямо сейчас мы наблюдаем ее реакцию на пандемию ковида.

И неужели спасение только в ней?

Чеховское «если бы знать!» витает над последней страницей этого невероятного романа.