Елизавета Трофимова: "Чинить себя чинить, чтоб зла не учинить..."

Елизавета Трофимова родилась в Дзержинске. Автор стихотворного сборника «Улица Сердобольская». Работает в Благотворительном фонде «Предания», делится новостями о подопечных фонда.

На прошедшей неделе, в понедельник, в Фонде «Нового мира» прошла презентация первого сборника стихов «Улица Сердобольская» Елизаветы Трофимовой, поэта из Санкт-Петербурга, слайд-шоу:

https://www.facebook.com/alikhanov.ivanovich/videos/10220696360621895/

Просодия Елизаветы Трофимовой содержит множество трансформирующихся образов, имеющих за собой многосложные значения, а порой целые иерархии. Строфы ее, отпечатанные, наконец, на бумаге, мне, как постоянному экранному пользователю, кажутся активным текстом, настолько стихи Трофимовой созвучны действительности. Странным образом в бумажную версию вписалась и гиперреальность, и киберпространство! Возникает глубокое и тайное ощущение сопричастности - кажется, что, пробегая глазами, читатель сам активно участвует в развитии текста! Это совершенно новое свойство лирики - иллюзия возможной обратной связи, которое создается временными соотношениями между возникающими чувствами, действием и самим моментом чтения!

Утонченное, врожденное чувство слова, интонационные возможности, позволяют Трофимовой вводить в текст намеренные нарушения причинно-следственных связей. Нарочитая гротескность, как средство выразительности, вживляется в краткий сюжет стиха:

иди и думай ничего

как будто мысли — это маки

свое раскрывшее нутро

вблизи района сололаки

и много о себе не мни

ты только трещина на зданьи

не исцеленная одним

неловким друга состраданьем...

В тбилисском районе Сололаки мне довелось вырасти, и поэтому, когда пришло время задавать вопросы, я спросил Елизавету Трофимову, что же ей там запомнилось.

- Там ручки на всех входных дверях в подъездах, такие же как на межкомнатных, повсюду ты чувствуешь себя, как дома - ответила Елизавета.

И стало очевидным, что «Издревле русский наш Парнас» притянул на Кавказ и Елизавету, как некогда Александра Пушкина, который 1829 году именно в Сололаках праздновал свое 30-тилетие. Спустя 70 лет в 1900-03 годах в Сололаках жил Николай Гумилев, и после гимназии преподавал местным обитателям марксизм. Отсюда и пронзительная строфа концовки стихотворения Елизаветы Трофимовой:

пусть обветшает твой фасад

изничтожая в полной мере

сплошной вины тяжелый плат

и горя каменные двери...

Не привыкшая к московским пробкам, Елизавета в час пик добираясь до Пушкинской площади на такси, и минут на сорок опоздала на презентацию, но за это время зал только полнился. Рядом со мной ждала встречи Ольга Анатольевна Балла - заведующая отделом критики и библиографии журнала «Знамя». И как только началась презентация, Ольга Балла предварила авторское выступление, зачитав блестящее эссе, посвященное творчеству Елизаветы Трофимовой.

Видео-фильм - «Дана Курская - поэт и издатель, и Ольга Балла - критик, редактор, эссеист, анонсируют выступление Елизаветы Трофимовой» - https://youtu.be/HKWgul29DKc

Ольга Балла любезно дала нам разрешение опубликовать свое блестящее эссе: «Я считаю Елизавету Трофимову одним из самых интересных поэтов её поколения – нынешних двадцатилетних, - с большим потенциалом роста и большим будущим, с огромной поэтической энергией, которая ощущается прямо физически. Этот человек способен ворочать большие пласты.

Она ещё в самом своём начале, но у неё уже собственный, дерзкий, упрямый, узнаваемый голос. Перед нами тот редкостно счастливый случай, когда большая начитанность, культурная насыщенность (а в случае Трофимовой она на зависть большая) и даже переполненность культурными реминисценциями, цитатами разной степени скрытости (доходящая до переусложнённости – но для полной сил молодости это нормально) – когда вот всё это не задавливает юной авторской индивидуальности и не делает поэтической речи автора вторичной, - но задаёт ей внутреннюю перспективу. добавляет ей внутренних измерений.

Разумеется, в этой первой маленькой – очень концентрированной - книжечке мы видим следы узнаваемых влияний, - воздействия авторов, во многом решающим образом определившим поэтическую динамику XX века. Каждый поэт, как известно, сам создаёт собственных предшественников – сам, хоть бы и бессознательно, выбирает прежде писавших себе в предшественники, и у Трофимовой они – мощные: от Цветаевой – которую мы узнаём в первом же стихотворении книги - до, например, Пауля Целана. То есть – в основном это первая половина и середина прошлого века: времени демиургического и катастрофического, сдвигавшего те самые «литосферные плиты» - упомянутые в первом стихотворении книги – которые продолжают своё движение и до сих пор. Вот у Лизы слышен гул этого сдвигания. Она – современник демиургического времени.

Это - следы сильных, властных влияний, которым не только нельзя не поддаться, но даже и грех не поддаться: они – школа, и трудная школа, которую необходимо пройти – для обретения чувства формы, для владения ею. В случае Трофимовой я назвала бы эти следы рубцами, шрамами, ожогами (от взаимодействия с чужим открытым огнём) – ещё и не всегда вполне зажившими, - следами происходящей на наших глазах борьбы с этими влияниями, соперничества с ними, сопротивления им и вызова им.

Видно, что автор находится ещё в стадии становления, что это становление бурно. У Трофимовой крупный взгляд – какой бывает только у сильных поэтов, - то, что она пишет – это (бесстрашная) лирика и метафизика одновременно.

Внутри себя, для собственного удобопонимания, я делю поэтов по стихиям: по преобладающему в них элементу. Есть поэты воздуха, земли, воды и огня. Елизавета Трофимова – человек огня.

Думаю, она – из тех поэтов, усилиями которых XXI век будет перерастать XX-й и уже его перерастает, будет отвязываться от XX-го (давно пора!), в чьих текстах происходит активное становление поэтики нашего набирающего силу столетия».

Видео фильм - Презентация сборника «Улица Сердобольная»:

https://youtu.be/8Vegvgc5r2o

Свидетельством такого становления стали новые форматы общения поэтов, критиков и читателей. В начале года, весной, с Елизаветой Трофимовой прошла встреча в музее Пастернака. Наш автор поэт Борис Кутенков в 40-ом Литературно-критический проекте «Полёт разборов» представил творчество Елизаветы Трофимовой (ссылка - https://ok.ru/video/1074272866599).

Виктор Качалин поэт, философ, художник в журнале «Знамя» отметил: «Стихи Трофимовой уходят корнями и в греческую трагедию, и в русский фольклор, не сбиваясь ни на пересказ, ни на стилизацию. Метафоры не загромождают речь, не привязывают читателя насильно к закрученному колесу смыслов. Нет у неё и распространённой в современной поэзии верлибро-фотографичности. Плач, страх, сострадание, восторг могут быть не только в греческой трагедии — и прорастают сквозь танцующую, не статичную, экстатичную ткань стихов — «в тишину и вспять». Искомая тишина — не для самозачарованного успокоения от травмы, а снова в мир: ранить, ненароком исцелять, делать родным, любить...».

Радость от встречи, надеемся, испытают и наши читатели:

***

как радостно увидеть снегопад,

когда он в петербурге или пскове

спускается, как запоздалый брат,

не зная, что родные вы до крови,

что резус-фактор вам не отменил

жужжащий звук всевидения пленки,

а посреди пылающих светил

застенчивые бродят шестеренки

и надобно их всех угомонить

простым до бессердечья чудо-средством —

ложись скорей и да сплетется нить,

снежинка на язык: почти как в детстве.

***

хорошо бы питаться простым

черноземным осколочком хлеба

самой вкусной холодной водой

из ручья беглых воспоминаний

где кружились пылинки мальки

а с утра самыйчистоумытый

ты берёшь и срываешься в грецию

не познавшую евросоюза

и она тебя белая ближняя

вся встречает развалиной пены

в ней молочной морской несоленой

каждый глаз как легчайшие сливки

ведь затем ты купался в слезах

чтобы стать одиссеем из некто

в недостойном грозная кси

чуть похожа на два трезубца

развернется тысяча встреч

чтоб вернувшись домой в петербурге

ты случайно не встретил меня

пока я недостаточно берег

пока я не песок и не камень

отбивайся от хитрых торговцев

не дары и не смех приносящих

только шепчущих что всё конечно

но ведь это совсем не койне

не наречие наше простое

по нему ты узнаешь меня

под смущенные возгласы хора

* * *

сердце гирю я не отдам тебе

своих мутных рек не отдам тебе

бесконечных рук не отдам тебе

боли, имярек, не отдам тебе

не отдам тебе облаков и слез

песни я моей не отдам тебе

и - теперь -

стиха не отдам тебе

но и смерти я не отдам тебя

* * *

что обещать тебе, друг мой недужный,

верный сорокопут?

страшно, что тело твоё обнаружат,

страшно, что не найдут.

что завещать тебе, горсточку праха,

зарево кружева?

плачет не гектор, в слезах андромаха,

жалко её -

жива.

ты завещай только камнем из рая

лазаря - лазурит.

буква приходит в себя и сверкает

духом -

и он саднит.

ты обещай только вровень отмерить

и непреклонно взять.

сфер было восемь, сфер стало девять,

день -

в тишину и вспять.

* * *

вот видишь - и больно, и плохо,

а все же, как ты, не могу

извлечь из случайного вдоха,

из выстрела на бегу,

из бантов смешных первоклассниц,

из шелеста, шалости шил

простую свирепую ясность,

которую ты весь изжил

отдал мне, и сумраком таинств

вспенилась в синае гора

так песня сбегает, как зависть,

мальчоночкой со двора

* * *

раскидистая тень

родных уныний

оплакала прижатый

к телу груз

я веселюсь

со смертными

с больными

с бессмертными

я тоже веселюсь

мне нравится от смерти

к жизни ливнем

стекаться

растекаться

и дотла

я очень яростно

и не шутя наивна

***

что ж ты металась

туда

сюда

вот тебе малость

вода

звезда

вот тебе новый

язык

скупой

вот тебе сребреник

вот золотой

нет, не держали

не унесли

так - обласкали

мимо прошли

дар их блестящий

держишь в руке

сердце щемяще

чтоб налегке

***

Иду на вы, на воздух, на веселье,

На ворона-кликуши перекрик,

Который в состязании с метелью

Ещё не проиграл – уже поник

Подобные межмартовские споры

Орудий и проснувшихся зверей

Пошиты не на вырост – только впору,

Носи их, но участвовать не смей

А ежели нарушить этот давний

За хвост себя кусающий устав,

Останутся разбросанные камни

И речь твоя на месте прежних трав

Заплаканный, подуешь на коленку –

Словцо-болячка, бледный ореол –

Ну что ты... Успокойся... Не оценку

Тебе я ставлю - голос как укол.

***

на небушко берут совсем иных

я слишком горяча

тяжеловесна

лежу среди лохмотьев озорных

ни-гордости-и-ни-живого-места

влюбляются в - совсем! -

других совсем -

меня ты можешь только искалечить

а я возьму – любого и со всем

закону сильных чтоб

противоречить

***

дар с тобой житья-бытья

горе страх галиматья

мне приданым нет да нет

промелькнет опять во вред

что же делать нам тогда

горе страх белиберда

лишь заплакано смотреть

быть живой на полутреть

но случается и так

горе страх один пустяк

если вовремя смахнуть

не слезу но целый путь

это больше не для нас

горе страх усталость глаз

серебристого литья

дар с тобой житья-бытья

***

приносишь коротенькое стихотворение

и кладешь заместо молочного зуба

под подушку священной истории

вещь рождает себя сама

отдавая человеку стенки своей чаши

он расплачивается трудом и вином

сорокапятидневным молчанием

по достижению определенного возраста человек

начинает нуждаться в традиции

позади его

кривоватой спины

блики предков и их победителей

человек говорит

я не в силах быть там

и быть здесь

я тоже не в силах

я хотел бы стать вещью и диктовать

гончару моему

условия

то ли женски мудры то ли детски слепы

вещи шепчут ему полуправду

что их тонкие шеи подвластны грозе

и им тоже знакомо смятение

вещь говорит

я не в силах быть здесь

и не в силах остаться не-здесь

против воли я вызвана жить

как и ты

как и ты

я люблю свою участь

***

как будто это ложь: нас нету, нету,

заместо нас лишь порох, пух и прах

все кануло в канал бессвязной леты,

в тарелку пифагора на бобах

пока кто понежнее под платаном

ласкает неотбившихся ягнят,

мы из груди дерем колючки, в рану

ссыпая то осколочки (горят!),

то лютеровы розы между лилий -

принятие себя, благая весть -

незрячие глаза с песком промыли,

как будто это правда: есть мы, есть

***

еще мне одиноко по ночам

и хочется тогда твою нащупать

невидимую прежде благодать

которую ты не хотел отдать

я забрала сама и носом хлюпать

осталась содроганьем у плеча

на левом ангелочек боже прав

сидит и ухмыляется гаврошем

ведет совет свой говорит наказ

на каждое стекло есть свой алмаз

раскрошится во тьме тогда поймешь ли

бытийный танец юношей и савв

но девочки взрослеют раньше них

как дервиши кружатся отрекаясь

от женских дел младенцев заодно

наречье их тебе почти родно

и ты мне напоследок улыбаясь

теряешься и весь уходишь в стих

***

пока ты до конца не уяснишь

своей нечеловеческой природы

все будет лишь болото да камыш

тягучие неправильные воды

ступать по ним в уныньи горячо

как будто под ногами стовитражный

собор с его гаргульевым плечом

такой огромный и такой бумажный

перенеся веревку и словарь

взмываешь через тернии и астры

плененная свободою агарь

бродяжничества пролитое масло

***

оголтелый путь

палочка лакричная

выйдет что-нибудь

из меня приличное

прокричится в стих

белизна пропащего

правда ль что у них

все по-настоящему

пьют на кухне чай

надоела водочка

мой неловкий лай

цербера походочка

говорю впросак

мне в ответ как надобно

так или не так

одобренья ладаны

прокралась с утра

отгремела давеча

тяжести гора

князя святославича

выбились из сил

в блеске изничтожили

византийский стиль

и дворец с вельможами

вот и третий рим

дай поэзий хлебушка

раз уж мы стоим

на земле и небушке

будем голодать

ежели так хочется

нам родная мать

каждая пророчица

кланяемся вниз

перед самой плашенькой

личику без риз

и саровской пашеньке

нынче замолчим

грозовая тучица

льет на третий рим

что-нибудь получится

***

о переписчик с табаком

занятье хуже разночинства

стоит от всех особняком

твое желание единства

необходимость новизны

и свежеветренного слова

тебя бросает не на ны

а на проклятие иова

как будто нестор без руси

поторопил чужую повесть

и вперемешку с «ты еси»

звучит твоя благая новость

на ней листва и комары

живая книжица творений

тяжелый вздох земной коры

и невесомый дождь весенний

***

я всех люблю и каждого жалею

порывом оскорбляющим под дых

в соблазне новоявленного змея

подарок на венчанье молодых

ну что же мы стоим так скромно сзади

подобно ногтевому кораблю

раздев до тонкой линии до пряди

я всех жалею каждого люблю

* * *

со страстью всей, с которою способны

ценить безвестность больше, чем себя,

мы в спор вещей - сплошной, одноутробный -

привносим по монетке, возлюбя

вчера - друг друга, завтра - лихолетья

над нашей двусоставной головой,

и это обнаженное соцветье -

проигранный любой печали бой,

смиренный белокаменный кусочек

никем еще не взорванной стены.

и я тебя храню, как лепесточек

с раскидистого дерева луны -

оттуда ль Ориген, Григорий Нисский

и наших букв cнующие мальки?

мой странносветлый, мой чудесноблизкий,

как странно, как чудесно мы близки.

* * *

иногда и любовь моя не любовь

и восторг мой уже не восторг

иногда глубина не совсем глубина

разговор с обветшалой стеной

это страх что напрасен и возглас и вздох

что и нет никакой глубины

если я так боюсь потерять что-нибудь

то не значит ли что оно есть?

* * *

читай бумажечки натужно,

воронью отгоняя трель:

так восхищенно листья кружат

и падают в чужой портфель

уносят золото и мякоть

на заводской лиловый сплав,

и ты уже не можешь плакать,

березу с тополем обняв

но с каждым деревом, как с братом,

ты заключаешь тайный стих

пусть непосильная оплата

порадует великих сих

и потому ты так беспечно

съедаешь булку с колбасой

и привыкаешь, что, конечно,

идущий впредь - всегда босой

* * *

иди и думай ничего

как будто мысли — это маки

свое раскрывшее нутро

вблизи района сололаки

и много о себе не мни

ты только трещина на зданьи

не исцеленная одним

неловким друга состраданьем

пусть обветшает твой фасад

изничтожая в полной мере

сплошной вины тяжелый плат

и горя каменные двери

***

будешь меня читать ли

завтра бумажки поезд

мать она или не мать ей

смрад экспертиза поиск

кто мне печаль не тетка

как и не тетка голод

вешай на стену плетку

ей разговор расколот

видела попрошайку

схожи но я сильнее

грошик скорей подай-ка

слово ведь я немею

лето оно вернется

пух непременно белый

мне все равно придется

быть оставаться смелой

быть становиться мудрой

не признаваться ближним

что лишь глуокой куздрой

рельсы москва да нижний

что я люблю однажды

только всегда избито

вот синяки и каждый

глаз синь-слезой налитый

словно одна ветрянка

горечь обида оспа

пережидай в землянке

можно собрать весь хворост

можно всплакнуть украдкой

палку тереть о палку

скрой все плохое тряпкой

жги ничего не жалко

***

не спала весь год не спала три дня

легкий порох белого воробья

перепрыг на пух оголенных плеч

можешь мне опять на колени лечь

я тебе с лица холодок сотру

полежим и встанем уже к утру

четырёхугольник в больной спине

но его никто не поправит мне

натечёт здесь крови на литра треть

когда ранят я начинаю петь

точно скальпель или какой пинцет

мой страшенный и мой родной фальцет

ты оттуда где говорят цвети

и шиповник стал на врага пути

но земля моя сумасшедший дом

и мне листик каждый был твой знаком

а в колючем терне лоскут руки

берегись они до сих пор крепки

на болтливом горле моем и впредь

никому не нужно на них смотреть

***

привычное и гарцующее над-ничем

умеющее прозревать до вещей сердцевины

скорей обними этот жар обнищаний пустых

смущенных прикосновений

несбывшихся песен

любовь моя! как хороши твои прожектора

как явлены нам в этом дне серафимы и духи

белеют матрацы из лож театральных чудны'х

и ты в золоченом венке

так мила

беспощадна

***

я расскажу тебе потом

о детском трепете

о первозданном голубом

травинок лепете

о невозможном насовсем

вчера оставленном

сегодня отданном им всем

почти исправленном

я расскажу когда смогу

открою заново

а ты рисуешь на бегу

родное зарево

как будто можно опоздать

и не увидеться

какая это благодать

уйти приблизиться

***

о волечка ты моя волька

смиренья б тебе

покоя

но не озлобляйся только

пустое оно

пустое

беда ты моя победа

не хвастай ничем

не стоит

тебе ли винить соседа

пустое оно

пустое

о смерть ты моя

бессмертье

со всхлипом пустынным зноя

хочу одного усердья

простое оно

святое

***

среднерусски-зелено

рыже

почему я не праздник больше

воздыханий по два в минуту

лишь бы спать беспробудно дома

***

завтра я напишу тебе новое стихотворение,

проникновенная нежность которого

заставит поверить, что человек - самое курьёзное создание

от ангела до червя -

не допустит самого страшного,

о чем все знают,

но не догадываются

я буду писать тебе каждый день,

дистиллируя грязь,

обретая славу и общую родину

на гранитном маленьком облачке

нас примут как блудных детей,

потому что поймут - необходимость уйти

есть гарантия возвращения

к себе подлинному,

взращённому

посреди красногубых гранатовых зёрен

задолго до эмпедокла мы выведали -

столкновение любви и ненависти породило все сущее,

а погубит его ожидаемое опустошение,

где не будет ни рая, ни ада -

только берег и камни,

надоевший банный халат,

бесплатные шлёпанцы

или же человек -

самое курьёзное создание от ангела до червя -

посмотрит серьёзно наружу

и вкрутит кровавую лампочку,

украденную на прошлой неделе

светящуюся тускло-тускло

тогда - (как-нибудь) - все

Устроится.

***

наукою стихов немногословных

пропитана печаль моих платков

растаявшие прежде свеч церковных

весны лохмотья обретают кров

под залитою златом колоннадой

вселенского собора и невмочь

бассейнов дух изгнать и стать как надо

в страшенную святую эту ночь

бесплотна ждет служительница храма

у ног ее тонюсеньких прилег

повернутый к арбату слишком рано

и в небе нерасцветший уголек

рассказывает мне о сумасшедших

я слушаю и больше не боюсь

на них одних искавших не нашедших

стоит моя отравленная русь

и ни к чему должно быть не восходит

историков нам справки не слышны

а в темновечном польском кислороде

и казни упоительно нежны

***

неважно уже,

кем я стану

петля до теплого стана

дорожка от маросейки

мне, книжнице-фарисейке,

дана как своя стихия

московская исихия

похожа на гул и пламень

коса,

пощади мой камень

вина — точно груз в вагоне.

таскаем в таком агоне,

что тянется нить игрища:

кто первым войдёт в кострище

так можно вбежать с разбегу

и стать паче бела снега,

спросить у старушки свыше,

чем дышим и чем не дышим

но я остаюсь —

(греховна!)

сей образ есть дар любовный

и если он пред глазами —

вопросы стихают сами

***

заигрывание с бездной чревато опасностями

вот я попаду наконец в геенну огненную -

а там все свои

улыбаются

машут

«помнишь, мы целовались на дне рождения Х?»

«а ты мне за кофе должна двести рубликов»

«о, ты та самая девочка,

которая рассказывала про свою жизнь и плакала»

и что прикажете делать?

воспитывать бесов - наука большая

поставишь по струнке

выучишь с ними песнь Чеснокова

пойдете исполнять в кружке творческой самодеятельности

а они хихикают

помнят

«это ведь ты упала в обморок перед Егэ?»

«мне Б. рассказывал, что он тебя больше не любит»

я дирижирую

песенка

эта однажды закончится

Поэма с героями

кто всех тебе дороже

сохраняй их

хотя бы в этой

расписной коробке

помятой

принесенной из икеи

и пережившей

восемь переездов

дзержинск

москва

и снова лето

нижний

о череда советских длинных улиц

на карте моего шального детства

там только мамба

и сережа тоже

когда мой кот умрет

(ему тринадцать)

я - взрослая -

совсем не буду плакать

я просто напишу тебе об этом

и покажу с ним снимок

(мне пятнадцать)

с тех пор

как мы последний раз

смотрели

какие-то дурачества ютуба

я думала тогда

ну что за ужас

читала социологов в кровати

а знаешь

мне друзья твои нужнее

чем ворох новых платьев

публикаций

я сохраню их всех

и папу-маму

твоих

моих

всеобщих

наших

помнишь

провинциальный двор

везде единый

мы лепим пирожки из тёплой грязи

площадка с перерывом на компьютер

такой серьёзный

крупный и отцовский

пришли мне своё фото в третьем классе

и я скажу

глаза мои родные

как здорово что ты не изменился

а это я

на дурочку похожа

вот две косы

вот голубое платье

смотрю на день рождения

в сторонку

ну что мне этот век ещё подарит

помимо мая в шашлыках и небе

и если слушать

разговоры взрослых

окажется

что им страшней чем кате

когда она залезла на березу

и мы ее

давясь

потом снимали

однажды мы катались на трамвае

однажды мы готовили и ели

однажды целовались и однажды

я объясню зачем хранить все это

так кажется

что иногда уехать

несчастной крышей

проще чем на невский

вот ты идешь и слушаешь рассказы

а вот осознаёшь

как странно -

слушать

я в зеркало смотрю

ну что за пальцы

и отчего

два глаза -

не семнадцать

и отчего нога

ногой зовётся

и лучше перестать об этом думать

но если честно

это и не важно

раз вышло так -

пускай

и неча трогать

устроенный порядок

тайна? тайна

пущай она такой и остаётся

важнее - что ты любишь из растений

какой предмет постиг гуманитарный

и как ведёшь себя

когда качает

сбивая с ног

пена ночей и жизней

...мне мало лет и я брожу по даче

салат из огурцов и помидоров

наводит скуку ибо он несладок

но я его

пожалуй

тоже вспомню

***

и это правда

ты меня прости

я всего мира чемпион

по слабости

в горсти немыслимой

заплаканные сладости

болючей нежности

поломанные кости

***

обильное количество замужеств

навряд ли принесёт большое счастье

уж лучше в одиночестве – удобней

делить наследство: книги и плащи

собрание пойдёт в библиотеку

одежды ком раздарят неимущим

но примут только новое и с биркой

всё остальное – извините – хлам

а что поделать с застарелым чувством

кому его отдашь оно в заплатах

а эти пятна кетчупа от страсти

кошмар и стыд я отвожу глаза

кто обречён был на меня такую

конечно в самовольную отлучку

исчез и говорят с тех пор пропавшим

считается в трехпаспортном лесу

а я ношу очки не по размеру

и щурюсь в светлый лик златого завтра

когда влюблюсь он подойдёт поближе

и скажет как легко дружить со мной

***

экспресс-курс по достижению успеха небеснаго и земнаго:

ешь пиццу пеперрони, гуляй тысячу километров

улыбайся каждому встречному детишкену и кисулькену

говори приятные вещи их мамам

вы так классно вместе играете

а юбка

а юбка какая!

зевай с громогласным «ыыыыых»

читай молитвослов православного воина

а хочешь - переводы на русский

тоже будут доступны

«вот как эта свинья засыпает в калу

так и я греху служу верно

будто преданный взяточник средней руки

ради попоечки в турции»

держи ум во аде и не отчаивайся

будь один и со всеми

не умирай

а умер – не бойся

тренингов больше не будет

а́че всех челове́к окая́нен есмь,

покая́ния несть во мне;

даждь ми, Го́споди, сле́зы, да пла́чуся дел моих го́рько.

***

чинить себя чинить

чтоб зла не учинить

завидуя золе

лежать навеселе

но тошно мне зело

внизу белым-бело

как будто впала в блуд

природа первых блюд

спасительный елей

меня твой слог умней

приветствуя весну

я на краю засну

когда придет молчок

и фразочки в пучок

возьмет из темноты

я напишу как ты

***

сгорбленная нежность на исходе

блуд тоски верёвочкой скользит

лечимся успешно

дышим вроде

радуга двойная как гранит

грызть её не весело не скучно

самая смешная из идей

создавать впотьмах

из средств подручных

грандиозный замок без гвоздей

что мне дебри внутренней монады

призрак добрый, лучше покажи

хрупкие согласия уклады

близости небесные кижи

пусть искрит нелепицей проводка

чем не здравомыслящий хай тек

этот дворик

и лото

и водка

тысяча твоих библиотек

***

я помню снег и думаю что ты

там делаешь не холодно ли может

прийти к тебе и что-то рассказать

о том как выпадает он неровно

на мальчика которым ты бывал

ещё давно лёд сыпался сиренью

семи концов и ты жевал его

потом лежал оплавленный болезнью

в жару тогда и начал говорить

с природой тонких трав и мне подобных

влюбившихся в бездействие твоё

а ежели снег падал на мужчину

которым ты так до сих пор не стал

то краешек его белел у точки

той махонькой на безразличье лба

в неё однажды кто-то поцелует

тебя и это будет человек

зависимый от выдохов и вдохов

настолько не похожий на меня

плакучую что я и не ревную

и на неё конечно рухнет снег

щемящий личный слой немой перины

расстеленной для каждого из нас

я помню это все конечно помню

***

а после недели припадочной

(устроить её – тоже смелость)

всего оказалось достаточно

и большего не захотелось

и вот — отплевалась от давнего

смирилась со всем, что случилось,

и дом мой угрюмыми ставнями

сменил гнев сиротский на милость

но ежели в них постучаться,

другой кто-то, верно, откроет –

не-братец с повадками братца,

лицо его — вечно рябое

***

будущее видится мне прозрачно и просто

в промежутках между срывами и мелодрамами

я ращу волосы и бессовестно улыбаюсь

ждать — это весело

нежно

мучительно

но я умею не ждать

жизнь непрестанно урчит

подобно хитрому пасхальному котофею

прозревшему воскресенскую праздность хозяина

я ничего не теряю

расчесываясь против шерсти

***

к ангельскому доктору

очередь занимается со времен Великой Регистратуры

стоят мамаши с младенцами

скучающие молодые люди

классические для подобной локации бабки

купидончики и серафимищи

и я — конечно же, просто спросить

в самом конце коридора

кто-то приперся с чихающей кошкой

братия кааааак покосится

посмотрит строгим глазком (целой сотней)

но

— но-но-но! —

не обидит

вот он выходит из кабинета

в своей парадной тонзуре

море волнуется раз! — уроню

маленький хлипкий талончик

дети крылатые дети обычные тянут к лысине ручки

очень красивый принцепс философов —

мелочь любит блестящее

мальчики бабушки силы престолы подходят поближе

дать пять

даже кошатнику доброе слово

будет приятно услышать

я на своей полушкольной латыни

вздохну перепутав спряженье

можно ли это мне все запишет

можно

ответит по-русски

***

девушка на станции метро озерки

машет плакатиком и устало бормочет

здравствуйте все

приходите в нашу пекарню

при покупке штруделя какао бесплатно

я имею полное право встать рядом

вооружиться образком николая

и лепетать вместе с ней

забирай меня глупую

всё живое во мне будет бесплатно

***

я вчера обросла глазами

а сегодня их не хватило

сяду в поезд уеду к маме

хоть она бы меня добила

и на даче забытой встану

спозаранку чтоб землю трогать

у меня в позвоночке рана

у меня в сердцевинке коготь

хулиганит как тот мальчишка

и как девочка хочет счастья

мне подарят цветного мишку

я его раздеру на части

за попытку лечить испугом

и неправильные глаголы

мой престол осиянным кругом

пьет ванильную кока-колу

***

уеду как всегда

слезясь

опять болея

себе набормотала

страшнее бармалея

не сказку и не стих

какую-то загадку

на двух ногах бежавшую

на трех ногах вприсядку

ютящуюся здесь

на полочке соседней

и все грызет меня

со скоростию средней

я хельга ольга мга

не станция

структура

а рядом лишь фольга

припрятанная кура