"Серотонин": лучший писатель Европы выпустил лучший роман за последние 20 лет

Анна Берсенева

… Как-то Виктор Петрович Голышев рассказывал, как одна из лучших русских переводчиц отказалась переводить «1984» Оруэлла. «Я не хочу год в этом мире жить», - объяснила она. Примерно так думала и я, каждый раз открывая книги Мишеля Уэльбека: какой там год! Ни дня не хочу, не могу провести в его мире, где царит не то что мрак, а, хуже того, полная экзистенциальная безнадежность.

Но прочитав его роман «Серотонин» (М: АСТ. Corpus. 2019. Перевод с французского Марии Зониной), я поняла, что дело было лишь в моей личной трусости. В мир Уэльбека следует погружаться, если, как минимум, стремишься честно относиться к жизни. И даже не потому, что из этого нового романа узнаешь что-то новое о несправедливости современного мироустройства.

Да, про Уэльбека пишут, что в «Серотонине» он предугадал бунт «желтых жилетов», да, в своих интервью он высказывается о нынешнем европейском порядке весьма резко. Но не как публицист, а как художник, он знает, не может не знать, что во внешнем мире всегда найдутся механизмы для приведения в движение внутренней трагедии человека… И несправедливые торговые квоты Евросоюза, от которых по-настоящему страдают крестьяне Нормандии, хоть и годятся на роль таких механизмов, но вовсе не они приводят в этот мир отчаяние.

В «Серотонине» Уэльбек говорит об этом без обиняков: «Ни дружба, ни сострадание, ни ситуативный интеллект тут не помогут, все сами запускают механизм своего несчастья, повернув ключ до отказа, и дальше механизм продолжает неумолимо вращаться, иногда давая осечку или притормаживая, например, во время болезни, но тем не менее он функционирует до самого конца, до самого последнего мгновения».

Главный герой, Флоран-Клод Лабруст, 46-летний «западноевропейский мужчина среднего возраста, обеспеченный на несколько лет вперёд, без родных и друзей, не имеющий ни личных планов, ни истинных устремлений, глубоко разочаровавшийся в своей профессиональной жизни, в личном плане переживший много разнообразных романов, общим знаменателем которых был разрыв, и не видевший смысла в жизни, равно как и в смерти», пытается запустить этот свой личный механизм обратно и в ходе этой попытки дает читателю возможность понять, когда и каким образом он повернул свой ключ впервые.

Процесс, во время которого делаются открытия такого рода, увлекает больше, чем любой триллер, тем более что Уэльбек - мастер точных психологических наблюдений («мы стараемся избегать встреч с друзьями юности, не желая сталкиваться со свидетелями своих обманутых надежд и лишний раз убеждаться в собственных крахах») и не менее точных исторических характеристик («восемнадцатый век, которому еще чужда пока здоровая ярость зарождающегося романтизма...»), не говоря уже о том, что его роман насыщен множеством подробностей повседневной жизни, и при этом автор отнюдь не страдает пустым бытописанием.

Вообще замечания Уэльбека всегда выглядят как само собой разумеющиеся - но при этом всегда поражают своей точностью. Когда Флоран понимает, что не способен на убийство (а идея убийства, причем совершенно чудовищного, как способа обратного запуска механизма, как возможности все начать заново, приходит ему в голову самым будничным образом), то объяснение этому он не заимствует у Достоевского, а находит свое: «Не думаю, что противоборствующие силы, те силы, что пытались удержать меня от убийства, имели какое-то отношение к морали; я столкнулся скорее с проблемой антропологического порядка, проблемой принадлежности к позднему биологическому виду и приверженности кодам позднего вида - иными словами, с проблемой конформизма».

И именно в связи с размышлениями героя об убийстве начинаешь понимать, в чем состоит изначальный сбой, разрушивший его жизнь и погрузивший его в бездну клинической депрессии. Он говорит себе: «У кого не хватит духу убить, не хватит духу и жить», - и ничто не может поколебать этой его уверенности природного, не вступившего еще в пределы цивилизации человека. Ровно с той же уверенностью он выстроил свои отношения и с женщинами - на самой нехитрой физиологии, исчерпывающе объясняя ею все, что связывает людей, и спохватившись только тогда, когда такой подход опустошил его, буквально заставил сгорать изнутри, выдавая странную картину анализа крови на гормоны.

Более ранние звоночки прозвучали слишком тихо. Очередная женщина оказалась шлюхой-нимфоманкой? Долой ее вместе с Парижем, квартирой, профессией, социумом - и в жизнь вернется смысл.

Захлестывает отчаяние? Для этого существует антидепрессант нового поколения. «Я удерживал свое отчаяние на вполне приемлемом уровне, с отчаянием жить можно, большинство людей так и живет, лишь время от времени задумываясь, не позволить ли себе хоть какой-то глоток надежды, но, задавшись этим вопросом, они отвечают на него отрицательно».

И только к тому моменту, когда Флоран уже с полным спокойствием высчитывает по формуле, за сколько секунд он пролетит сто метров от своего окна до асфальта, приходит объяснение того, что он на самом деле натворил со своей жизнью, полагая, что всего лишь с естественным для здорового мужчины физиологизмом изменяет любимой женщине или опасается связывать с ней свою жизнь, потому что мало ли какие возможности еще откроются впереди.

«На самом деле Бог заботится о нас, думает о нас каждое мгновение и порой дает очень точные указания. Все эти внезапные порывы любви, от которых теснит грудь и перехватывает дыхание, озарения и восторги - совершенно необъяснимые, если исходить из нашей биологической природы, нашего удела обычных приматов, - суть предельно ясные знаки».

Просто бывает лишь тем, «кто всегда был не от мира сего, кто никогда не собирался ни жить, ни любить, ни быть любимым, кто всегда знал, что жизнь ему не по зубам». Остальным надо вовремя эти знаки улавливать, или придется заплатить за самопредательство, и наилучший антидепрессант сможет лишь отсрочить оплату...

В «Серотонине» множество литературных замечаний, всегда точных и ярких, и пои чтении мне приходило в голову множество литературных ассоциаций. Главная из них - с «Элегией» Введенского.

«Цветок несчастья мы взрастили, мы нас самим себе простили, нам, тем, кто как зола остыли...».

Об этих стихах Уэльбек не упоминает, но стоит их прочитать, чтобы не отвлекаться на «желтые жилеты» в понимании его романа.