Ирина Котова: "Господи, что спешит и тужится так земная ось?"

Ирина Котова родилась в Воронеже. Окончила Воронежский государственный медицинский институт и Литературный институт им. А.М. Горького. Автор стихотворных сборников: "Болезнь высоты", "Стихи", "Подводная лодка", альбома "Белый самокат боли". Стихи печатались в журналах и антологиях: «Вестник Европы», «Дружба народов», «Новый мир», «Новый берег», «Новая Юность», «Интерпоэзия», «Подъем», «День поэзии 2000», «Московская муза XVII-XXI», «Бабий век».

Лауреат литературных премий: журнала «Подъем» (2003), им. Булгакова (2009).

Работает ведущим научным сотрудником Отделения хирургической эндокринологии МОНИКИ, Доктор медицинских наук. Живёт в Москве.

Зимой 1963 года наша юношеская волейбольная команда играла в Воронеже отборочный турнир. Запомнилось: едем в такси, какой-то малец с горки на санках под колеса - шофер увернулся, заехал в сугроб. Через 12 лет снова был в Воронеже, опять по волейбольным делам - проверял подготовку местной команды.

И вот, наконец, уже не мельком, а навсегда со мной стихи поэта из Воронежа:

Пеленать полынью,

купать в золе

от дурного глаза и от заразы.

Сотню тысяч раз —

ум за разум.

Воровской напев напоет гармонь.

Однова живем:

хочешь — шум тебе,

хочешь — вонь.

Крестник мой гулит,

гомонит.

Может, песнь поет, может, мается.

Посмотри вокруг —

обалденный вид:

Конопля,

острог,

речка-старица.

От таких строк в сугроб не увернешься -

Русь веками живет сожаленьем о лучшем царе.

По дворам, с колотушкой, юродивый бродит ночами

с обещанием счастья. Но свистнет ли рак на горе,

если клешни обломаны, если лишь кровь за плечами...

Ирина Котова, в силу занятости, отпускает свои стихи «как хлеб по водам», доносит их не до ушей, а до сердца каждого читателя или случайного слушателя. Вдруг да и получится у нее -от волшебного ли отзвука рифмы, или пронзительности смысла, прямо как у Баратынского - «вития властвовал народным произволом, он знал кто он…"

Недавний Творческий вечер Ирины Котовой, показывает - и в осанке, и в манере обращения, что она несомненно осознает свой высокий поэтический уровень.

Вечер был посвящен презентации альбома “ Белый самокат боли", и получился проникновенным, трогательным, очень красивым и в то же время удивительным.

Каждое новое поколения создает и оберегает свою языковую свободу. На сцене - вместе с автором, находилась её юная дочь Вероника, которая читала стихи матери, несомненно, по собственной воле, и по своему желанию - стихи созвучны ей, близки, и настолько современны, что преодолели барьеры поколения. (Следующий Поэтические вечер Ирины Котовой в “Музее Булата Окуджавы” 21 апреля, 16 часов).

Словари “языкового расширения” (А.И. Солженицын) запаздывают, не поспевают за развитием речи. Во времена активной востребованности специалистов по так называемой “языковой экспертизе”, быть непонятым - не только привилегия носителей молодежного сленга, но и необходимое условие личной безопасности.

Дочь, читающая со сцены тексты матери, живое подтверждение того, что стихи Ирины Котовой находятся в ареале тайной языковой свободы.

Верлибры поэта в совокупности её текстов существуют и на виртуальном уровне, и на традиционных носителях. Книги и компакты поэт издает не только для того, чтобы позировать с ними перед камерой. Поэзия - тоже информация, которая, обретая вещественное воплощение, переходит таким образов на уровень знаний.

Стихи Ирины Котовой - не компоненты дискурса в соотношении их с предметами - а выражение веры, реализация божьего промысла и собственного предназначения.

В разновидностях человеческих ощущений поэзия Ирины Котовой ближе всего к чувству боли.

Сейчас в тренде сочетать на своем лице печать абсолютной "продвинутости" с абсолютной неустроенностью "по жизни". Поколение поэтов-истопников вдруг стало сменяться поколением - тоже ничего не умеющих толком делать - поэтов-курьеров.

Мне же по сердцу абсолютный профессионализм Ирины Котовой -

прекрасного поэта, ученого и врача.

И вот стихи:

Наследство

Мне в наследство от детства достались: двойка-лебедь, затёртая в дневнике,

самолёт, разрубивший облако (был игрушечный — и в пике),

пёс дворовый по кличке Шарик с боком, выжженным кислотой,

пестрота бесприютных, жалких, приходящих к нам на постой,

тренер, гнущий насильно спину: губы в зубы, слеза — на мат,

мой отец, приносящий в кухню леса хвойного аромат,

мальчуган на ребре забора (упадёт? он уже упал!),

новый велик — колени в ранах (его, кажется, брат сломал),

потрошенье несчастной жабы — медицинский эксперимент,

эта жаба и жар ангинный — бред, в котором спасенья нет,

счастье гулкое в осознанье, что все живы, — и тут же страх:

то ли землю засыпал порох, то ли землю засыпал прах.

Мама Шарика лечит мазью, Шарик мордой припал ко мне.

Губы — в зубы, плевать, что всюду время тикает в тишине.

Заграница

Дедушка говорит Ире: «Зачем тебе заграница?

Оставайся в Воронеже. Мужа себе найди.

Где родился — там и годился. При Союзе был в Ницце.

Смотришь в их лица и понимаешь — не по пути».

Бабушка говорит Ире: «Уезжай. Выйдешь за немца.

Или за англичанина. Только не отдавай сердце.

Немцы — скупы, но англичане — высокомерны.

Впрочем, русские еще хуже — пьют безмерно.

Посмотри на мать: для того ль я ее растила?

Нужно как-то исправить карму —

уезжай, Ира».

Ира историю России сдала на «отлично»,

На бале медалистов видела президента, лично.

Ира знает: наша жизнь от лубка к совку и обратно.

От этих мыслей ей тягостно, грустно и неприятно.

Ира уедет и будет по скайпу посылать улыбки —

Солнечных зайчиков, птичек и делать свои ошибки;

На week-end ездить в Альпы — смотреть как пасутся овцы,

Вспоминать Воронеж.

Она никогда не вернётся.

* * *

Господи, разрули, всё, что в жизни этой принять пришлось:

Я не знаю, кого любить, с кем быть в свои сорок лет,

Просыпаюсь ночью, думаю: офицер, поэт...

Женщина — это та же девочка. Зарываюсь в плед.

Господи, что спешит и тужится так земная ось?

Подставляет голову приласкать его чёрный пёс,

Эх, Портос, у твоей хозяйки, знаешь ли, крышеснос.

Принеси ошейник — гулять идём

В одиночество. Нам не нужен дом.

* * *

Я сегодня смерти набила морду —

на дежурстве, ровно в двенадцать ночи.

Смерть вначале ходила цацей — гордо

и не думала прятать взгляд сорочий.

Но потом она превратилась в тихую санитарку,

что полы помоет, покормит кашей.

Санитарок жалко — у них запарка.

Но раскрылась хитрость трудяги нашей.

За халат мой белый она цеплялась,

обмануть пыталась: не дышит! верьте!

про судьбу шептала, про грех, про жалость…

Я сегодня морду набила смерти.

* * *

Ты в поезде. Вагон идет ко дну.

При чём тут спасжилет и прочие устройства?

Тебя закрыли намертво, одну.

Колеса крутятся, бессмысленны их свойства.

Ты в поиске. Священник так сказал —

поняв, простив и исповедь закончив.

Потом ты шла, сияя, на вокзал

и верила, что мир ещё устойчив.

Ты под водой. Внутриутробен крик.

Вокруг — окурки, рыбы кверху брюхом.

Но отчего-то виден материк

отчётливей и мозг наполнен слухом.

ЧЕЛОВЕКОКИТ

1.

Пока кит поднимается над равниной вод,

человек успевает сваи в него вогнать,

человеку кажется: он киту и отец, и мать.

Человек бросает семя и кормит род,

кит мальков впускает в бездонный рот.

Человек копье меняет на миномет,

кит — плывет.

Но потом кит уходит на глубину,

разрушая вмиг, что веками на тушке нес —

слишком горько и горячо от огня и слез.

Человек за него цепляется, голосит про свою вину,

про детей, жену,

жизнь — одну.

Кит в ответ ему:

Не сверну.

2.

Разве дано человеку очутиться внутри у Бога,

управлять им, словно тряпичной куклой?

Ему можно лишь попросить немного

да род продолжить в лачуге утлой.

Человеку дано очутиться внутри кита,

провалиться пищей киту в желудок.

Человек не хочет — судьба не та,

человеку Бог подарил рассудок.

Человеку дано добыть китовый ус —

заточить гарпун и метнуть с размаху.

Только он бежит на берег — скалист и пуст.

У него два чувства: любви и страха.

3.

Кит лежит у моря, и косточки побелели.

Тот, кто держит землю, он тоже смертен.

Кит уснул в волне, как в своей постели —

Без сетей, без ран, без иных отметин.

Человек заходит внутрь кита как в свою квартиру,

между ребер (слышишь: там бьется сердце).

Говорит: ты был для меня полмира,

на кого оставил, скажи на милость?

Помнишь, мы с тобой в обнимку плавали — брат и брат,

а младенцы качались в люльках и старились понемногу.

Как забыть твой хвост? Я растил там сад,

в том саду, болван, изувечил ногу...

Кит — молчит. Он — мертвый, к тому же — зверь.

Солнце слезы ловит бездонным веком,

будто Бог отчалил, забанив дверь.

Неужели это выбрано человеком?

* * *

— Как умеешь ты не бояться,

словно ластик гнуться и не ломаться?

Я лежу в песке,

соль веснушкою на виске,

поцелуй застыл на моем соске —

сладкий памятник злой тоске.

Я — пружина, всегда в броске.

Путь войны лишен и любви, и страха.

Посмотри — волна, в ее пенном рту,

позабыв небесную высоту,

как безумная бьется птаха.

Мама, мама, на дне морском,

в несуразный самый свернувшись ком,

моя женственность-тонкопряха,

жемчуга да шелковая рубаха.

Как умею я не бояться?

Помнишь, в детстве:

не бойся драться.

Подводная лодка

Андрею Волосу

I.

— Ну, куда мы с этой подводной лодки? — говорит мужик, наливает водки.

— Жизнь как земля, — говорит, — разбита на сотки,

за сотками — околотки.

Иди, дружок, паши.

Сдюжишь — в шкуре лошади, сладишь — в тельце блохи иль вши.

Как напашешься от души — не скупись: птицам хлеба черного накроши.

Да ложись на печь. Нужно крепче спать, чтоб себя сберечь.

Ты свободы бойся — в ней кровь кипит и рябит в глазах от могильных плит.

Обжигает водка, затухает речь.

Если это лодка, — в ней должна быть течь.

Подхожу к окошку — там не конь, а кит —

лыбится, таращится, на меня глядит.

II.

Вот девочка: кузнечика хоронит и ставит крест из тополиных веток.

Так смерть нас потихоньку привечает и знаки подает.

По сути, череда смертей — есть череда зарубок, меток.

Меж ними пчелы в ульи носят мед, меж ними дворник колет лед.

Меж ними юноша стоит под фонарем и думает: наверно, не придет.

А у нее сломалась молния, сапог отброшен и телефон разряжен.

Так смерть становится как будто ни при чем — прицел ее не важен.

Отринув мизерность планеты нашей, дети выводят буквы в классе.

Старуха орхидеи поливает и размышляет: есть ли жизнь на Марсе?

А вот скользит по склону лыжник — адреналин гуляет пьяницей по телу.

При чем тут дурочка с косой и в капюшоне? Ей до всего какое дело?

III.

Как посмотришь вокруг — мир похож на полотна Магритта,

В небе — полдень, на улицах — полночь, безлюдье.

Будто ты под водой и собратья — мурена, ставрида

Ил со дна поднимают и потчуют мутью.

Выбегайте, матросы-подводники! — лодка пробита.

Нужно брать этот город с его санузлов.

Отфильтруйте планктон через пальцы, сквозь сети и сита

И несите на свалку богатый улов.

Бедная Лиза

Это бедная Лиза жжет и бросает спички за спину —

гори все огнем — ночью гори и днем.

Скачет огонь конем — музыка тлеет в нем,

шепчет он Лизе: если нырнешь в трясину,

я не покину.

Лиза идет пехотинцем по головам, по могилам —

ищет тепло, холодом руки свело,

сзади жаром дом смело, впереди — бело.

Лиза спички жжет — жизнь закоптила,

но все ей по силам.

Как-то садится в пустой троллейбус. Дождь лупит сбоку.

Троллейбус идет до конечной —

в путь вечный.

Его пугается каждый встречный,

пес калечный.

Наша Лиза вдруг прозревает как от удара током,

по карманам промокли спички —

ищет их по привычке.

Оборачивается за спину —

нет огня,

думает: точно, сгину —

чур меня.

Ну отчего, отчего я так одинока?

Царевич

Русь бездвижно лежит меж морей, как морщинистый морж,

На белесых костях в ожиданьи чудес и спасенья.

Черный глаз полыньи на реке, и куда ни пойдешь —

всюду Дмитрий-царевич прозрачною тенью.

Слышь, заходятся бабы:

— Младенца, царевича Дмитрия, нянька бросила в реку с моста!

— Распять ее нужно, ехидну! Нет ей креста!

— Льдами скован, утоп наш наследник, наш спаситель Руси...

— Царь Иоанн, сгоряча, нас удушит в единой горсти...

— Несчастная Русь, голоси!

— Господи, Иже еси...

Русь веками живет сожаленьем о лучшем царе.

По дворам, с колотушкой, юродивый бродит ночами

с обещанием счастья. Но свистнет ли рак на горе,

если клешни обломаны, если лишь кровь за плечами.

Если поезд летит не по рельсам, а с ходу — в кювет,

виноват лишь подвыпивший стрелочник, спящий в бытовке.

Виноват и поставлен к стене — соучастников нет.

По разбитым вагонам лютуют косматые волки.

* * *

Детей крестить,

по воде тащить

в подоле.

Из воды — в огонь,

из огня — в полымя.

Как припомнить пол

или имя?

Пеленать полынью,

купать в золе

от дурного глаза и от заразы.

Сотню тысяч раз —

ум за разум

Воровской напев напоет гармонь.

Однова живем:

хочешь — шум тебе,

хочешь — вонь.

Крестник мой гулит,

гомонит.

Может, песнь поет, может, мается.

Посмотри вокруг —

обалденный вид:

Конопля,

острог,

речка-старица.

* * *

Уж который гонец обречен

на пути от Болотной к Сибири.

Он бесстрашен, вынослив, учен.

У него квадроцикл есть и челн

Плюс мобильник, чтоб биться в эфире.

Но Сибирь заскучала по силе,

по железной, мохнатой руке,

она видит, как там, вдалеке

император над пробками скачет

на лимонном от солнца коне.

Сочи топит сомненья в вине,

а Сибирь самогоном фигачит.

Сок лимонный лимонит гонца —

до зубов, до костей, до конца.

* * *

Вот прабабка моя — несет коромысло,

Вот я — накрываю стол...

Как ты думаешь: жизнь не имеет смысла?

— Нет, не имеет.

— Да, не имеет.

В этом ее прикол.

* * *

В человеческой массе как ножик и вилку найти,

чтобы смело орудовать ими, зерно отделяя от плевел,

не толкаясь локтями, не встав никому на пути.

Может, проще бежать? На уме — лишь арктический Север.

Вновь и вновь улетает Гагарин и машет рукой,

вновь и вновь допетровская Русь разбивает колени,

вновь на кладбищах много военных (Господь упокой),

вновь тебя упрекают не только в семейной измене.

И тюрьма — не тюрьма, и свобода — как эхо в горшке.

Обезьяний свой рот то кривишь, то растянешь в усмешку.

Ты как бабочка в коконе (иль поросенок в мешке),

ну, а попросту — пешка, никчемная пешка.

Приглядишься — торговые центры рекламой манят,

раскрывают объятья — глазей на тряпье, ешь от пуза.

В переходе метро бабка просит на корм для щенят,

на бульваре сосулька-таджик, и — арбузы, арбузы...

Как в открытые трубы, уходит на ветер тепло,

руки греть у костра — нет отваги да, в общем, что толку.

И как будто кому-то вразрез или даже назло

наблюдаешь за детской игрою, смеясь втихомолку.

ПАЛИСАДНИК

Столько вёсел утрачено в разных речушках ретивых,

что берешься за новое как-то совсем без эмоций.

В палисаднике тонут в цветении бархатном сливы.

Ты на спилах пытаешься выяснить жизнь их по кольцам.

Нет надежды на счастье, но есть иронический разум,

как спокойная заводь, как щит, как житейская тайна.

Одиночество есть. И оно убивает не сразу.

В палисаднике ворона дети хоронят печально.

Признавайся, ты ждешь: половодьем закружит река,

понесет — не удержишься, страстью расколется лодка...

А пока — в палисаднике — нищий, трясется рука.

Ты монету бросаешь — на хлеб, а по факту — на водку.

БОЛЬНАЯ РОДИНА

В моей палате лежит больная Родина. Фамилия

у нее такая.

Тело ее, похожее на морского льва, выгружали

ребята из МЧС.

Ее привезли, коматозную, просьбам детей

потакая.

Спина ее — пролежни, брюхо — гнойно-кровавый

замес.

А еще тело ее похоже на ежа: иглы и трубки,

трубки и иглы...

Я не знаю, где грань, разделительная межа,

когда битва за жизнь уж не битва, а роли и игры.

Этот ежик все бродит в тумане и бредит, рыдая

и хохоча,

этот Родина-ежик не дышит, не слышит и пышет

пожаром.

Я кричу ей: проснитесь же, Родина! Вы узнаете

врача?

Но недвижно лицо. Все усилия — даром.

Я ночами не сплю, я мечусь, как укушенный пес.

Все твердят, мол, уходит. Каталка уж катится

в морг.

Вот — священник, вот — вёдра с охапками роз.

Я стою со шприцом. Я не верю. Бессмысленен

торг.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Минуло десять лет, и он пришел,

возник из книг, шкафов, присел за стол.

Сказал: «Пятно на платье, в стирку брось,

опять посуда в раковине — валом,

как прежде все — потом и на авось.

А впрочем, чушь! Что время тратить даром?

Как ты жила? Очнись же, я — не сон».

Но я стою как столб на: он-не он.

Откуда и какие преодолел пути, мгновенья, мили?..

Мы раньше... об учебе говорили...

— Я, папа, не учусь, все больше — сама учу, лечу.

Но это скучно как дважды два, как очередь к врачу.

Наука для меня лишь хлеб, а ты цедил ее как дорогие вина.

Люблю слова и рифмы, перед тобою в том... повинна.

— А что твоя вторая половина?

Ты счастлива? Ты все чего-то ждешь?

Он яблоко разрезал, на блюдечко пристроил нож.

Его движенья... Ты опять... опять уйдешь?

Глотаю ком и горечь прячу в губы:

— Что рассказать о счастье? Счастье — странно, несчастье — глупо.

— А внучка как? Уж, верно, в кого-то влюблена...

Казалось мне, что те — с небес иль дна,

должны о нас все знать и этим, может быть, не одиноки...

Стоит за шторой утро — руки в боки,

всё громче шепот шин и топот тел.

— Ты плакала и жизни не хотела, а я тебя журил, ведь я — хотел,

за пару дней до смерти. Что там было?

Что я не понимал? На что тогда мне не хватило силы?

Черты его стирались — нос с горбинкой и глаз асфальт...

— Не уходи! Я дочке сакс купила — альт...

Но солнце лупит — не видать ни зги.

Слышны обрывки: не бери долги...

Протяжным эхом: маму бе-ре-ги...

Повсюду — солнце, солнце... солнце...

Включаю кран —

тарелка бьется.

ГЛИНА

каждый день

лепить собственную голову

из куска густой глины

не заглядывая в зеркало

ощупывать

тёплую кожу

потом

закрыв глаза

словно всевидящий слепой -

холод глины

читать руками

иероглифы сходства

определенность смысла

не находить

опять - лепить

пытаться вычленить

самое трудное

например - волосы

мягкие волосы

в твёрдой глине

или рот -

нужна ли ему улыбка

может

опустить уголки

но потом

приходит

чужой человек

разбивает

твою холодную голову

тёплая

искажается гримасой

осколки

разлетаются по вселенной

колют пятки

сей же час

ты убиваешь

этого

чужого человека

так всегда

поступают с учителями

УСАТЫЕ ЗВЁЗДОЧКИ НЕЙРОНОВ

двигаясь по извилинам

собственного мозга

словно из вагона метро

следить за поведением нейронов

похожих под микроскопом на звездочки

вспыхивающие электрическими разрядами

высунув из окна руку

дёргать их за усы

правда обо мне

не совпадает с матрицей моей жизни

и обратно пропорциональна

знанию обо мне окружающих

в моем вагоне

кто-то всегда не вовремя

срывает стоп-кран

каждый раз

навсегда

гаснет звездочка

самого усатого нейрона

РЕФЛЕКС ОТТОРЖЕНИЯ

упорядоченность работы шлюзов

где каждый механизм делает своё дело

придаёт осмысленность жизни -

дрейфующий между шлюзами корабль

обязательно поднимется ближе к небу

упорядоченность

вызывает рефлекс отторжения

однажды

усилием воли

выбрасываешь в окно будильник

заряженный звуками

похожими на воздушную тревогу

в шесть утра

каждый день - в шесть утра

в шлюзе ломается винтик

по-научному

это явление называется -

усталость металла

ВОЗДУХ И КОЖА

пока любимый мужчина

висел в воздухе

между питером и москвой

успела: вспомнить о нем

тридцать три с половиной раза

успела: вынести из дома

весь мусор

погулять с собакой

сфотографировать садовника

обрезающего деревья

почувствовав кончиком языка

как в каждой клетке

движется сок

успела: вытащить из шкафа

прижать к солнечному сплетению

бабушкины носки

связанные крючком

накануне смерти

понять: самое последнее –

считать отсутствие несчастья –

счастьем

понять: можно нарисовать любовь

дружбу – нет

потому как дружба –

чувство сопротивления

понять: сигналы sos

может расшифровать лишь тот

кто хочет их услышать

понять: произведение искусства

не только музыка

живопись или слово

произведение искусства –

моя кожа

потому что болит

потому что умеет дышать

но не дышит

от предчувствия потери

и её не продать с аукциона

У КОРНЯ ЛЕВОГО ЛЕГКОГО

не забывай

про меня

храни

у корня

левого лёгкого

грудные хирурги

уверены -

там живет

душа

все приборы

сбиваются

если зажим

по кличке бильрот

перекрывает

движение крови

в этом месте

анестезиолог

прячет

голову

в бикс

со стерильными

салфетками

ЕВА И АДАМ

вкус евы -

вкус костного мозга ребра адама

ева раскрывается навстречу адаму

становится

прозрачным пузырьком

частью кипящей его воды -

танцующей

разрывающейся

от счастья

не видит его лицо

не хочет -

ни знать

ни видеть

наверное

потому на полотнах художников

у адама

глуповато-наивное

выражение надбровий

все деревья – яблони

ТЕРРАКОТОВЫЕ АРМИИ

- чего боишься девочка?

- войны

детский психиатр пишет:

невроз навязчивых состояний

заполняет бумаги

ставит на учёт -

не кричи по ночам

- чего боишься девочка?

- ничего

если скалиться

изображая улыбку

если врать

психиатрам учителям

родителям -

тебя снимут с учёта

но каждую ночь

но каждый день

но каждое мгновенье

терракотовые армии

проходят сквозь меня

оставляя глиняные следы

оставляя куски облупившейся краски

оставляя свою пустоту

ОНИ

когда запретили носить белое

они все переоделись в невест

залезли на плечи черных женихов

били мелкими кулачками

инопланетян в шлемах

защищающих нашу землю

их зафиксировали камеры

всех проезжающих мимо

автозаков

фотографии развесили

на позорных столпах

когда запретили

собираться больше трёх

они притворились

школьными учителями

ведущими детей на экскурсию

по городу или

в музей революции

бабуля

собирающая жестяные банки

на бульварном кольце

думает -

их всех привезли из израиля

если присмотреться к лицам

бомж

опиливающий ногти куском асфальта

возле красной площади

утверждает -

из америки

кающийся

поп-расстрига

открыл видение -

скоро

их всех посадят в клетку

из человеческих костей

пустят на пароме

по керченскому проливу

паром - затопят

но и тут

они превратятся

в морских ежей

захватят черное море

эту правду увидит каждый

на голубом экране

ИГРЫ ВРЕМЕНИ

время имеет

разную протяженность

разную концентрацию

особенно по утрам

иногда - закручивается клубком

иногда - похоже на каплю крови

иногда - на губку

иногда - на боксёрскую грушу

каждое утро

я вычисляю его настроение

чтобы не опоздать на работу

чтобы опознать

в нем - себя

например

сегодня

оно двигалось рывками

то ускорялось

то тормозило

от этой качки

уснул

водитель

в опаздывающем автомобиле

прочитавший накануне

божественную комедию данте

он захлопнул дверь

своей квартиры

за ней остались -

на столе - el dente

убежавший кофе

на диване -

голодный котик

(думал: вернусь - покормлю)

горечь оттого

что поранил родинку

на щеке

автомобиль разбил

ржавчину перил

моста

на секунду завис

сорвался

превратился в металлический

сгусток времени

с неживой

человеческой начинкой

внутри

вода в реке

в тот миг

была тяжёлой -

тяжелее

чем минуту

назад

***

отец

видел ее последний раз

двухлетней

в день пятнадцатилетия написал:

молчу от обиды

дочь долго плакала

впервые накрашенные ресницы

стекали неровными дорожками

по щекам

не могла понять

как взрослый

может обидеться на двухлетнюю

рыдая призналась –

каждый год

в день рождения

прислушивалась

к дверному звонку

ждала –

раскроется дверь

войдёт он:

в руках –

белый самокат

в тот день я поехала

в магазин

купила белый самокат

с большими колёсами

на нем можно

обогнать боль

теперь самокат

запылившийся

стоит в прихожей

для косточек его крыльев

не хватило кальция

Хирургические ножницы бумажных самолетиков

война –

это когда

хирурги

затягиваются бычками на зажимах

их мытые руки

пахнут резиной

на каталках –

окровавленными простынями

закрыты лица

торчат холодные пальцы ног

некоторые – со свежим педикюром

на бирках – номера

у бумажных самолётиков

хирургическими ножницами войны

обрезаны крылья

вырезаны пилоты

Химия электродов чувств

у лягушки отрезают лапку

подключают электроды

раздражают то кислотой то электричеством

рефлексы лапки

рисуют на мониторе пики и падения

смертельные

шедевры выставки

актуального искусства

так химия электродов чувства

рисует

лягушачьей кожей женщины

называется –

любовью

Реаниматолог наоборот

священник – бывший реаниматолог

оказывает первую помощь прихожанину в храме –

дыхание рот в рот

непрямой массаж сердца

когда-то среди битых резаных рваных

желчи слюны соплей крови

блевотины гноя кала

он нашёл бога

теперь не хватает длины его рук

вкуса его языка

конечности его мысли

на спасение

теперь под ним – камень

он не может остановиться

не может молиться –

у него ничего не получается

смерть застегивает пальто на другую сторону –

слева направо

Прибавочная стоимость

сегодня первый человек полетел в космос

через проходную ликеро-водочного завода

выходят полные женщины

перекатываются на боках грудях ягодицах

холодцом резиновых перчаток со спиртом

перекатываются своей прибавочной стоимостью

портреты некоторых – на доске почета у проходной

охранник проверяет пустые сумочки

говорит –

сегодня первый человек полетел в космос

каждая героиня соцтруда улыбается улыбкой гагарина

безымянный ефрейтор

не вышел лицом статью улыбкой голосом

его не любят женщины

он летит в стратосферу

он летит – чтобы следующий

с красивой улыбкой

вернулся наверняка

нельзя – чтобы не вернулся

становится прибавочной стоимостью первого

кит – потомок парнокопытных

но удобнее видеть в нем –

левиафана

Гонконг

самое странное в этом городе – дыры в небоскребах

по феншуй – дракон слетает с гор

и пролетает сквозь дом на воду

иногда время превращается

в салат из мелко нарезанного лука

глаза дракона слезятся

он ошибается –

пролетает сквозь тебя

его стюардессы

в бело-красных нарядах китайских невест

полощут горло твоим голосом

называют тебя –

океаном

Сбитые колени детства

встреча с одноклассниками –

скольжение теней

по темному подземному переходу

бессмысленное торможение

линий жизни

на полном ходу

попытка

заняться любовью

на сбитых коленях

из детства

если вовремя стать не узнанной

в переходе зажгутся лампочки

их не сможет разбить

прошлое

игрушечных автоматов

Джорджио Моранди видит ушами слышит глазами

половина человеческой головы

не существующим ухом

прислушивается к тому

что за стеной

ухо отбрасывает тень

потому что

его не существует

глаз слышит как

за стеной

разговаривают

кувшины вазы бутылки

ухо видит

главное – не цвет кувшина

а пыль на нем

главное – не сам предмет

а его говорящая подробностями тень

при отсутствии теней

сам предмет – его тень

это доказательство того

что в материи нет смысла

который ей приписывают

а дорога должна быть белой

чтобы попытаться

найти себя на ней

даже днем

Крошка на столе

голубь в здании аэропорта

повторяет движения самолётов

ещё чуть-чуть

и он станет самым быстрым

самым большим

из них

но потом

вдруг

замечает крошку

на столе кафе

отключает турбины

забывает про небо

гадит на головы улетающих пассажиров

так бог становится крошкой на столе

бельмом окна пилота

Дед Мороз

Даше Алексеенко

два года назад

дед мороз оставил

отпечаток копыта

своего оленя

на подоконнике спальни

в прошлом году –

он промелькнул

тенью

возле мусорки

это может заметить каждый

если смотреть боковым зрением

в давние времена

он залез на крышу –

стал флюгером

раскачивающим мешком

чужих желаний

на ветру

одна девочка

не любила музыку

в этот новый год

она случайно съела

чужое желание

из того мешка

утром

у неё отросли

длинные нервные пальцы –

порвали

единственные кожаные перчатки

взяли скрипку