Posted 5 марта 2013,, 20:00

Published 5 марта 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 05:06

Updated 8 марта, 05:06

Диалог с диалектиком

Диалог с диалектиком

5 марта 2013, 20:00
На вызов времени театр всегда отвечает выбором автора: сегодня на сцену вернулась драматургия Бертольта Брехта. «Господин Пунтила и его слуга Матти» в постановке Миндаугаса Карбаускиса и «Добрый человек из Сезуана» Юрия Бутусова стали двумя полюсами напряжения столичного сезона.

В пору оглупления и оподления страны потребовался Бертольт Брехт, то есть ум и логика. В разгул цинизма понадобился брехтовский жесткий кодекс. В пору двойных стандартов – его нравственная нетерпимость и брезгливость. Еще пару лет назад одна из наших лучших «брехтоведов» Ольга Федянина вздыхала, что пьесы Брехта «стоят на полке, а у нас нет ключа, чтобы их завести. Заперт дорогой рояль». К появившимся в этом сезоне спектаклям Миндаугаса Карбаускиса и Юрия Бутусова можно предъявлять разные претензии, но про них не скажешь: «Мимо Брехта». Именно что «в точку».

Любопытно, как два полярных режиссера, идущих разными тропами, сошлись не только в выборе автора, но и темы, которую очень схематично можно обозначить как противостояние добра и зла в одном отдельно взятом человеческом индивидууме. Хотя до сих пор перекличка «Пунтилы» и «Доброго человека» в глаза не бросалась.

Сергей Бархин выстроил в Маяковке для «Пунтилы» белое стерильное лабораторное пространство. Александр Шишкин окутал Сезуан вечными сумерками, в которых тонут предметы и лица. В Маяковке – графический режиссерский рисунок Карбаускиса, где все выстроено до миллиметра. В Пушкинском – опрокидывающая режиссерская воля Бутусова с ее потоком пульсирующих образов. Там – медитативно-медленное разворачивание сюжета. Здесь – шквал зонгов (поют по-немецки, и поют отлично).

В Маяковке куролесит богатый финский помещик Пунтила. Скряга, грубиян и чудовище, он преображается, стоит выпить рюмку. Чем больше пьет, тем лучше становится – добрым, храбрым, веселым, галантным. Бедную проститутку Шен Те зовут «самым добрым человеком в Сезуане», но стоит ей надеть мужские брюки, пиджак и шляпу, как она становится другим человеком – негодяем Шуи Та.

На авансцене Маяковки стоят ряды пустых бутылок: Пунтила (Михаил Филиппов) явно стремится «поддерживать градус» доброты. Шен Те (Александра Урсуляк) буквально корчится от отвращения перед тем, как влезть в шкуру Шуи Та. Корчится не из-за того, что ей противно становиться «злым гением» Сезуана, но потому, что ей очень комфортно им быть. И это «удовольствие», которое Шен Те испытывает, перевоплощаясь в своего гадкого двоюродного брата, – одна из самых парадоксальных и точных находок сильной постановки Юрия Бутусова.

Все, что не удается сделать Шен Те, у Шуи Та выходит играючи: наказать зарвавшихся нахлебников, «построить» домовладелицу, оторвать от пьянства любимого Янг Суна… Александра Урсуляк играет на таком выбросе нервной энергии, какого давно не знала наша сцена. Хриплый голос с нервными синкопами на неожиданных сломах фраз завораживает отчаянием. Сила этой маленькой женщины, бредущей с подгибающимися ногами на высоченных каблуках, кажется, действительно может перевернуть мир. Но она не может ни сделать его лучше, ни высечь из него хоть капельку покоя и счастья.

Михаил Филиппов играет Пунтилу на пилотаже актерского мастерства. Вот самый запах спиртного меняет кислое выражение лица Пунтилы. Первая рюмка разглаживает недовольную гримасу рта, изменяет выражение глаз. Еще пара стопок – и перед нами рубаха-парень, доморощенный философ, размышляющий о пороках, раскаявшийся грешник. Но, даже взбираясь на вершины человеколюбия, этот Пунтила каким-то подкожным зудом ощущает, что пора с них возвращаться, а то нахлынувшая душевная благодать смоет и социальное положение, и финансовое благополучие.

В нашем перевернутом мире актуальными считаются произведения, в которых разоблачаются некие злодейские «другие»: власть, чиновники, судьи, люди из телевизора, быдло, соседствующее с тобой, креативным, на лестничной клетке. Брехт всегда говорит о зле, которое сидит внутри человека и которое со злом снаружи находится в очень сложных отношениях. Писатель, которого не только называли оптимистом, но который оптимистом был на самом деле, смотрел на человеческую природу с такой недоверчивостью, в которой превосходил любого скептика. Он был уверен, что даже в самоотверженной Шен Те обстоятельства могут пробудить чудовищного Шуи Та. Но, правда, также предполагал, что в любом злодее Пунтиле загадочный ключ (или простая водка) вполне может пробудить что-то человеческое. Собственно, в борьбе с собой из человека что-то получается, при том что мир всегда на стороне твоей худшей половины.

Эта глубинная мысль Брехта оказалась созвучна и Карбаускису, и Бутусову. Хотя наша продвинутая публика уже настолько привыкла, чтобы мысль ей вбивали кувалдой или писали на транспарантах, что многие остались недовольны невнятностью авторского месседжа как в Маяковке, так и в Театре Пушкина. По мнению обозревателя «НИ», к обоим спектаклям можно предъявить разные эстетические претензии, но вот в невнятности позиции их никак не упрекнешь. А сложность мысли и уважение к публике, способной эту мысль воспринять, сложно считать недостатками.

Срифмовавшиеся и окликнувшие друг друга брехтовские постановки четко обозначили слом, который переживает наше общество в целом и каждый человек по отдельности. Стать гадом сейчас куда проще, чем даже пару лет назад. Но, как писал Честертон, «стремиться быть хорошим – это гораздо более рискованная и смелая авантюра, чем пуститься на парусной лодчонке в кругосветное плавание»… С размазанным макияжем, в сползающих с огромного живота мужских штанах Шен Те сорванным голосом просит богов о помощи. Но они уходят и оставляют ее одну. И это одиночество в момент выбора, по Брехту, – единственная и главная привилегия свободной человеческой воли.

"