Руслан, Людмила и скандал

Глинка написал «Руслана и Людмилу» в 1842 году, его партитура отражает любовь автора к итальянской опере бельканто и влияние русской песенной традиции. Либретто, в котором стихов Пушкина раз-два и обчелся, сохраняет канву волшебной сказки. Здесь все красиво – и крайне четко: Черномор, Фарлаф и Наина – плохие, все остальные герои – хорошие. На находки режиссера зрители реагировали бурно: на памяти корреспондента «НИ» крики: «Позор» в этом театре звучали лишь однажды, когда балетную премию «Бенуа де ла данс» присудили Анастасии Волочковой. К финалу ряды публики поредели: те, кто был недоволен, ушли во время действия. Но исполнители и авторы без аплодисментов не остались: поклонники спектакля выразили солидарность с певцами и режиссером.

Спектакль вообще был трудный. Вначале ничто не предвещало проблем. Оркестр под управлением Владимира Юровского подавал Глинку стилистически точно, интерпретируя музыку как разновидность бельканто с привкусом русского раздолья. Певцы пели так, что заслушаешься. Акустика зала и дикция исполнителей были прекрасные. Декорации и костюмы («старинные» палаты, а также сарафаны, кафтаны и кокошники) заставили публику думать, что ей дадут традиционный «концерт в костюмах». Но оказалось, что действие перенесено в наши дни, а свадьба богатых героев – костюмированная вечеринка в русском стиле, устроенная Светозаром (Владимир Огновенко). Из спектакля пропал Черномор: его заменили два интригана – Финн и Наина, чьи лица – в виде кинопроекций – подавались крупным планом на занавесе. Во время общей сцены Финн (американец Чарльз Уоркман) случайно сильно толкнул партнершу (Елена Заремба), она упала, ушиблась и – как выяснилось в антракте – сломала руку. Но зрители об этом не узнали: певица, которой оказали первую помощь, осталась на сцене до конца. Пресс-служба театра сообщила, что мужественная Заремба споет все оставшиеся спектакли.

По Чернякову, Финн с Наиной поспорили о любви: есть она в природе или нет? Для разрешения спора устраивается эксперимент над героями – похищение Людмилы (Альбина Шагимуратова) и странствия Руслана (Михаил Петренко) по принципу «мы их сейчас испытаем». Из красивой жизни любовники внезапно попадают в кошмар и стресс. Ее отвозят в роскошный отель, его отправляют в «хождение по мукам». Девушку обхаживают шампанским, кулинарным шоу и тайским массажем, а также пытают визуальными соблазнами – групповым блудом в саду (крики из зала: «Позор»). Юношу, уже в джинсах и в куртке, загоняют на поле битвы, которой не было: приглашенные актеры изображают кучу трупов. Голова показана в телевизоре. Потом Ратмир (контртенор Юрий Миненко) встречает ошалевшего Руслана среди стайки красивых девиц, к которым примкнула бывшая зазноба хазарца – Горислава (болгарка Александрина Пендачанска). Девицы (наемные прислужницы Наины) развлекают гостей в интерьерах роскошного особняка. Вместо традиционной балетной сцены режиссер предлагает пантомиму: красотки катаются на роликах, показывают фокусы, изображают Чарли Чаплина, играют в прятки и в серсо, но действие провисает. Спасенную Людмилу похищает Фарлаф (литовец Альмас Швилпа) – «новый русский» бандитского вида. Летаргия героини проходит, когда ей делают укол. В финале – та же свадьба ряженых, но веселья нет: хор выдает что-то ликующее, но Руслан с Людмилой медленно отходят от шока, Наина проигрывает пари с хохотом и гордо поднятой головой, а Финн (он же – певец Баян) грустно поет перенесенную из первого действия арию «Есть пустынный край».

Конечно, от первого спектакля на исторической сцене публика ждала другого – манифеста «добрых намерений» театра, «реалистическое» зрелище, возвращающее опус Глинки к псевдорусской картинке. Любая другая трактовка, особенно осовременивающая действие, неизбежно вызвала бы отторжение. Другое дело, что и режиссер Черняков не вышел на уровень своих лучших работ в Большом театре. Новый спектакль – это не «Похождения повесы», не «Евгений Онегин» и не «Воццек». Возможно, так случилось потому, что «Руслан и Людмила» – чуть ли не первая у режиссера нетрагическая опера. Что делать со смесью наивной лирики и откровенного пафоса, постановщик, видимо, не знал: не может же такое быть достоверным для современного зрителя! Но романтическая музыка Глинки сопротивлялась превращению спектакля в историю манипуляции. Видимо, поэтому режиссерские подтексты не проникли в зрительское сознание: в моменты серьезных кульминаций публика, увы, смеялась.