Режиссер Анджей Вайда

– Проводя мастер-класс для студентов ВГИКа, вы сказали, что ваша лучшая картина еще не снята…

– Да. Эта мысль поддерживает меня в рабочем состоянии. Я думаю, что в моей долгой жизни мне все же удалось сделать несколько фильмов, которые имели резонанс. Я хотел бы сделать современный фильм, который бы показал, что демократические перемены, которых мы так ожидали (и ожидали, что они будут гораздо более быстрыми), встречают большое сопротивление. Свобода стала неожиданной. Это все очень интересно. Почему такое огромное количество людей сегодня ищут свое место в эмиграции? Почему они не могут найти себя в своей родной стране? Это хорошая тема. Но удастся ли мне сделать об этом фильм? Пока у меня нет ни такого сценария, ни вообще такой литературы в Польше. Российские романы меня интересуют в плане экранизации гораздо больше, нежели польские.

– Поскольку вы затронули эту тему, я задам вам вопрос из столь любимых вами «Бесов» Достоевского: готовы ли мы к той абсолютной свободе, которая обрушилась на нас?

– Это хороший вопрос. Достоевский много знал на эту тему. Больше всего знаний о других людях я получил у Достоевского. Но, не читая его, а работая с актерами. Я начинаю понимать то, о чем он писал. Это страшно – ставить Достоевского, потому что вдруг о себе человек узнает такие вещи, которые, в общем-то, и не хотел бы знать. Так что Федор Михайлович близок моему сердцу. Он все знал о людях.

– Желание снять «Катынь» было в большей степени желанием сына, потерявшего отца, или желанием режиссера?

– В большей степени желанием режиссера. Время проходит, жизнь идет, я понимал, что это последний момент. Что это требует силы, энергии, и уже не откладывал этот фильм на потом.

– Вы знаете, у нас до сих пор продолжаются споры о Катыни. И те, кто готовы вернуться к советской версии, говорят, что в исследованиях фигурирует записка Геббельса о немецких пулях, найденных в телах убитых польских офицеров. И что это якобы является аргументом в пользу версии, что польские военнопленные офицеры были расстреляны гитлеровскими войсками. Что вы можете сказать по этому вопросу?

– Я все знаю на эту тему. Немцы в массовом порядке продавали оружие и боеприпасы Советскому Союзу и прибалтийским странам. НКВД выкупало немецкое оружие у Литвы, Латвии, Эстонии, поскольку оно было очень надежным. Про эту записку все знали с самого начала. Тут была иная проблема. Геббельс, когда это случилось в Катыни, просто танцевал от радости. Потому что это был момент, когда в Польше уничтожали еврейские гетто – в Варшаве, Люблине. И вдруг вышло дело с расстрелянными польскими офицерами. Это оттянуло внимание поляков, которые заинтересовались своим вопросом. И тогда Геббельс очень быстро ликвидировал последние гетто – в Варшаве и в Люблине. Ему был на руку этот расстрел. Этот вопрос очень малоизвестен, а это сыграло значительную роль.

– Достаточно ли поднята информация о судьбах ссыльных поляков после Варшавского восстания?

– Когда я делал фильм «Канал» о Варшавском восстании, об этом нельзя было говорить. Но в Польше все знали, что за рекой, которую видят мои герои, стоит Красная армия. Всех, кто уцелел в Варшавском восстании, взяли в плен немцы. А когда в Варшаву вошла Красная армия, там уже никого не было. Потому что немцы выгнали население.

– Сколько поколений нужно, чтобы восстановить погубленный слой польской интеллигенции?

– Вопрос очень хороший. Но ответить на него трудно. Ежедневно я встречаю людей, которые рассказывают мне об убитых в их семьях. Убита элита – десятки тысяч мужчин. Эта элита каким-то образом существует и по сей день в нашей памяти. Сталин очень хорошо сознавал, что дело не в том, что они офицеры. Большинство из убитых в Катыни не были профессиональными офицерами, как мой отец. Это были люди мирных интеллигентских профессий, профессора… Резервисты, которых призвали. Это убийство парализовало Польшу. После войны пришли совершенно другие люди. Польша невероятно изменилась. Большая группа евреев, которая составляла часть интеллигенции, уехала в 68-м году, огромное количество интеллигенции погибло во время Варшавского восстания, часть не вернулась из эмиграции, так что вдруг страна стала просто другой. Если бы я знал, сколько поколений должно смениться! Моему поколению повезло. Мы – голос тех, кого убили.

– У вас есть планы, связанные с Россией?

– Сейчас меня искушает «Современник» поставить там спектакль. В Санкт-Петербурге хотят меня видеть как режиссера. А для меня российские актеры настолько привлекательны, что я сделал бы все, чтобы с ними поработать.