Геннадий Рождественский

– Геннадий Николаевич, в цикле «Семеро их» вы исполняли Шестую симфонию Шостаковича. Правда ли, что ее рукопись до сих пор не найдена?

– Да, это действительно так. Симфония была посвящена Тухачевскому, посвящение было написано на первой странице, и Шостакович не хотел его уничтожать. Он отдал кому-то на хранение рукопись симфонии, и мы до сих пор не знаем, где она.

– Вы много работаете за границей. Где находится ваш дом?

– Мой дом в Москве. Дом, который определяется старомодным понятием «прописка». Я прописан в Москве, и дух мой в Москве, а обитаю я и в других местах, что связано с гастролями и с работой во Франции и в Швеции.

– Как вам живется за границей?

– Точно так же, как и здесь. Я считаю, что мир един, и не отдаю предпочтения каким-то странам. Готов вступить в полемику с любым, кто попытается доказать мне обратное.

– Вы обращаете внимание на политическую ситуацию в России, на изменения, которые происходят вокруг?

– Политическая ситуация в России привела к идеологической свободе. Мне кажется, это принесло огромную пользу. Но с другой стороны, появились экономические трудности, о которых мы не знали в советское время. Теперь мы знаем их слишком хорошо. Оркестры зависят от спонсоров – или от отечественных, или от заграничных. Все оркестры обеспечены крайне низко, за исключением тех, которые получили грант от президента Путина. Эта ситуация ведет к разрушению целого ряда коллективов. Сейчас это происходит с Российским Национальным оркестром Плетнева, поскольку американские спонсоры больше не хотят ему помогать. Пока американцы платили, оркестр Плетнева был частным, разрыв в зарплате по сравнению с другими московскими оркестрами был огромным. Почти в десять раз. Ясно, что каждый музыкант искал возможность уйти в РНО, что разрушало другие оркестры. А завтра они будут бежать от Плетнева, жизнь вмешивается в творческий процесс. И все же у нас есть идеологическая свобода, которая в силу экономических трудностей недостаточно оценена и менее заметна. Раньше музыканту было совершенно невозможно играть то, что он хотел и когда хотел. Теперь такая возможность есть.

– Что вам запрещали исполнять?

– Все. Невозможно было играть увертюру Римского-Корсакова «Светлый праздник», невозможно было играть сочинения композиторов Новой венской школы. Все произведения, к которым приклеили ярлык «формалистические»… Короче говоря, запрещали огромное количество произведений.

– Удавалось обходить запреты?

– Я просто не мог поступать иначе. Обходил их разными уловками, порой приходилось обманывать. Существовала Программная комиссия при Госконцерте СССР, которая цензурировала зарубежный репертуар, без визы этой комиссии на программе концертов не отдавали на оформление паспорт. Чиновники требовали заранее отдавать им программы концертов, которые музыканты предполагали играть весь сезон. Существовал список произведений, рекомендованных Министерством культуры с санкции ЦК партии для исполнения за границей советскими музыкантами. Мы были обязаны их исполнять. С этим связан один анекдотический случай. Мне позвонили из этой комиссии и сказали: «Мы знаем, что вы собираетесь исполнять в Софии Торжественную мессу Бетховена. Существует список произведений, рекомендованных для исполнения за границей. Включайте какое-нибудь из них в программу концерта, иначе не получите паспорт. Мы на вас не давим, вы можете выбрать сами, в списке более трехсот сочинений». Кстати, в этом списке не было сочинений Шостаковича и Прокофьева: после 1948 года их объявили формалистами. Музыканты должны были пропагандировать музыку композиторов из советских республик, членов парткома Союза композиторов. Я попросил прочесть мне список по телефону, подождал, пока дошли до буквы Р. И выбрал «Праздничный гимн» казахского композитора Ермека Рахмадиева. Чиновница обрадовалась и спросила: «Что сказать болгарам? Вы будете играть «Праздничный гимн» перед мессой Бетховена или после?» Я ответил: «Это не принципиально. Могу сыграть перед мессой, могу после, могу даже в середине сыграть, перед какой-нибудь частью». В Болгарию сообщили, что я требую, чтобы был исполнен «Праздничный гимн», и получили ответ: а не сошли ли вы с ума? Иногда, если ко мне очень приставали, я придумывал несуществующие сочинения. Или составлял программу, а потом играл то, что хотел. Важно было позвонить в комиссию, согласовать все и получить разрешение. Теперь кажется, что все эти истории либо выдумка, либо кошмарный сон.

– Сегодня проблемы другие. Почему российские спонсоры не хотят финансировать работу оркестров?

– Спонсоры, как правило, не хотят вкладывать средства в искусство. Мне кажется, главная причина этого – то, что они не освобождаются от налогов. На Западе все происходит иначе. Допустим, Чикагский симфонический оркестр испытывает трудности экономического порядка в конце каждого сезона. Возникает вопрос, сможет он существовать или нет? Поэтому за два месяца до окончания сезона начинается кампания в средствах массовой информации: нужно помочь оркестру. Если вы пожертвовали сто тысяч долларов, ваше имя будет выбито на мраморной доске в холле зала. И даже если вы пожертвовали один доллар, ваша фамилия обязательно будет напечатана в программке. У оркестра очень толстая программка, потому что 80% ее объема занимает перечень фамилий тех, кто пожертвовал какие-то средства.

– Правда ли, что западные оркестры сильно зависят от профсоюзов?

– Да. Как-то мы с женой, пианисткой Викторией Постниковой, исполняли концерт для фортепиано с оркестром. Потом публика аплодировала, и она играла на бис. Концерт повторялся четыре раза. На следующий день импресарио сказал: «Наверное, Виктория будет играть на бис, попросите ее этого не делать. Вчерашний ваш бис обошелся мне в тридцать тысяч долларов. Их пришлось заплатить оркестру, который сидел на сцене лишнее время». Я спросил: «А кто им мешал уйти?» Он ответил: «Профсоюзное законодательство. Там сказано, что они не могут покинуть сцену, пока не уйдет публика». На следующий день мы сыграли концерт, публика требует биса, но больше всего его требует оркестр, все стучат палочками. Виктория повернулась к ним и сказала: «Ничего вам не будет».