Лягушек жалко

Премия «Новая реальность» возникла на два года позже, чем главная премия «Европа – театру». И среди ее лауреатов поначалу были такие мастера, как Эймунтас Някрошюс, Анатолий Васильев, Роберт Уилсон, чьи постановки определили театральный язык XXI века. Время шло, «калибр» награжденных неизбежно уменьшался. И в этом году беспрецедентный жест жюри – наградить сразу аж пятерых режиссеров – выглядит достаточно двусмысленно. С одной стороны, его можно трактовать как возражение стойкому убеждению театралов в том, что режиссура сейчас переживает кризис похуже мирового финансового. А мы, дескать, по сусекам поскребли, по амбарам намели и пять имен нашли! С другой – его можно воспринимать как материализацию грез Агафьи Тихоновны из гоголевской «Женитьбы»: если к развязности Пиппо Дельбоно добавить академизма Ги Кассье, да приставить медитативные музыкальные упражнения Франсуа Танги, да еще приплюсовать брутальные инсталляции Родриго Гарсиа и все это соединить с социальной упертостью Арпада Шиллинга – как раз полноценный идеальный мэтр и получится. Правда, можно сказать, что в этом году премия вручается режиссерам за «командную игру». Практически все лауреаты входят в команду главных ньюсмейкеров европейских фестивалей, переезжая из Авиньона в Эдинбург, из Берлина в Вену, из Москвы в Санкт-Петербург и далее везде.

В этот раз на фестивале во Вроцлаве лауреаты представили как уже обкатанные постановки, так и новые работы. И поставленные рядом, они позволяют выявить общие черты, которые объединяют так называемые «фестивальные спектакли». Спектакль, созданный «под фестиваль», отличается от постановок репертуарного театра примерно так же, как человек одетый на маскарад, от человека, одетого для работы. Фестивальные спектакли все больше сближаются с инсталляциями, хэппенингами, наконец, протестными акциями (против чего протестуют – неважно по определению).

Французский экспериментатор Франсуа Танги относится к тем режиссерам, которые всю жизнь ставят один спектакль, варьируя и шлифуя интонации (что очень удобно для фестивальных отборов и способно свести с ума постоянных зрителей). Во Вроцлав Танги привез спектакль-инсталляцию «Ричеркар» – сновидческое зрелище, где отрывки из классических текстов (среди авторов – Вийон и Данте, Пиранделло, Кафка и Мандельштам) звучат на одних правах с музыкальными фрагментами (среди композиторов – Лист, Верди, Стравинский и Бетховен). А актеры больше похожи на манекены, демонстрирующие причудливые костюмы (особенно хороша девушка в недозастегнутом вечернем туалете, под которым видно современное красное платьице), да и значат исполнители куда меньше, чем игры с пространством и освещением.

Пиппо Дельбоно специализируется на «протестном театре-акции». Против чего протестовать – для темпераментного итальянца, похоже, решительно все равно: от устаревших театральных форм до трудной жизни беженцев в Европе, от защиты доброго имени Чарли Чаплина до отстаивания прав трансвеститов. В своих постановках он занимает людей с ограниченными возможностями, реальных трансвеститов, раковых больных, убогих калек, «людей улицы» и, наконец, просто полусамодеятельных актеров. Да и сам, выходя на сцену, практически в каждой своей постановке не пытается делать вид, что умеет что-то играть. Спектакль-манифест и спектакль-исповедь (так сам Дельбоно определяет свою постановку «Время убийц») он играет на пару с Пепе Робледо. Набор банальностей типа «каждый убивает то, что любит» выкрикивается с пафосом. Нудные рассуждения о трудностях европейской жизни перемежаются с личными воспоминаниями (одного из персонажей так и зовут Пиппо), песенными номерами и общением со зрительным залом: подскажите, где тут в зале сортир? Пиппо Дельбоно весьма наглядно доказывает, что это только кажется, что сценическое искусство чего-то требует окромя доли нахальства да несокрушимой веры в себя. И эта позиция вызывает уважение не только публики, но и жюри.

Публика театральных фестивалей – тоже феномен довольно любопытный. Ни в каком другом месте так ярко не выражено единое устремление: ну, давай, провоцируй меня, плиз!

Спектакль Родриго Гарсиа «Развейте мой прах над Микки» начался с сорокаминутным опозданием (по количеству накладок, опозданий, переносов и несостыковок вроцлавский фестиваль явно претендует на книгу рекордов). Толпясь у входа в зал, двести человек чуть не подавили друг друга. Рассевшись, дисциплинированная театральная публика в течение часа наблюдала за последовательными мучениями хомячков, лягушек и актеров. Хомячков притапливали в аквариуме на авансцене (и процесс транслировался на масштабный экран). Лягушек привязали за лапки, и после длительных попыток ускакать бедные твари, похоже, подохли (в другом фестивальном спектакле «Катастрофа» Гарсиа умерщвлял лобстера). Актерам приходилось мучиться не меньше, но эти, по крайней мере, знали, на что шли. Раздетые донага мужчина и женщина поливали себя медом, а потом занимались гимнастикой на авансцене. Девушку брили наголо под рассуждения о европейском финансовом кризисе. Мужчина и женщина очень старательно имитировали половой акт, за которым наблюдала вышедшая на сцену семья: отец, жена, бабушка, двое детей и тявкающий мопс. Наконец, трое актеров по очереди окунались с головой в контейнер с раствором шпатлевки и долго бились телами о доски сцены.

За хомячков вступилась одна из зрительниц, потребовавшая перестать мучить животных, за детей и актеров не заступился никто.