Posted 6 июня 2004,, 20:00

Published 6 июня 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 09:44

Updated 8 марта, 09:44

Валерий Огородников

Валерий Огородников

6 июня 2004, 20:00
«Наша национальная идея – война»

– История героев вашего фильма «Красное небо» могла произойти где угодно и когда угодно. Почему же вы так настойчиво снимаете ретро? Намеренно дистанцируетесь от современности?

– Конечно, вы правы. Просто я беру классические сюжеты. Кто-то утверждает, что их всего 36... в любом случае – их ограниченное количество. История отношений между женщиной и мужчиной – это классический сюжет. А что касается ретро, то тут уже возникает проблема обстоятельств места и времени. Но сначала для меня важны обстоятельства действия – она приехала, в нее влюбились, один хороший, другой плохой, а в результате – противостояние добра и зла. А вопросы места и времени – это то, что дает сиюминутную социальную окраску фильму.

Я не могу позволить себе отсутствие настоящей фактуры. Война – время юности моего отца. Никуда не денешься, пытаешься опереться на то, что тебе знакомо, или стараешься узнать. Любая драматургия строится на страстях человеческих. Место и время – это та случайность, которую ты сам можешь выбрать.

– То есть для вас время в кино – своеобразная ностальгия по другим временам?

– Это даже не ностальгия, а восстановление предков. Я последовательный сторонник фантастических идей Константина Циолковского и Николая Федорова. Я верю в это невероятно. Когда я был мальчишкой, пытался придумать топливо для ракет. Для этого поступил на топливное отделение технологического факультета Политехнического института. Параллельно я работал актером и художником в местном студенческом театре под названием «Современник». Меня манило искусство вымысла. Я испытываю необыкновенное наслаждение от того, что смог в кино восстановить прошлое, предков. Напрямую причем. Знаете, Федоров в своей «Философии общего дела» писал, что когда-то человечество достигнет такого технического уровня, что будет способно восстанавливать предков. Но вот – клонирование уже открыто. Правда, я противник всего этого, но процесс уже пошел. А кино позволяет делать это сразу. Естественно, мне интересно, как было в то время, – я начинаю искать фотографии своих родных, близких или чужих, вглядываться в лица, фантазировать судьбу. А потом берешь и делаешь современную драму или трагедию. Мы называли «Красное небо» трагедией, ведь поразить зрителя можно только страстями.

– Вы, я помню, собирались делать «Взломщика-2»?

– Да, собирался, лет через 5–7 после первого. Петр Семак там должен был играть фашиствующего молодчика. «Взломщик» был в 1987 году, и тогда мне казалось, что к 1995-му у нас начнется повальное фашистское движение. Страшно было, конечно, такое предполагать. Это случилось, но не так повально – как всякое движение в нашей стране, неофашизм расслоился на разные междометия. Опасности, которая есть в Европе, здесь нет, конечно. У нас опасность другого рода. Она в отсутствии единого места, единой идеи, которая сплачивала бы страну. Правда, эту страну всегда сплачивала война – это страшно, но так всегда было.

– А сегодняшняя война разве сплачивает страну?

– Если вы имеете в виду Чечню, то это не война, а отмывание денег – с большими жертвами, к сожалению. Вы же понимаете, что у нас столько сил и такая сильная армия, что если объявить войну по настоящему, то от Чечни, я думаю, мало что останется. Вы прекрасно знаете, как эта страна ведет войну. Она умеет выигрывать.

– То есть чеченская война не рождает романтических сюжетов?

– Это «отмывание денег» рождает романтические сюжеты, я убежден в этом. Но я бы не стал называть романтическими сюжетами ксенофобские фильмы господина Балабанова. Он призывает к совершенно непонятным для меня действиям. Я им всегда сопротивлялся и буду это делать впредь. Я против ненависти одной нации к другой. Тем более я считаю, что наций нет, все придумано. Все перемешались, и разница только в цвете кожи. Но кожа может темнеть и от загара.

– Не так давно вы говорили, что опасаетесь за судьбу своего фильма, потому что интерес к романтическому кино иссяк...

– Нет-нет, я немного преувеличил. Романтика в искусстве необходима, и она никуда не делась. Просто сегодняшняя среда слишком рациональна. А романтическое начало есть в любом человеке, в любом! Вчера сидели и разговаривали о «Преступлении и наказании». И я подумал – почему бы, действительно, не снять «Преступление и наказание». Это интересная идея. Будет настоящий романтический фильм. Достоевский ведь исключительно романтический писатель.

– Мне показалось, что у вас и в «Красном небе» очень много идей Достоевского.

– Его везде много. Я никогда не пытался экранизировать классиков – просто потому, что для кино надо текст переписывать, перерабатывать, а это как-то неудобно.

– А вы еще как-то говорили про экранизацию Набокова?

– Это давняя история. Была в свое время студия «Лентелефильм», где мне заказали этот художественно-документальный фильм. Я начал работать, но вскоре проект приказал долго жить, но идея осталась. Я ездил к своему сыну в Германию, и оттуда, как пастор Шлаг, без визы пробрался в Швейцарию, где встречался с сыном Набокова. После этого общения я понял, что правильно сформулировал идею фильма – «Потерянный рай». Папа пытался создать этот потерянный рай, чтобы он достался хотя бы сыну. Его сын действительно живет в раю. Ему 70 лет в этом году исполнилось. Он по-прежнему собирает паровозики, лихо раскатывает на своем «Феррари», летает ли он по-прежнему на вертолете и гоняет ли на Сардинии на скутере – я не знаю, но тогда я с ним все это сделал. Этот человек счастлив, что у него был такой отец, и тем, что его окружает. И он один из персонажей моего проекта картины.

– А Набоков-отец?

– И отец тоже, конечно. Если дойдет до дела, мне необходим будет не только актер, но и похожий голос. Сохранился ведь голос Набокова – он читает свои стихи, Пушкина. Но, знаете, мне кажется, что он еще не родился как всемирно известный писатель. «Лолита» перемалывает все его произведения и в коммерческом плане, и во всех остальных. Я думаю, лет через 100 Набоков встанет на свое место. А сейчас человечество запуталось в своих постмодернистских исканиях, оно практически перестало открывать, оно устало. Посмотрите, музыка уже вся написана. Она на Шостаковиче закончилась – нет композиторов. Германия отдыхает – ни одного поэта, после Фассбиндера и режиссеров не стало. Живет еще Шлендорф, что-то там поделывает, Вендерс где-то в Америке есть, а писатели, композиторы, философы – они-то где? Что до Германии, то она сегодня, как говорят крестьяне, – «поле под паром». Пройдет время, и, видимо, это поле будет опять возделано. Не дай Бог, чтобы там опять возник какой-нибудь Гитлер.

– А в России?

– В России ситуация другая, противоположная, скорее всего. Райнер Мария Рильке очень просто выразился: «Человек в Европе умирает от того, что тесно, а у нас от того, что степи». Или еще проще: «В Германии каждый бюргер – Ницше, а в России крестьянин – философ». Вот различие.

Справка «НИ»

Валерий ОГОРОДНИКОВ родился 1 ноября 1951 года в городе Нижний Тагил Свердловской области. В 1974 году окончил Уральский политехнический институт в Свердловске (ныне Екатеринбург), а в 1984-м – мастерскую Игоря Таланкина во ВГИКе. Живет и работает в Санкт-Петербурге. Известность Огородникову принес первый его полнометражный художественный фильм «Взломщик» (1987), в котором главную роль сыграл Константин Кинчев из группы «Алиса». Этот фильм был награжден призом ФИПРЕССИ на кинофестивале в Венеции (1987). Фильм «Барак» (1999) был удостоен Государственной премии РФ и «Серебряного леопарда» в Локарно-99 (Швейцария), премии «Ника» за 1999 год.

"