Posted 7 апреля 2016,, 21:00
Published 7 апреля 2016,, 21:00
Modified 8 марта, 02:11
Updated 8 марта, 02:11
Актриса Светлана Крючкова
– Светлана Николаевна, вот цитата из одного вашего интервью: «Я ничего не боюсь – никакого авангарда, никакой формы, от психологически-реалистического театра до безмолвного»...
– Верно, не боюсь. И не думаю о том, что обо мне скажут. Никогда не заботилась о своем имидже. Тем более вставши с того света пару раз. Считаю, что пока ты жив, нужно все пробовать. И нужно идти за режиссером. Если ты поверил ему, делай то, что он просит. Как говорил Станиславский: «Трудное надо сделать привычным, привычное – легким, а легкое – приятным». Вот такой путь.
– «Игрок». Выбор материала, режиссера – ваш?
– У меня надвигались два юбилея: собственное 65-летие и 40-летие службы в БДТ. Я давно смирилась с тем, что не играю ничего нового. Ни от кого ничего не жду, существую отдельной планетой. Моя работа – в моем доме, сама все делаю (у меня много поэтических программ, сольных творческих вечеров). Да, несправедливо: три роли в театре за 26 лет после ухода из жизни Георгия Александровича Товстоногова. Андрей Анатольевич Могучий, придя в 2013 году в БДТ на должность художественного руководителя, заговорил о том, что надо обязательно поставить что-то для меня. «Пожалуйста. Предлагайте материал», – ответила я. Но ни одного названия за два года мне не предложили. Режиссера предложила я, а он – предложил «Игрока». Я сказала, что я русский человек и хочу играть русский характер на русском материале.
– С чего начали работу?
– С того, что Роман Мархолиа сказал: «Мне бы хотелось избежать бабушки Островского». А текст тянет на это. «Ну что ж ты, батюшка, стал предо мною, глаза выпучил! Аль, может, не узнал?» И напрягаться мне особо не надо бы было: попудрилась и вышла. Нет, у нас – сделанная и отточенная режиссером и артисткой роль.
– Говорят, что Крючкова увидела в Александринском театре спектакль Валерия Фокина «Литургия ZERO», где Эра Зиганшина играет Бабуленьку, и тоже решила взяться за этот материал.
– Я не видела Эрочку в том спектакле. Ну что мне соревноваться с ней? Она прекрасная артистка, у нее своя ниша, у меня – своя, у Ниночки Усатовой – своя, мы никак не пересекаемся. И, простите, находимся в таком статусе, что нам уже никому ничего доказывать не надо. У каждой свои поклонники. Одним из главных толчков для написания моей автобиографической книги «Разное счастье нам выпадает...» было вранье, которое создавали вокруг меня.
– Я дважды смотрела ваш спектакль и заметила: когда на поклонах зал встает, вам устраивают овацию, кричат «браво!», корзины цветов дарят – вы просто светитесь! Это и есть настоящее актерское счастье?
– Абсолютная правда. Я счастлива, свободна, раскованна, стою рядом со своими молодыми прекрасными партнерами. У нас чудесные ребята. В спектакле существует ансамбль – то, чем всегда отличался театр Товстоногова и чего долгие годы не было в нашем и в других театрах. Мы друг друга слышим, подхватываем. «Игрок» очень тонко выстроен музыкально – и в смысле текстов, интонаций, и подхватывания одного партнера другим. О каждом могу долго говорить. Все музыкально одарены, замечательно поют. Музыканты, которые смотрели спектакль, отмечают потрясающее многоголосие, спрашивают, чье пение мы записали. Нет, ребята сами поют! Мы очень любим этот спектакль, ждем его, и когда встречаемся, то сразу бежим друг к другу, обнимаемся, говорим, как соскучились! И главный показатель: этот спектакль любят все службы, которые работают на него: звуковики, осветители, каскадеры, костюмеры, гримеры, реквизиторы. Давно не видела, чтобы в кулисах стояли и смотрели сцены. «Игрок» дает потрясающий заряд. Удивительно, что в финале мы, артисты, не устаем, а наоборот – наполняемся новой энергией и жизненной силой. И зал подтанцовывает под музыку на аплодисментах. И даже когда зрители выходят из театра на Фонтанку, то улыбаются и признаются: «Жить хочется!» Работа шла замечательно. Не терплю разборок в театре: и режиссер не тот, и материал плохой, и партнеры слабые... Мы репетировали с удовольствием, с наслаждением. Я благодарна ребятам: они ждали меня, когда я заболела, верили, что все у нас получится, и два месяца репетировали без меня, с коллегами, которые произносили мои реплики. На банкете они мне говорили: «А нас так вами пугали! Сказали, что у вас очень тяжелый характер!» (Смеется.) «Конечно, – говорю, – мой характер проявляется там, где заканчивается профессионализм тех, кто работает на спектакле. Я считаю, что каждый должен быть на своем месте». И такие разговоры по театру шли: «Зачем вы репетируете? Крючкова все равно играть не будет».
– Многие критики ругают режиссера Романа Мархолиа за «Игрока», но про вас говорят: «Крючкова – гениальная, выдающаяся, великая!»
– Мейерхольда всю жизнь пинали, и надо было умереть, чтобы стать великим. Мархолиа еще не начал работать в БДТ, а его имя уже стали склонять, поливать грязью... Мне, конечно, приятно, что меня, наконец, хвалят. Потому что 26 лет после смерти Товстоногова наша питерская критика меня оплевывала, пинала. Обливали грязью или игнорировали. И вдруг стали хвалить. Хотя я все это не воспринимаю всерьез, делю на двести. Критики пишут: «Мы знали, что Крючкова умеет все и без режиссера...» Это неправда. Именно с этим режиссером в его спектакле я проявилась именно так. И зрители этого не знали. Да я сама про себя этого не знала. В 2003 году мы работали с Романом Михайловичем в Москве, ставили спектакль «Квартет» в его переводе (пьеса Харвуда). Главным героем был Его Величество Театр, а не жалобы, болезни и сожаления бывших корифеев сцены, заканчивающих свои дни в доме престарелых. Играли Кахи Кавсадзе, Игорь Дмитриев, Барбара Брыльска, я и четыре молодых оперных артиста. Спектакль прошел в центре Галины Вишневской 26 раз. Но... Что такое судьба? Продюсер нашего спектакля оказался игроком, проиграл много денег и куда-то удрал из Москвы. Кто знал, что через столько лет мы опять придем к теме игры? Роман Мархолиа открыл во мне в «Квартете» новые краски. Потом мы все время говорили о том, что надо еще какую-то пьесу поставить. Но как-то не срасталось, все упиралось в деньги. Это сейчас уже поняли: черт с ними, с деньгами, жизнь уходит! Будут деньги, а не с кем будет работать.
ФОТО СТАНИСЛАВА ЛЕВШИНА
– Режиссера обвиняют в том, что он «выдрючивается под Европу»...
– А Бутусов, Серебренников, Рыжаков, Могучий, Жолдак, Богомолов – под кого они «выдрючиваются»? Все, что они выпускали, было сделано на Западе еще в 1970-е годы. Все было, все повторяется. Окститесь! Другое дело, как режиссеры умеют пользоваться этими приемами и оправданы ли они? Когда артиста заставляют встать перед камерой и проецируют его лицо на задник – огромное лицо! – я предполагаю, что должна быть исповедь. А исповеди нет, просто фокус. Тогда зачем это? Я дома могу сделать себе селфи и показать потом в Facebook... Личная приязнь и неприязнь – с этой точки зрения мне никакая критика не интересна. Я точно знаю, кто из критиков не будет ругать какого режиссера – потому что они дружат. Тот еще ничего не сделал, не сказал «а», а уже хорошо! Поэтому мы были готовы к такому приему.
– После окончания Школы-студии МХАТ вы о каком театре мечтали?
– Я получила приглашение от пяти московских театров: МХАТа, «Современника», имени Маяковского, Станиславского, Ленинского комсомола. Куда пойти? Очень трудно выбрать. Страшно. Как замуж – вдруг пошла не за того... Я пошла во МХАТ, к Ефремову, к своим учителям. Там ставили свои первые московские спектакли Роман Виктюк и Анатолий Васильев. Анатолий Васильевич Эфрос начинал репетировать «Эшелон» Рощина. Мне, молодой, работать с такими режиссерами было безумно интересно. У них я научилась различным способам существования на сцене.
– Но все-таки Ленинград оказался городом вашей судьбы...
– Через год, в 1975 году, я приехала в Ленинград на пробы в картину Виталия Мельникова «Старший сын». Увидела оператора Юрия Векслера – маленького, рыжего, веснушчатого – и... насмерть влюбилась! Даже позвонила ему с вокзала: «Хотите, я не поеду в Москву?» Но в тот раз я уехала. Потом были съемки, а в августе Юра предложил мне переехать в Ленинград. В театре был отпуск, я позвонила Ефремову домой: «Олег Николаевич, я ухожу из театра. Уезжаю из Москвы, выхожу замуж». – «Ты сошла с ума! За кого?» – «За Юрия Векслера». Огромная пауза и потом: «За Векслера? Выходи!» И я поехала к любимому мужчине не раздумывая. Через два месяца меня пригласил Георгий Александрович Товстоногов, на договор, на три месяца. После спектакля Сергея Юрского «Фантазии Фарятьева» меня приняли в труппу Большого драматического театра. Мне было 25 лет.
– На своем юбилейном вечере в БДТ вы рассказали, как жили в Москве, куда приехали поступать из Кишинева, – тяжело, голодно, бездомно, ночевали на вокзале, потом работали по ночам слесарем-сборщиком на заводе карданных валов, жили в «красном уголке» по 30 человек. Как ни ужасно звучит, но все это артисту «полезно» пережить, накопить?
– Все, что плохо для человека, прекрасно для актера. Боль, разрывы, потери, предательство, измены, свои собственные стыдные поступки – все идет в актерскую копилку. Я могу вслед за Ахматовой повторить: «Со мной было все». Со мной – тоже, кроме тюрьмы и лагеря. Почему я и не хотела, чтобы мои дети стали актерами. Хотела, чтобы они были счастливыми людьми, чтобы им не нужно было испытывать себя «на слом». Профессия зависимая. Много страданий. Нужно иметь крепкий стержень. Актер, который мало видел, пережил, – неинтересен. А если много перечувствовал – душа израненная, изорванная в клочья. И при этом надо сохранить стержень, чтобы тебя не сломали, не пригнули, не сделали зависимым. Я независимый человек. Ну, выгонят меня из труппы, ну, не буду я служить ни в каком театре. Мой театр – это мой зритель. Мне нужен только микрофон. Чего только не было у меня на концертах! В прошлом году в Концертном зале Чайковского был мой юбилейный вечер, так там все перепутали. Вместо того чтобы я потихоньку в темноте вышла на сцену, села, и зазвучала моя песня – я вышла на полном свету, ничего не зазвучало и при этом оказался выключен микрофон. Я сказала: «Добрый вечер, Москва! Звуковики, пожалуйста, подойдите ко мне». Зал упал от смеха. Я ничего не боюсь. Пою a capella, вживую, громко спрашиваю: «Меня хорошо слышно?» – «Да!» – кричат в ответ.
– Многие думают, что у актеров жизнь – сплошные праздники, овации, розы, автографы, толпы поклонников...
– Да что вы, розы? Концерт закончился – все стараются убежать как можно раньше домой, и ты остаешься один, собираешь вещи, грим, костюмы, сумки. Другую сторону никто не видит. Людям кажется, что мы после театра едем по ресторанам. Нет! Идешь домой, там надо все разложить: привести в порядок и повесить костюм, туфли, разобрать чемодан (папки с текстом, кружки, скатерть, платочки), грим с лица снять, кисточки помыть, душ принять. И спать лечь. У меня мало друзей, я дружу с обычными, нормальными людьми, которые мне по сердцу. Знаю, что они всегда откликнутся. Не потому что богатые, влиятельные, или это выгодная дружба.
– Есть ли у вас обратная связь со зрителями? Вам интересно, что они думают, говорят про спектакль?
– Мне как раз интересно мнение простых зрителей. Я меньше верю словам, больше – делам. На «Игрока» билеты не достать. Мы сыграли всего три спектакля, есть зрители, которые дважды сходили на нашу премьеру. За свои деньги. Не те, которых пригласили посмотреть спектакль бесплатно. Есть зрители, которые говорят: «Мы обязательно отправим на этот спектакль своих детей».
– Вы советуете прочитать роман Достоевского перед тем, как идти в театр?
– Нет. А вот после спектакля люди говорят, что им хочется прочитать «Игрока». Так же случается и после моих поэтических вечеров: слушают, как я читаю, а потом дома берут в руки книгу.
СПРАВКА «НИ»