Любовь перед расстрелом

Как известно, в фильмах советского времени советская жизнь частенько представала сплошным праздником, а в фильмах послесоветского времени она же нередко представлялась беспросветно мрачной. Но вряд ли кто-то всерьез думал, что кино способно отражать жизнь во всей ее полноте – любой фильм и даже кинематограф всей страны всегда показывает часть вместо целого. Воссоздать целое может лишь зритель в своем воображении, но для этого он должен обладать редкими способностями палеонтолога, который по одной кости выстраивает облик доисторического животного.

Смех и страх – чувства полярные и взаимосвязанные. «Никогда мы так не смеялись, как во время фашистской оккупации», – свидетельствует знаменитый югославский кинорежиссер Душан Макавеев. Веселье эпохи террора – оборотная сторона ужаса.

Несколько иное происхождение имеют мифы о «добром старом времени». Ведь кто обычно поминает добром старые времена? Старые люди, которые были тогда «молоды-значит-веселы», а теперь искренне полагают, что раньше и солнце было ярче, и сахар слаще, и девушки «красивше». Как бы не так.

Герои картины Суриковой – 52-летний театральный художник и его 25-летняя жена, начинающая актриса. Александр Балуев, обычно играющий брутальных мужчин с каменными физиономиями, здесь с таким же малоподвижным и загримированным лицом изображает человека, при виде которого вспоминается известная фраза Льва Толстого: «Вошел старый старик 53-х лет». Отчего герой выглядит столь старым, картина умалчивает, и остается впечатление актерской и гримерской непродуманности его облика.

Завязка фильма, как сразу же отметили театралы, самая что ни на есть водевильная: муж отправляет жену на отдых к морю, а когда та возвращается, обнаруживает в домашнем почтовом ящике письмо от ее курортного воздыхателя и вступает с ним в переписку, выдавая себя за нее. Водевиль – жанр сугубо сценический, а в театре драматургам сходят с рук и не такие условности, но кино требует обоснований, визуальных или словесных. Придумать сюжет с первым письмом было бы нетрудно – оно, например, могло прийти на адрес театра, а затем выпасть из сумочки жены. А вот мотивировать дальнейшую переписку – задачка не из простых. Ведь вместо того, чтобы первым же ответом навсегда «отшить» адресата («наш роман был ужасной ошибкой, я другому отдана и отныне буду век ему верна»), художник пишет ему длинные любовные письма и получает симметричные ответы все на тот же домашний ящик, ежедневно рискуя тем, что жена откроет его чуть раньше. Зачем все это? Чтобы поместить зрителя в шкуру такого героя, нужны Достоевский с Фрейдом и Кирой Муратовой, а не простодушная Алла Сурикова и не Александр Балуев с его лишенной психологизма игрой.

Все, что происходит между завязкой и развязкой, имеет весьма опосредованное отношение к генеральной сюжетной линии и представляет собой последовательность относительно правдоподобных или явно анахроничных скетчей «из прошлой жизни». Прежде всего из любовной жизни двух отдыхающих, как она якобы представляется воображению художника. «Якобы» – это потому, что каждому мужчине совершенно очевидно, что на экране – плоды отнюдь не мужского, а женского сознания: вздохи на закате вместо сексуальных сцен, вызванных воображением ревнивца, чья законная собственность подвергается покушению.

Эпизоды из жизни театра, в котором работают оба героя, – это лучшая часть фильма, сдобренная режиссерской иронией, с колоритными эпизодическими ролями Сергея Никоненко, Елены Сафоновой и других превосходных исполнителей. Из фрагментов семейной жизни художника с участием его жены (Лиза Боярская) и ее отца-генерала (Михаил Боярский), явствует, что молодая жена, умело вытягивающая из мужа деньги на дамские прихоти и пользующаяся им для получения ролей в театре, все-таки любит супруга и верна ему. Не хуже получились и концертные сценки из жизни двух бомжеватых инвалидов (ряженые Александр Адабашьян и Михаил Мишин), комично обсуждающих дары Сталина советскому народу.

Остается перейти к развязке картины. Режиссерская идея состояла в том, что историю с письмами можно было закончить лишь устранением одного из ее героев, а это предоставляло возможность оглушить зрителя жестокостью времени, до тех пор в фильме не проявлявшейся. Однако с жестокостью вышел перебор и даже клевета на советский общественный и политический строй 1951 года. По причинам, не имеющим отношения к сюжету, письменного воздыхателя супруги художника расстреляли «за вредительство», хотя в то время подобных прецедентов уже не было, да и вообще, смертную казнь по указу от 12 января 1950 года применяли только «к изменникам Родины, шпионам, подрывникам-диверсантам», к которым названный персонаж не относился. И этот финальный анахронизм стоило бы простить какому-нибудь другому режиссеру, но не Алле Суриковой, столь отважно клеймившей «мифы» о начале 50-х во имя такой же «правды».