Posted 6 марта 2007,, 21:00

Published 6 марта 2007,, 21:00

Modified 8 марта, 08:52

Updated 8 марта, 08:52

Глава Роскультуры Михаил Швыдкой

Глава Роскультуры Михаил Швыдкой

6 марта 2007, 21:00
На одну из редакционных летучек «Новых Известий» приехал глава Федерального агентства по культуре и кинематографии (Роскультуры) Михаил ШВЫДКОЙ. Михаил Ефимович – один из самых необычных российских чиновников, он совмещает аппаратную деятельность с работой телеведущего. Причем довольно успешно: на последней церемонии «

– Михаил Ефимович, традиционно первый вопрос – каковы ваши ощущения от российской прессы?

– На мой взгляд, сложилась весьма непростая ситуация. Молодежь, как принято считать, вообще не читает газет. Я так не думаю. Привычка читать газеты осталась. Полагают также, что Интернет заменит нам вскоре телевизор. Думаю, что и этого не будет. Интернет – это все-таки другая реальность. Другое дело, что изменится газетный рынок. Появились издания, ориентированные на круг людей, которые принимают решение, на средний класс. Вот ваша газета – как раз такое издание. А средний класс за стабильность душу продаст. В этом смысле он прекрасен, потому что не люмпенизирован, не склонен к радикальным проявлениям, разумно критичен по отношению к окружающей действительности. Он убежден, что лучше гарантированный тур в Турцию, чем гарантированный тур на Колыму. Что, с моей точки зрения, очень хорошо, поскольку это слой «продвинутой» интеллигенции, готовой к компромиссам. Но есть рамка, которую он сам себе устраивает, за пределы которой он не выйдет. Собственность определяет степень его свободы, самоцензуры. Я говорю сейчас, не хваля и не ругая. Я констатирую. Я не вижу в этом ничего дурного, я сам такой. В этом – логика жизни. Собственники – это люди, у которых есть риски. И, чтобы сохранить ряд житейских стандартов, они ни при каких обстоятельствах не хотят входить в конфронтацию с существующей властью в России. И правильно делают.

– А вам не кажется, что в обществе доминирует сейчас позиция конформизма, и ворчание отдельных СМИ – это не более чем ворчание?

– Невозможно жить в обществе, где все – Антигоны. Где все революционерки и хотят похоронить прах своих братьев, независимо от того, правы были братья или виноваты. Где все готовы пойти на смерть и не рожать детей. Родители наших родителей жили в таком обществе, хотя жить в таком обществе невозможно. Нужен баланс, иначе общество не будет развиваться, и жизнь закончится. Жизнь – это компромисс, и это нужно понять. Компромисс нервный и ежедневный, компромисс с домашними, с сослуживцами, с государственным устройством. Весь вопрос – в рамках этого компромисса. Люди, не способные к компромиссу, воспринимающие жизнь экстремально, кончают кровавым побоищем, в котором сами погибают. Жизнь – это вопрос баланса между Креоном и Антигоной. Нельзя жить в обществе Креона, где все цинично, все представления о добре и зле разрушены, а есть только режим выживания. Но не получится и жить в обществе, где все на пределе. Человек этого не выдержит, такова моя позиция. Я всю жизнь был конформистом, и это очевидно. Просто вы поймите одну простую вещь – при советской власти, которой руководили неглупые люди, на 90 процентов задавленные идеологией, были и 10 процентов, оставленные на «выпуск пара». Я говорю о времени после Сталина. И были «Современник», «Таганка», Евтушенко, Вознесенский… Давали дышать даже тем, кто не готов был кричать, что он за советскую власть. Главное – чтобы он не кричал, что он против.

– Как сейчас.

– Сейчас несколько другая ситуация. Сейчас, как и в старые времена, все-таки разная степень самоцензуры. И, скажем, в театре она одна, в книжном деле она другая, на телевидении она третья, в Интернете она совсем иная. Сейчас много полей, где ты можешь выразить свое негодование. Но для меня всегда был интересен вопрос, что важнее – подцензурный спектакль Любимова или самиздатовская книга Солженицына? И то и другое было важно, но более широкое влияние на общество оказывал все-таки подцензурный спектакль. Культура, как и жизнь – это тоже компромисс. Искусство – нет. Но проблема сегодняшнего дня, на мой взгляд, в другом. В обществе нет моральных авторитетов. Никто не может занять место Дмитрия Лихачева. Хотя желающие есть. Его хотел бы занять, может быть, Никита Сергеевич Михалков. Его хотел бы, наверное, занять Михаил Борисович Пиотровский. Но они не могут. И вопрос не только в качестве людей, но и в потребности общества. И сегодня все сложилось так, что все сходится на президенте. Он сумел вобрать в себя и государственные, и общественные ожидания.

– Это вопрос свободы. Будь она сегодня, как в девяностые, то еще вопрос, был бы один человек, на котором сосредотачивается все, или таких людей было бы много.

Фото: АЛЕКСАНДР ЯКОВ

– Боюсь, что ситуация была бы неизменна. Вспомните вторую половину девяностых. При власти было много ярких людей. Весь набор ожиданий страны – молодых, талантливых, ярких людей. Никого не осталось. И это не вопрос свободы информации. Если бы сегодня в Иркутской области жил бы столпник, о котором сарафанное радио рассказало бы, что он спасет Россию, уверяю вас, мы про него бы знали. Это серьезная вещь. Вот появился математик Перельман. О чем сегодня говорят люди? Не о том, что он доказал недоказуемую теорему Пуанкаре. Не о том, что он совершил научный переворот. Нет. Говорят и подробно пишут о том, что он отказался от миллиона.

– Вины телевидения вы в этом не видите? Мы на экране ежедневно видим хорошеньких ведущих, размахивающих стопками купюр и акцентирующих внимание аудитории только на деньгах.

– Я вам скажу страшную вещь. Искусство – это прихлебатель жизни. Людей на телевидении отличает одна аберрация. Им кажется, что они главнее, чем сама жизнь. Это не так совсем! Мы, к сожалению, живем в таком мире, где не сформировались нормальные, вменяемые ценности. На самом деле, какая разница, какое у нас телевидение? Это же тоже иллюзия.

– Одна из самых доступных.

– Это другой вопрос. Вопрос семьи. Вопрос общего устройства жизни.

– Общее устройство сегодняшней жизни имеет тенденцию к внутренней эмиграции. Мы опять уходим на кухню. А через год будут выборы, где будет решаться наша судьба. И нельзя отказать телевидению в том, что оно сыграет свою роль в этом выборе.

– Вы знаете, возьмем для примера Иран, Туркмению, Саудовскую Аравию. С одной стороны, жестко идеологизированное религиозное общество. Диктатура, я думаю, образца конца наших тридцатых годов. Жесткие поведенческие рамки. Но при одном обстоятельстве. Это общество, в котором есть вся современная технология. Гроздья «тарелок» на домах, Интернет, образование, доступ к мировому набору информации. Происходит невероятная технологизация общества при очень жестком, средневековом регламенте жизни. И начинается внутренний очень серьезный конфликт. Например, там нет запрета на то, чтобы женщины водили самолеты. Ну, просто в голову никому не пришло об этом подумать. А автомобили женщинам водить запрещено. И женщин-летчиц подвозят до их самолетов мужчины.

– Вы предлагаете нам радоваться, что мы не Саудовская Аравия?

– Нет, я не про это говорю. Я говорю только о том, что убеждение, что в высокотехнологическом обществе можно удержать мозги людей в том состоянии, в каком хочется, это большая иллюзия. Когда Суслову впервые показали видеомагнитофон, он сказал: «Это разрушит советскую идеологию». Время показало, что он был прав. Как только появляется большое количество неконтролируемых источников информации, все остальное, как ни странно, начинает «сбоить». Вопрос баланса – он, как ни странно, важен для государства. Когда люди «уходят на кухню», это плохо. Но упование на то, что телевидение – это единственная сила, которая «промывает мозги», это вообще демонизация. Демонизация самих себя. Я работаю на телевидении, и люблю его, и считаю, что телевидение – удивительная вещь, но как только появляется не три канала, а десять, все заканчивается. А что касается телевидения девяностых годов, о котором все сейчас говорят, каким оно было прекрасным и свободным… Я работал тогда на телевидении. Причем я работал на самом свободном тогда втором канале. Потому что он был государственным. И знаю, каким оно было свободным. Ни НТВ, когда им руководил Гусинский, ни Первый канал, когда им руководил Березовский, свободными назвать было нельзя. Это были полувоинские подразделения, собравшие очень талантливых людей, которые вступали в бой, исходя из интересов владельцев канала. Эта была определенная свобода, потому что был один владелец, другой владелец, и еще было государство. Но если говорить честно, то сейчас свободы в получении информации не меньше. И даже в Рязанской области, где идет только первый канал, наложенный на второй, нет проблемы в получении информации. Поверьте мне. Проблема в другом. Проблема в дезориентации самого общества. Мы подошли к такому моменту, когда люди не знают, чего мы хотим. Многим кажется, что хорошо бы взять и восстановить Советский Союз. По всем социальным механизмам. И проблемы исчезнут. На самом деле это не так. В девяностые годы те болезни, которые в советское время были загнаны глубоко внутрь, они просто «рванули». И не более того. И мы сегодня имеем то, что мы имеем. Если говорить о культуре, то проблемы эти таковы. В стране в советское время по-настоящему не строили музейных зданий. Строили типовые театры на территориях, разрушенных войной. Они были приспособлены, прежде всего, для проведения разного рода общественных акций. И сегодня мы столкнулись с тем, что в стране не хватает концертных залов и музейных зданий. Кроме того, происходит дегуманизация образования. В начальной школе вы не найдете ничего, связанного с искусством. Не хватает ни представления о том, что такое искусство, ни русского языка, ни истории, ни пресловутого пения. Сфера искусства становится не престижной, потому что там нельзя заработать денег. Происходит отток талантливых людей из сферы искусства. Уже сейчас в консерваториях на некоторые специальности сколько приходит абитуриентов, столько и поступает. В стране скоро будет дефицит музыкантов. В стране трагедия с валторнистами. В стране нет фаготистов, исполнителей на английском рожке. Потому что инструменты очень дорогие. Пятнадцать тысяч долларов стоит инструмент. Я понимаю, что по сравнению с войной в Ираке и грядущими выборами это звучит, может быть, смешно. Но на самом деле набрать полный симфонический оркестр скоро будет невозможно. Многие музыкальные школы стали платными. И когда между едой, общим образованием, медициной и искусством нужно сделать выбор, люди выберут более житейские, необходимые вещи. Это социально-экономическая проблема.

– Так, может быть, вместо того, чтобы строить очередной авианосец, лучше государству вложить деньги в то, чтобы построить концертный зал или профинансировать школу для одаренных музыкантов?

– Я не считаю, что лоббирование интересов культуры находится на том уровне, на котором должно находиться. Многим кажется, что если построить Мариинку и Большой, то они выполнят свои обязательства перед культурой в целом. Но это не так совсем, потому что там некому будет танцевать. Есть и другая сторона. Есть безответственность определенных деятелей культуры. Они считают, что государство должно платить за их занятия культурой. В старые времена музыкант, который служил в оркестре, знал, что он должен сыграть десять концертов в месяц. И за это он получает свое жалованье. А сейчас у государства нет контракта с оркестром. Художник говорит: «Вы мне должны». А государство его в ответ призвать играть не три концерта, а десять не может. Должны произойти очень серьезные изменения в отношениях между государством и деятелем культуры. Потому что сегодня поставить детский спектакль никого не заставишь. Нужно заплатить деньги. Простая вещь – почему нет детского кино на экране? Потому что его нельзя прерывать рекламой. Предлагают сделать детский канал. Это возможно, если государство возьмет на себя все бремя ответственности, как это произошло с каналом «Культура». Есть, с одной стороны, запросы общества, с другой – эгоизм художника, с третьей – интересы государства, с четвертой – интересы бизнеса. И никаких секретов нет.

– Ваши соображения уходят «наверх»? Находят там поддержку?

– Вообще, этим должен заниматься министр культуры. У меня своя ниша в этой жизни. Агентство по культуре и кинематографии оказывает услуги населению. Но я считаю, что сама конструкция несовершенна. Мы – орган исполнительной власти. И ведем себя, как министерство. На самом деле, нужно разрушить агентства и на их месте либо создать министерства, либо превратить каждое агентство в ряд коммерческих или некоммерческих организаций, например, создать Институт кино, или Институт театра, музыки и живописи, Институт реставрации и т.д. и предложить им работать по законам современной экономики, передав средства на выполнение госпрограмм. Проблема же очень простая. Есть вещи, которые должно обеспечить любое ведомство, занимающееся культурой. Это обеспечить некую национальную идентичность стране, в которой мы живем…

– Россия для русских?

– Нет. Россия для людей, которые адаптированы к русской культуре. Совершенно очевидно, что если вы приезжаете в Англию, не владея языком и не зная ничего о национальном устройстве жизни, вы попадаете сразу же во множество неприятных ситуаций. Вы не можете найти работу. Вы не можете войти в нормальную жизнь страны. Вы обречены жить в гетто. И второй момент – культура и искусство формируют творческое начало нации. Ничего же нового не придумано. Если в стране нет десяти процентов творчески ориентированных людей, то происходит деградация. Это закон. Если ребенок четыре раза в год ходит в детский театр, то у него увеличивается успеваемость не по литературе, а по физике, математике и всем предметам, требующим абстрактного мышления. Потому что участие в творческом процессе ориентирует его на творческие решения любых задач, стоящих перед ним. Не эстетическое воспитание, а воспитание «творческости» необходимо любому человеку! Оно провоцирует творческое начало, провоцирует интеллект, провоцирует мысль. И если мы не поймем, что, вкладывая деньги в творческое воспитание, мы на самом деле вкладываем деньги в экономику будущего, то мы просто будем тратить деньги на то, чтобы нам в очередной раз сделали «красиво».

"