Московские панорамы

Небольшую экспозицию на первом этаже стоит рассматривать долго и вдумчиво, пытаясь отыскать в фотографиях столетней давности приметы сегодняшнего дня. Что еще осталось в центре Москвы? Как изменились за это время Кремль и Красная площадь? Узнают ли отпускники в идиллических видах Гурзуфа и Ялты начала ХХ века нынешний Крым? Правда, устроители проекта «Ранний цвет» пытаются обратить внимание публики совсем на другое: на уникальную технику создания фотохромов, когда путем довольно хитрых манипуляций черно-белый кадр вдруг обретает радостную расцветку. Может создаться впечатление, что в 1880-х годах уже существовали какие-то цветные пластины и пленки. Но на самом деле это был чисто маркетинговый ход предприимчивых владельцев фотостудий: привлекая художников, они превращали обычные негативы в подобие гравюр, нанося слой за слоем цветные тона. Такие картинки раскупались намного быстрее.

В «Раннем цвете» соединяется расчет технаря и вдохновение художника – крымские или московские пейзажи здесь предстают не совсем такими, какими они были на самом деле, они в прямом смысле слова полноцветней. Однако сегодняшний зритель все равно больше захвачен содержанием, а не формой. Вот, например, эффектная панорама Кремля конца XIX века вместе с Замоскворецким мостом. И тут видимо-невидимо занимательных деталей: начать с того, что некоторые кремлевские башни еще сохранили «белокаменный облик», и заканчивая тем, что попасть внутрь «сердца родины» можно было через огромный пролом в стене прямо со стороны набережной.

Ретроспектива знаменитого советского мастера репортажа Юрия Кривоносова, чьи лучшие снимки приходятся на 1950–70-е годы, тоже предваряет московская панорама. Дело в том, что свою карьеру в журнале «Огонек» Юрий Михайлович начал с перспективного снимка на Красной площади 1953 года, когда народные и начальствующие массы готовились к траурной церемонии прощания со Сталиным. Снимок поместили на весь разворот, и он мгновенно превратился в классику жанра. После этого, впрочем, Юрий Кривоносов больше тяготел не к политическим, а к чисто человеческим сюжетам. Но с первых снимков в нем осталась страсть к необычному ракурсу, к эмоциональному всплеску, к отстраненному показу движения людских и природных масс. Снимал ли он на южном пляже или на пастбищах крайнего Севера, неизменным оставался какой-то парадоксальный акцент – будь то лирический (Москва в темноте), ироничный (дама, сидящая на ведрах) или даже голливудско-фантазийный (рыбак, несущий ската).

Так или иначе, перемещаясь с первого этажа (от царской, «застывшей» России) на третий (в советский мир бурных свершений), понимаешь, что за сто лет в фотографии «цепляет» одно и то же – то, что за ней стоят живые люди, пытающиеся достучаться до современников и потомков.