Режиссер Роберт Стуруа

– Роберт Робертович, министерство культуры Грузии недавно уволило директора театра Шота Руставели, который много лет проработал с вами, и назначило нового. Как вы отнеслись к этой ситуации?

– Стоически. В тот момент я ставил в Израиле «Короля Лира». Перед моим отъездом мы с директором, моим другом Гией Тевзадзе были в министерстве культуры. Все было спокойно, мы даже не предполагали, что что-то произойдет. Они объявили конкурс на мое место и на его место.

– Они имели право это сделать?

– Есть закон, позволяющий объявить конкурс на тот или иной пост. На мое место никто не подал заявки, на место директора подали заявку шесть человек. Выиграл конкурс артист нашего театра Заал Чикобава. Друзья из министерства культуры посоветовали ему принять участие в конкурсе: лучше, если на посту директора будет человек из театра, а не кто-то со стороны. Я остался художественным руководителем.

– В России тоже недавно ввели подобный закон о конкурсах. А есть ли в Грузии цензура?

– Нет. У нас идет спектакль о нынешнем президенте Грузии, и хотя он, возможно, не нравится властям, но они его не запрещают и не делают замечаний: это заменить, это отменить и так далее. Меня даже удивляет, что русский театр, всегда отличавшийся гражданской позицией, сейчас почему-то молчит. Раньше он всегда выступал за справедливость, был против зла, защищал униженных и так далее. Если отказаться от этой позиции, тогда вся мировая драматургия катится к черту. Как ставить Шекспира или древних греков? Ведь они все время говорили о проблемах власти. Не называли в пьесах имена политиков – своих современников, но все понимали, что в них идет речь о людях, от поступков которых зависят судьбы мира.

– В вашей стране театр не потерял гражданскую позицию?

– На какое-то время потерял, просто потому, что мы думали не о гражданской позиции и не только об искусстве, а о том, чтобы выжить, сохраниться как театр. Это были очень сложные годы. В России не было таких катаклизмов, но все-таки и русский театр переживал экономические трудности. У меня, художественного руководителя театра, четыре года была зарплата полтора доллара в месяц. Как мы тогда жили? Я ездил за рубеж и ставил спектакли, чтобы содержать семью. А наши артисты, как они прошли через все испытания?

– Несколько лет назад театр Шота Руставели приезжал в Москву, и вы говорили, что вам вообще негде играть.

– Тогда у нас шел ремонт. В прошлом году он закончился, и сейчас у нас большая площадка. Это – второй ремонт в жизни нашего театра, первый был 25 лет назад.

– Сейчас актеры получают нормальную зарплату?

– Финансовая ситуация наладилась, а зарплата у актеров примерно в тех же пределах, как и здесь.

– Есть ли молодое поколение актеров?

– Я недавно принял в театр 11 молодых актеров и поставил с ними спектакль, который мы в Москву не привезли. У молодежи по-прежнему есть интерес к театру. В театральном институте большой конкурс – по крайней мере, двадцать человек на место. Грузины – артистические натуры.

– Ваш театр финансируется государством? Есть ли спонсоры?

– Театр финансируется государством, и у нас есть один спонсор, который нас сильно поддерживает. Это он сделал ремонт и купил все оборудование. Только осветительная аппаратура стоила миллион двести тысяч долларов. Он помогает не только нашему театру, но и остальным.

– Не знала, что до сих пор есть такие любители театра.

– Он, может быть, не любитель театра, но он – благородный человек (если богатых людей можно назвать благородными). У нас сейчас так испорчена психика, что мы все время стараемся найти причину: «Почему он дает деньги? Наверное, в этом есть какая-то выгода». Он просил никогда не называть его имени, но он помог одному театру, другому... А в Грузии ничего не спрячешь.

– Может ли человек, получающий в Тбилиси скромную зарплату, купить билет в театр?

– Может, билет стоит примерно 6 долларов.

– Как вы выбирали спектакли для гастролей на Чеховском фестивале в Москве?

– Мы выбрали, как нам казалось, лучшие спектакли. Но все-таки волновались: в этих пьесах есть изюминка, которую могут не понять представители другой нации. Но после первого спектакля я почувствовал, что зрители понимают практически все.

– А реагируют так же, как в Грузии?

– Поначалу публика была в каком-то шоке. Она была шокирована тем, что спектакль не похож на «Кавказский меловой круг» и наш театральный стиль, к которому она уже привыкла. Зрители вдруг увидели что-то другое.

– С чем связана эта перемена стиля?

– С жизнью. Театр, как говорил Шекспир, зеркало, поставленное перед жизнью. (В «Гамлете» он говорит об этом лучше, чем я сейчас сказал.) Если мир меняется, отражение в зеркале становится совсем другим.

– Легко ли сейчас оформить визу, чтобы выехать из Грузии в Россию?

– Нет, очень сложно. У меня, к счастью, уже до этого виза была готова. Но остальные, если бы не Конфедерация театральных союзов, не получили бы ее так быстро. Самолеты из Грузии в Москву не летают. Мы летели через Киев. В Москву можно попасть через Ереван, Баку, Киев, через Стамбул (самолеты даже туда летают).

– Что показывают о России в грузинских теленовостях?

– В основном ужасы. Грузины философски смотрят на это, а россияне продолжают обижаться.

– Не страшно было приезжать?

– Страшновато. Помните, как два года назад избили нашего хореографа Гоги Алексидзе? Он поставил здесь балеты, и его избили, когда он шел с банкета. Его так изуродовали! Алексидзе не типичный грузин – по-моему, его приняли за еврея. Но когда он сказал, что он грузин, его стали бить по лицу. Наши актеры – люди не трусливые, но неприятно находиться под каким-то напряжением.

– Вам не кажется, что Москва постепенно теряет свою индивидуальность из-за иностранных бутиков, рекламы и всего остального?

– Кажется, эта проблема у нас тоже существует. Сложно выдержать экспансию Запада. Даже колоритные арабские страны начинают американизироваться. Но если нация имеет духовные устои, страну невозможно превратить в нечто среднеевропейское.

– На ваши спектакли влияет то, что происходит в жизни?

– Конечно, влияет. Может быть, опосредованно, не прямо. Когда я в Лондоне репетировал «Гамлета», шла тбилисская война. Мы следили за тем, что происходило в Тбилиси: слушали радио, звонили домой по телефону. Когда вышла премьера, один из рецензентов написал: «Чувствуется, что на родине режиссера очень жестокие политики». Конечно, он мог заранее знать об этом, но думаю, что война повлияла на спектакль на подсознательном уровне. Когда режиссеру приходится трудно, нелегко ставить комедии. Хотя иногда хочется отойти от проблем и поставить что-нибудь веселое. Например, Вахтангов умер после «Принцессы Турандот», даже на премьере не присутствовал. Но он поставил блестящий спектакль. Театроведы никогда не писали о том, что этот спектакль поставлен против диктатуры, хотя эта тема точно намечена: Турандот убивает своих женихов, всех самых умных, самых красивых. Исследователи наверняка вычитывали это в спектакле, но боялись, чтобы политики его не запретили. Мы смотрели «Принцессу Турандот» очень давно. Спектакль был в ужасном состоянии, но чувствовалось, что это – великое произведение. Оно настаивало на том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что.

– Вы сейчас много ставите за границей?

– Сейчас я приехал из Израиля, где поставил «Короля Лира» в Национальном театре. Буду что-то ставить в Москве, в театре имени Вахтангова. Надо обсудить название с Римасом Туминасом, художественным руководителем театра. Мы с ним дружны, он симпатичный человек.

– Говорили, что на пост худрука театра имени Вахтангова прочат вас...

– Меня приглашали, но я отказался. Туминасу предложили занять этот пост, когда поняли, что я, скорее всего, откажусь. И он сказал: «Пусть Роберт окончательно скажет «нет», и тогда я, может быть, соглашусь». Я отказался, и он согласился.

– Вам не трудно ставить спектакли с людьми другого менталитета, с иным, чем у вас, подходом к жизни?

– Мне кажется, что все артисты – подданные одной страны, имя которой – театр.

– Сколько спектаклей в год вам удается выпустить?

– Три спектакля в год, бывает, что четыре. Иногда шесть. Я хочу успеть.

– Вам не кажется, что современный театр сейчас находится в кризисе?

– Театр всегда находится в кризисе: ведь это творчество, а кризис для людей искусства – естественное состояние. Думаю, Пушкин, сочиняя поэму «Евгений Онегин», находился в кризисе, пока не закончил ее и не взялся за следующий шедевр. Это со стороны кажется, что к кому-то музы прилетают. Тем более театр – такая организация, где творят вместе несколько десятков людей.

– Если бы вам можно было что-то изменить в сложившейся театральной системе, что бы вы сделали?

– Ничего. Театр – это модель жизни. Как только в жизнь вмешиваются политики и теоретики, куда-то ее направляют, она сразу начинает сопротивляться, происходят если не трагедии, то драмы. А театр – это слепок жизни, и не надо менять законы, которые выработаны столетиями. Здесь нет рынка, богатых и бедных. Единственный конфликт в том, что есть талантливые люди и не очень талантливые.

СПРАВКА

Режиссер Роберт СТУРУА родился 31 июля 1938 года в Тбилиси. После окончания режиссерского факультета Тбилисского театрального института поступил на работу в Театр имени Шота Руставели: с 1979-го – главный режиссер театра, с 1980-го – его художественный руководитель. Известным его сделал уже один из первых спектаклей – «Сейлемский процесс», по Артуру Миллеру (1965). Затем были комедия «Ханума», «Ричард III» Уильяма Шекспира и «Кавказский меловой круг» Бертольда Брехта, принесшие режиссеру мировую славу. В 90-е годы много работал за рубежом, где осуществил 16 постановок пьес Шекспира, Софокла, Мольера, Чехова, Брехта. В Москве поставил «Гамлета» в «Сатириконе», «Шейлока» по «Венецианскому купцу» Шекспира и «Последнюю запись Крэппа» Самюэля Беккета в Et Cetera, оперу «Мазепа» Петра Чайковского в Большом театре. Народный артист СССР (1982) и Грузии (1980). Лауреат Государственных премий СССР (1979), России (2000) и Грузии (1996), лауреат многих международных премий и других наград.