Дирижер Юрий Темирканов

– Современная жизнь коммерциализировала литературу, театр, кино. А музыку?

– В меньше степени, чем другие виды искусства. Все-таки государство дает музыкантам гранты, платит – пусть смешную, но все же платит – зарплату. Гранты касаются в основном Москвы и Петербурга. Недавно у меня был дирижер из Вятской филармонии. Я спросил: сколько получают его музыканты? Оказалось, четыре тысячи рублей. Такие деньги получают люди, которые «погубили» свое детство, учась играть с пяти-шести лет, потом десять лет в училище, потом получали высшее образование. И после этого они получают четыре тысячи! Поэтому даже не спрашивайте меня, в каком положении находится музыкальное искусство?

– Почему вы говорите, что музыканты «погубили» детство и молодость?

– За редчайшим исключением нормальные дети хотят играть в футбол вместе с приятелями, а не учиться играть. Их заставляют заниматься. Они лишены детских радостей, которые имеют нормальные дети. Училище, консерватория – все это серьезный труд.

– А как же «служенье муз»?

– Это уместно, когда ты служишь музыке, а когда ты получаешь четыре тысячи рублей, то такого служения я не могу себе представить. Об этом даже стыдно говорить. Это происходит в стране, которую знают в мире в основном не потому, что мы что-то умеем делать, а делать мы ничего не умеем – ни машины, ни одежду – ничего. Нас знают только потому, что у нас были Пушкин, Чайковский, Чехов, Мусоргский, Шостакович, Прокофьев, Достоевский, Толстой. К нам только поэтому относятся с уважением. Культура России вызывает восхищение в мире. Если сегодня где-нибудь на Западе я буду рассказывать, что музыканты в провинции получают четыре тысячи рублей, мне не поверят. Они подумают, что я клевещу на нынешнюю власть.

– При прежнем режиме музыканты получали больше?

– Десятикратно больше. Понимаете, нельзя построить культуру, у которой нет фундамента. В Москве и Петербурге дела в культуре обстоят более или менее прилично, благодаря поддержке правительства, но если говорить серьезно, то фундамента нет.

– Когда вы общаетесь с первыми лицами, говорите об этом или деликатно молчите?

– Может, не очень прилично говорить, но благодаря мне пять коллективов страны получили президентские гранты. Значит, я об этом говорю.

– Тогда почему вам помогли, а в Вятской филармонии коллеги получают четыре тысячи?

– Я уверен, что они этого не знают. Им было бы стыдно, если бы узнали, что профессиональный музыкант в провинциальном оркестре получает так мало. В десять раз меньше, чем дворник. Я ничего не имею против дворников, и не говорю, что их работа никчемная, но разница все-таки есть. Вообще, моя идеалистическая убежденность состоит в том, что без культуры ни у страны, ни у народа нет будущего. Особенно это имеет отношение к России. И я не только о музыке говорю. Вот, например, во всех странах беспокоятся о спорте, везде есть футбольные болельщики. Нужно это? Нужно. Но есть разница. После концерта духовной музыки, после прочитанной книги никто не выходит бить друг друга, а после футбола бьют. Поп-музыка – это культура подворотни, а общество помогает ее распространению – попса в телевизоре с утра до ночи.

– Попса еще ладно…

– Не ладно. Она будит в человеке инстинкты, которые нормальный человек прячет.

– А блатные песни вас не пугают?

– Так я же об этом и говорю – про отсутствие культуры. Без нее ни у одного народа нет будущего. Не будет ни машин, ни хороших костюмов, ни сельского хозяйства.

– В декабре исполняется двадцать лет, как перестал существовать СССР. Михаил Жванецкий горько пошутил недавно: «Как жаль, что самым большим взлетом нашего народа был Советский Союз». Что вы думаете сегодня о том времени?

– Вот я сейчас ругал эту власть, но должен сказать, что в моей судьбе самое важное то, что я дожил до того, что Советский Союз рухнул. Это самое большое счастье в моей жизни. Мы стали людьми, перестали быть рабами. Да, что-то плохо: плохие судьи, отвратительная полиция, ее народ боится больше, чем бандитов. Все у нас как-то по-российски, ничего не можем сделать по-человечески, но, в конце концов, самое большое счастье, что коммунизм рухнул и мы стали людьми.

– Простите, но именно при той власти вы получили все звания и регалии…

– Это ничего не значит. Это похоронные принадлежности. Получая все эти высокие награды, мне было отвратительно ходить на заседания выездной комиссии, где решали – дать мне разрешение на выезд за границу или нет.

– Вы сами ходили на эти заседания?

– И Ойстрах ходил, и Рихтер, и Гилельс… Кроме того, у нас отбирали все деньги, которые мы зарабатывали. Я называл это «налогом за любовь к родине». Но дело даже не в деньгах. Ты все время был рабом, не мог сказать то, что думаешь. Вот сейчас мы сидим с вами, беседуем, и я говорю вам то, что думаю. В советские времена я не сказал бы вам то, что думаю, а сказал бы, что нужно. Значит, я был недочеловеком, а сейчас – гражданин. Я знаю, что могу уехать за границу и вернуться или совсем уехать, и никто мне не скажет, что я предал родину. Только бандитская власть может решать, какой ширины брюки носить человеку и какой длины могут быть у него волосы. Мы жили по законам тюремной морали. Все ли прекрасно сейчас? Конечно, нет, но это стократно лучше, чем быть рабом.

– Юрий Хатуевич, у вас такой большой круг общения. Что вас связывает? Профессия, любовь к музыке?

– Дружбу нельзя относить к профессии или к чему-то объяснимому. Дружба это какая-то химия между людьми. А с музыкантами я мало дружу.

– Может, потому, что знаете о них больше, чем публика?

– Те, кто думает, что много знают, дураки. Люди, которые все знают, страшные люди. Правда, есть еще страшнее. История показала, что это те, кто хочет облагодетельствовать все человечество. Это самые большие преступники. Все, что идет от них, ведет к катастрофе. Даже от религии. Крестоносцы убивали миллионы людей, инквизиция убивала миллионы, в России сжигали раскольников. В исламских странах до сих пор людей зарывают живыми.

– Вы атеист?

– Не стопроцентный, а стопятидесятипроцентный. Несмотря на то, что наше правительство верующее. Сейчас все крестятся, потому что начальство крестится. Для меня это комично.

– Неужели, когда вы проходите мимо Спаса на крови, у вас не возникает никаких эмоций?

– Конечно, возникают. У нас рядом с консерваторией стоит Никольская церковь, и я всегда в нее ходил, там очень хорошая атмосфера. Такой росписи, как в Спасе на крови, нет ни в одной церкви мира. Я восхищаюсь.

– Но это же религиозная архитектура.

– Для меня нет. У меня вызывает восхищение другое – вот что может сделать разум и дух человека! Кстати, страшно жалею, что я неверующий.

– Почему?

– Понимаете, с верой жить проще. Вера дает надежду. Поэтому я очень завидую верующим. Это правда. Я искренне говорю.