Музыкант Юрий Шевчук

– Юрий, с некоторых пор в разговоре с вами от политических тем не уйти. Начнем с пока еще самой актуальной: вас удивила проанонсированная рокировка в руководстве страны?

– Нисколько не удивился этому, предчувствовал, что так и будет. У меня не было ни шока, ни удивления. Многие ждали каких-то финтов, многоходовых партий. Ничего не случилось. Потому что в нашем правительстве играют не в шахматы, а в шашки – в «чапаевцев».

– А чаплинский елей, дескать, никогда не было такой дружеской передачи власти, не покоробил?

– Слава богу, Чаплин не вся наша православная церковь. Я дружу с молодыми батюшками, которые служат во Владикавказе, на Дальнем Востоке, в Сибири. Они совсем другие и не утверждают, что священник должен показывать народу свои богатства. Они не против романа «Лолита» и даже мини-юбок, понимают, что все эти вещи поверхностные, и не дело Церкви говорить об этом. Нужно говорить о глубине разрушающейся личности, духовной яме, в которой мы находимся. Но господину Чаплину не до этого. Я с ним как-то встречался на форуме в Петербурге. Я говорил, что мы совершенно не занимаемся молодежью, которая гибнет от наркотиков, алкоголя, одиозной пропаганды. С одной стороны, им говорят: «Имей сто холодильников, и – будешь счастлив», с другой – «Молись хозяину страны, потому что он и есть Россия». Чаплин стал со мной спорить. «У нас молодежь прекрасная, хорошая», – утверждал он, закатив глаза. Смотря на него в этом момент, я понял, что этот человек совершенно не видит реалий и не понимает сущности происходящего, живет в каком-то своем углу. Дай ему Бог повзрослеть. В советское время, когда жил в Уфе, я знал нескольких священников катакомбной православной церкви. Они не приняли советскую власть и ходили в тюрьму за веру. Советская власть для всех была разная. Были и агенты КГБ, которые служили Церкви, были и настоящие, истинные воины духа, которые были непоколебимы. Наша Церковь больна, как и все наши социальные институты, всеми грехами, которыми больны и мы, музыканты, и правительство, и силовые структуры. Сейчас здоровые социальные институты могут быть только разве в гуманитарных движениях или благотворительных организациях, которые помогают больным в хосписах.

– Вас не смущает, что Церковь сегодня все больше и больше усиливает свое влияние на светскую жизнь?

– Я ярый противник этого. Со мной согласны многие священники, особенно молодые. Я против пути, который озвучивает Чаплин. Это всегда плохо кончалось.

– Сначала они будут предъявлять претензии к книгам, а потом – науке?

– Потом и к песням, вообще к творчеству. Помните, как министр внутренних дел говорил, что наша молодежь слушает не те песни? В этом смысле это настоящее возвращение в Советский Союз. Причем они берут от него не лучшее, а оно там было, – а самое худшее. Не понимаю, как они так умудряются?

– Недавно пересмотрел фильм «Рок» Учителя. Там есть кадры, как вы работаете по ночам в столовой. Может, молодым рок-музыкантам тоже пора пойти по следам вашего поколения – в кочегарки, сторожа?

– Они уже давно там. У меня очень много друзей среди музыкантов, и они работают электриками, строителями, каменщиками, дворниками. Все то же самое, что и было. Днем работают, ночью репетируют. Это все уже вернулось. Молодые музыканты приходят ко мне каждый день. Они едут в Питер за духом, низким, сутулым небом, метафизикой, какой-то художественной тонкостью, которая есть в Питере. В Москву едут за славой и деньгами. Недавно приехала группа из Сибири. Все ребята работают на стройке. Вечерами играют. Это нормально. История рифмуется.

– А некоторые ваши коллеги избрали принципиально другой путь – поближе к власти. Неужели это можно объяснить элементарным – так сытнее?

– Человек слаб. И я, наверное, слаб в чем-то. Каждому – свое. В последнее время перестал судить своих коллег. Я понимаю человеческую слабость: за десять–двадцать лет навоевался, рок-клуб, период нищеты, и вдруг какие-то деньги появились. У певца сразу наладилась жизнь, и – опять идти на баррикады? Сколько можно? Скорее всего, есть усталость, погасшие свечи внутри. У многих есть желание жить спокойно, просто делать свое дело, искать какие-то нюансы в музыке, форме, стихах и не заниматься ничем гражданским. Они говорят, что оппозиция ничем не лучше правительства, правительство не лучше оппозиции. Что надо жить, кормить детей и закончить свои дни на Майорке с удочкой лучше, чем в Магадане с кайлом.

– А репутация? Известная мысль о том, что интеллигенции, людям творческим хорошо бы подальше держаться от власти? Просто, чтобы сохранить себя.

– Не знаю… Сейчас еще такая среда. Постоянная реклама общества потребления, какого-то материального счастья на земле. Это несется из всех радиортов. Такая мощная массированная агитка общества потребления провоцирует конформистские вещи, которые происходят не только с музыкантами. Посмотрите на режиссеров театров, дирижеров крупных оркестров. Они все аплодируют власти. Потому что сидят на бюджете. Эта часть нашей культуры или богемы, которая начинала очень хорошо, духовно и революционно. Сейчас у них у всех большой бизнес.

– Когда-то вы пели про мальчиков-мажоров. Теперь они стали политиками-мажорами…

– И слово «мажор» никуда не делось. У них стало больше рычагов для промывки мозгов.

– Как вы думаете, что делать тем молодым людям в провинции, которые, слушая ваши песни, понимают то, о чем вы говорите, и в то же время окружены провинциальной серостью и почти полной безысходностью?

– В провинции гораздо сложнее выживать тем, у кого есть внутренняя свобода. Там все жестче.

– Вы можете им что-то подсказать?

– Нужно стараться не предать себя. Надо жить так, чтобы уважать себя. Если я сломался раз, второй, третий, то потом у меня ни одна песня не напишется. Не смогу их писать, мне муза откажет. Я не гуру и не могу сказать: делай вот так и вот так. Думаю, что главное – сохранить в себе внутреннюю свободу в наши серые времена. Для этого, мне кажется, сегодня больше возможностей и в деревне Покровка, и в Орле, и в Туле, и Владивостоке, и Челябинске.

– «Форбс» записал вас в миллионеры. Вы потребовали опровержения, его так и не последовало. Чем все кончилось?

– Опровержения не было, потому что они потребовали от меня налоговую декларацию. Я сказал им, что они могут взять ее в налоговой инспекции, я им разрешаю. На этом все и кончилось. Видать, они поленились это сделать.

– Коммерческий успех важен для рок-музыканта?

– Нет. Мы уже не молодые парни, хотя группа омолодилась, нашему барабанщику всего 22 года. Кроме музыкантов в группе ДДТ есть инженеры по звуку, свету, всего нас около двадцати человек, у всех семьи, дети. Целая коммуна получается, но у нас нет своих огородов, чтобы выращивать на них картошку. Деньги нужны, но ребята меня поддерживают, за что я им благодарен. Если говорю, что за такой-то концерт денег не будет, они говорят: «Ну и ладно». Для нас деньги не главное, мы специальная группа. Я знаю много групп, которые распались только из-за финансовых проблем. У нас таких вопросов никогда не было. Потому что люди подбирались по человеческим качествам. Они больше философы, больше независимые, понимающие. Для них главное – музыка. Я соглашусь с теми, кто будет мне оппонировать, дескать, деньги нужны для семей, но с другой стороны, музыка тоже важна. Мы живем очень скромно. Миллионерами нам не стать. Мы пытаемся работать честно, очень уважаем зрителя. Скоро поедем с новой программой по стране. Представьте себе, что такое три трейлера, набитые аппаратурой, довезти, например, до Екатеринбурга за свой счет? И никаких спонсоров вообще. Есть еще проблема. В нашей стране нет нормальных площадок. Десять городов-миллионников – десять Дворцов спорта. Плюс еще пятнадцать можно вспомнить. Больше ничего нет. Играть нашу новую программу можно только во Дворцах спорта, потому что есть еще широкомасштабный видеоарт. Показывать это можно только в них. Поэтому новую программу мы сыграем только в 25 городах, где есть Дворцы спорта. Наверное, они есть и в других городах, но в каком они состоянии? Где-то нет балок, чтобы повесить экран, где электричество никакое, где еще чего-то нет. Вот сейчас строят кучу дворцов в Сочи.

– А вас туда пустят?

– А я туда и не поеду. Мне как-то намекали, но я отказался. Тем более на Олимпиаду.

– Почему?

– Потому что считаю, что ее надо было проводить в Красноярске. Надо развивать регионы. Я не понимаю, зачем нужна зимняя Олимпиада в Сочи? Там есть пляж, море. Можно было развить такие регионы, как Красноярск и Челябинск, строить там супертрассы в горах. Сочи перегружены пляжами и лыжными базами. И – совершенно пустая Сибирь. Я считаю, что экономически это неправильно. Я понимаю слово «патриотизм» и считаю себя патриотом. Патриотизм – это очень интимное чувство, как любовь к матери, о которой не кричишь на всех углах. Это очень тонкое и очень скромное чувство.

– Вы уже когда-то пели о любви к родине.

– В новой программе будет еще одна песня. «Наш патриотизм не очень высок. Он не фужер на банкете, не танцор нагишом. Он не гимны, не марши, не речей песок. Он наивен и прост, и даже смешон. Он не дубина, не народ, не вождь… Не чугунный цветок в гранитной руке. Он там, где мы хоронили дождь. Он солнце, тонущее в реке». Вот наш патриотизм.

– Вы сказали, что в новом альбоме ДДТ будет музыка XXI века. Но вы, как музыкант,сформировались в конце прошлого века. Не тяжело быть современным?

– Я был и остаюсь горлопаном русского рока. С другой стороны, слежу за мировыми тенденциями. Считаю, что русский рок в двадцать первом веке – это не чувак с гитарой, хриплым голосом, поющий крутые социальные частушки. В новом альбоме они тоже есть, но все-таки музыка уже другая – с современной энергетикой. Русский рок времен «Еду я на родину», «Революции» – это одна вещь, а сейчас совершенно другая.

– И в чем отличие?

– Стало больше нюансов, полутонов, больше музыкального языка. Если раньше энергетику музыки можно было назвать черно-белой, то сейчас скорее размышленческая, по-другому окрашенная, давящая на другие рецепторы нервных окончаний современного молодого человека. Объяснить это сложно, но я, кажется, постарался.

– У вас получилось бы написать песню на заказ?

– Такие предложения были, но я сразу говорю, что не умею. Для меня это все равно, что выступать на корпоративе. Я могу спеть друзьям в кабаке, просто так. Но на корпоративах не получится. Я не официант в искусстве. Официант – хорошая профессия, но официант в искусстве – это ужасно.

– Вы так часто ругаете попсу…

– Да не ругаю я ее.

– Публично не раз говорили, что ее противник.

– Я все вижу глобальнее. Из-за попсы нивелируется зритель, это чувствуется даже на наших концертах. Он очень изменился благодаря обработке попсой. Стал ходить на концерты не за мыслями, не за душевными переживаниями, а за удовольствием. Попса – это дурацкие спектакли, глупое кино, пафосные политики. Попса гораздо глобальнее, чем может показаться.

– Неужели ничего нельзя противопоставить ей?

– Гораздо продуктивнее доказывать обратное своим искусством, своим сердцем. Два года прошли в работе на студии – над альбомом, звуком. Я точно знаю, что нам нужно выдать. У шахтеров есть такое выражение «на гора». Вот и мы должны выдать «на гора» хороший уголек, который будет гореть в топках и кормить сердца наших граждан. Конечно, тех, кто желает.

– Если, предположим, власть повернется к вам лицом и вас начнут приглашать на официальные концерты, на Первый канал, согласитесь?

– Она поворачивалась уже. Матвиенко ко мне очень тепло относилась и поздравляла каждый год с днем рождения.

– Всегда?

– Последние годы – нет. У нас был разговор, и я сказал ей, что против башни «Газпрома», и того, что она творит с городом, про разрушения архитектуры Петербурга. Она очень расстроилась. Но я должен был сказать ей это.

– Вас не смущает, что из кочегарки, где работал Цой, сделали культовое место?

– По большому счету, нет. Пускай будет. Я знаю, что многие молодые ребята приезжают туда, как раньше коммунисты ездили в Мавзолей. Символы должны быть. Они воспитывают.