Дирижер Юрий Темирканов

– Юрий Хатуевич, статус приглашенного дирижера не стеснит вас? Вы готовы быть вторым?

– Конечно, здесь главный дирижер Александр Александрович Ведерников, и я с удовольствием с этим буду считаться. Потому что, по-моему, это очень симпатичный парень, кроме всего творческого. Вообще для меня радость и большая честь принимать участие в творческой жизни первого театра в России. Я думаю, что это назначение – большой этап в моей жизни. Мне и раньше предлагали это сделать, но у меня были огромные обязательства по моим контрактам. А сейчас появилось время, поскольку я отказался продлевать один из контрактов в Америке. Но моя работа здесь начнется не сразу, потому что есть еще много обязательств. Я приеду через год, в январе, у меня снова будет симфонический концерт с оркестром и хором. Раньше не получается – я просто слишком занят, ведь все это случилось в каком-то смысле неожиданно.

– Как же вас уговорили вернуться в театр? Ведь вы же зарекались этого не делать?

– Да, в принципе я не хотел возвращаться в оперу, я двенадцать лет отдал Мариинскому театру, и этого мне было вполне достаточно. Тогда я нахлебался оперой на всю жизнь. Хотя я дирижировал и потом несколькими спектаклями в Америке и в Европе. А после моего последнего концерта с потрясающим оркестром и замечательным хором Большого театра я переменил свое мнение и принял это предложение. Хотя мне вроде и пытались сказать: дескать, и оркестр, и хор не очень сильны. Великолепный хор не был сюрпризом, я всегда знал, что он – лучший. А вот оркестр Большого меня удивил, по-хорошему удивил. Это было для меня приятной неожиданностью. Для меня очень важно было обнаружить, что оркестр, с которым ты работаешь, еще продолжает любить музыку и хочет быть лучше. Думаю, это было тем, что заставило меня согласиться с ними работать.

– Как вы сможете совмещать работу в Большом, в симфоническом оркестре датского радио и в Лондонском симфоническом?

– Сейчас я сокращаю объем своих выступлений на Западе. Хотя я прекрасно понимаю, что скажут: Темирканова уже не хотят за границей, и раз там не хотят, он согласился в Большом работать. Я просто считаю, пусть это и высокопарно звучит, мы должны больше работать дома, у себя. А с моим Филармоническим оркестром в Петербурге я буду работать в полном объеме, пусть не волнуются. Основной мой дом был и останется в Петербургской филармонии. А где бы я еще ни работал – в Америке, в Европе, в Большом театре – это будет второе. В хорошем смысле. Конечно, я отношусь к этому также серьезно, но все-таки первое место – Санкт-Петербург. И останется так навсегда.

– А как дела в Петербургской филармонии, которой вы руководите?

– У меня очень хорошее настроение, потому что в Петербурге у нас заканчивается ремонт Большого и Малого залов. Казалось бы, это не мое дело, я дирижер, но все-таки я принимаю в ремонте активнейшее участие. Ведь так сложилось, что в России главный дирижер – не просто дирижер, он отвечает за все, что происходит в доме. Поэтому я рад, что там все идет успешно, не без маленьких недоразумений, но все-таки хорошо.

– А каковы ближайшие планы в Большом театре?

– Пока не могу сказать, чем буду дирижировать, что буду делать здесь. Мы еще будем говорить об этом с дирекцией более конкретно. Но это будут и спектакли, и симфонические концерты. У меня много любимых произведений – «Пиковая Дама», «Евгений Онегин», «Кармен»... Но все будет зависеть от руководства Большого театра. Одно могу сказать: сотрудничество будет разносторонним и серьезным. По крайней мере, на следующий мой фестиваль, «Площадь искусств» в Петербурге, Большой театр приедет. Так что не только я буду приезжать и дирижировать здесь. Это будет шире – сотрудничество Петербургской филармонии и Большого театра.

– Вы будете дирижировать только операми, или балет тоже войдет в сферу ваших интересов?

– Наверное, только оперой. Дело в том, что мне гораздо приятнее дирижировать балетной музыкой на концертах. Спектакль – это слишком ответственно, потому что я в балете не так много понимаю. И, потом, менять темпы, потому что так танцевать удобнее, для меня сложно.

– В 1977 году вы вместе с Борисом Покровским поставили в Большом театре современное произведение – оперу Родиона Щедрина «Мертвые души». Сейчас готовы на подобный риск?

– К старости я, честно говоря, стал реакционером. И довольно скептически отношусь к новым операм. Думаю, что последнее действительно значимое – это как раз были «Мертвые души», великое сочинение. Может быть, я попрошу у руководства театра восстановить эту оперу.

– А как вы относитесь к новым, современным прочтениям классики?

– Понимаете, сейчас я думаю, что не только у нас в стране, но и во всем мире происходит кризис оперного жанра. Потому что большинство людей, которые ставят оперные спектакли, к музыке не имеют никакого отношения. Они из-за своей малограмотности, духовной малограмотности, придумывают на сцене то, что не имеет никакого отношения к музыке. Бедные гении, которые писали музыку и надеялись, что на сцене будет отражение того, что мы слышим. А нынешние «режиссеры» превращают музыку этих гениев в сопровождение фокусов, которые они делают на сцене. Это другой жанр. Так и нужно это называть – опера в сопровождении музыки, фокусы в сопровождении музыки. Эти режиссеры, так как мало образованны, не знают, что еще Станиславский сказал: видеть режиссера в спектакле – это очень плохо. Режиссер должен быть, как сердце, – ты его замечаешь только тогда, когда оно болит. Если я вижу режиссера, значит, спектакль плохой. Я его должен увидеть, когда спектакль кончился. Все в музыкальном театре, в опере должно подчиняться музыкальной драматургии. Я хочу, чтобы меня не оскорбляли со сцены.

– А вы сами сталкивались с этим в работе?

– Да, вот два года назад я приехал во Францию дирижировать «Пиковой дамой». В сорокаградусную жару я с оркестром неделю, обливаясь потом, мучился в залах с низким потолком. Потом мы перешли в театр, и то, что я увидел на сцене, никак не соприкасалось с музыкой и с тем, что я думаю, что я чувствую. Видеть этого не мог, меня подташнивало. Поэтому я в антракте закрыл партитуру и сказал: это будет происходить без меня! Я сказал и еще одно слово, которое неудобно повторять. Сел на самолет и улетел домой. Я им сказал: вы можете кушать, что хотите, но я жил, воспитывался в стране, где были Пушкин, Чайковский. И из-за денег участвовать в этом не буду. Как я вернусь в Петербург, где у меня квартира в доме, где жил Достоевский, через дом – квартира, где умер Чайковский, а Пушкин в 150 метрах? Как же я с ними здороваться буду? Скажут: батюшка, клялся, клялся в любви, в почтении к нам, а из-за денежек предал! И будут правы.