Черничные кисти

Множество рисунков с изображением примет сибирского быта написаны соком голубики, черники или клюквы. Что, конечно, очень концептуально. Притом эта витаминная графика на оберточной бумаге сделана нарочито быстро, одним росчерком, подобно искусству китайской каллиграфии. Правда, сама художница призналась, что скупость средств и быстрота работы были обусловлены окружающей средой – комары не давали спокойно стоять за этюдником и живописать маслом. К тому же богатство природы, которую в любом случае не окинешь взором, принуждало к сдержанности.

Помимо рисунков, в экспозиции, каковую можно обозначить как отчет-инсталляцию о творческой командировке, имеется несколько остроумных артефактов: мешок с заплатами, «который медведь порвал» (тот же самый мешок запечатлен на доске от сундука), череп росомахи (тоже продублированный рисунком), шкурка горностая, пойманного в ловушку, шаманская маска, служащая, «чтобы медведь не узнал». Наконец, настоящий манифест проекта – кусок березовой коры, сам по себе изображающий разлив на Оби. Где-то внизу на нем нарисована крохотная лодочка, фактура бересты служит изображением водной ряби.

Для русских художников Сибирь всегда была чем-то вроде очистительной купели. Для русских первозданная природа за Уралом служила, с одной стороны, символом пустыни (добровольное отшельничество и тюремное покаяние), с другой – землей обетованной, почти райскими кущами (если бы не треклятые комары). Так было и у передвижника Сурикова с его «Меньшиковым в Березове», и у «амазонки авангарда» 20-х годов Удальцовой с ее алтайской серией, и у других. Впрочем, у Ирины Затуловской родилась оригинальная версия художественного вояжа. По ее мнению, в наличии имеются четыре Сибири. Одна – языческая, шаманская, вторая – русская, колонизированная (Ермак и Меньшиков), третья – советская, барачная. Наконец, нынешняя – нефтегазовая.

Для актуального художника было бы логично заняться нынешним состоянием дел: то есть запечатлеть вышки, трубы и прочие приметы легендарного места, подсадившего Россию на нефтяную иглу. Между тем, если Затуловская и заводит речь об индустрии, то словно ненароком изобразит оленя, пасущегося на гофрированном железе, или покажет плоды своего искусства на ржавых остатках заводского механизма. Для нее важнее обнаружить именно первобытные, из века в век повторяющиеся ритуалы. Тут еще живо натуральное хозяйство («Сдача спичками»), фольклор («Он заиграл, а я запела»), имеются женщины в селениях, которые не то что коня остановят, но и медведя завалят. Шутка ли сказать, одна из картин называется «Ульяна Ивановна 19 медведей убила».

В какой-то момент творческие поездки московских фотографов и художников по регионам превратились в особый вид археологии: раскапывались приметы советского быта, которые успели отмереть в центре. Судя по всему, настало время глубоко народнических походов – за русским духом и тем, что не подходит для глянцевой картинки официального патриотизма.